Лючия, Лючия
Шрифт:
– Лючия! – зовет отец снизу лестницы. – Сколько картонок для шляп тебе понадобится в Италии?
– Три, папа.
– Но у тебя всего одна голова, – поднимая картонки, ворчит папа.
– Поэтому ее и нужно как следует беречь от палящего венецианского солнца. Чьей идеей было поехать в такую жаркую страну, что там можно выращивать оливки? Да еще и в самое пекло? – Я сбегаю вниз по лестнице и целую папу в щеку. – Ты хочешь, чтобы я там поджарилась?
Мама выглядывает с кухни.
– Она вертит тобой, как хочет, – вытирая руки о полотенце, усмехается она.
– Как, собственно, и ты, – парирует папа.
Розмари сжимает мою руку, пока мы
– У меня такое чувство, будто мы просто отправляемся за покупками к свадьбе или новоселью, – говорит моя невестка. – И что эта поездка скоро закончится.
Первое, что я сделала по настоянию мамы, – заказала свадебные подарки в «Б. Олтман». Мама хочет, чтобы у меня было все самое лучшее, начиная от мебели и заканчивая безделушками – ирландские покрывала на кровати, египетские хлопчатобумажные полотенца для ванной, английский фарфор и столовое серебро для столовой. У Джона не было своего дома с тех самых пор, как он продал дом своей семьи на Лонг-Айленде и определил свою мать в «Кридмор». Отель «Карлайл», безусловно, роскошен, но я знаю, что смогу сделать для него дом лучше.
Мы с мамой планируем купить мебель и ткани для портьер в Италии. Сама я намерена накупить столько итальянского стекла, сколько смогу увезти. Джон показал мне проект дома в Хантингтоне, и мне хочется, чтобы у нас были такие же переливающиеся всеми цветами радуги люстры, какие я видела в особняке Милбэнков, когда мы с Рут возили на примерку платье для дамы из этой семьи.
Делмарр подарит мне свадебное платье. Он будет работать над его эскизом, пока я в отъезде. Подруги договорились, что будут помогать ему. После моего возвращения Элен будет работать с нами последнюю неделю.
Они сэкономят мне приличную сумму, занимаясь свадебным платьем, нарядами моих свидетелей и маминым туалетом. Эти деньги я потрачу на покупку мебели.
Невероятно, но за те шесть лет, что я проработала в магазине, я накопила 8 988,78 долларов. Я никогда не ездила в отпуск одна, только вместе с семьей, не тратила деньги на покупку украшений и машин. Почти всю одежду шила собственными руками, а все, что не могла сделать сама, покупала на распродажах в «Б. Олтман», пользуясь скидками для сотрудников. Я понимала, что когда-нибудь мне захочется свить свое гнездышко. Теперь я хочу потратить около тысячи на покупку мебели в Италии, и отложить пятьсот долларов на случай непредвиденных расходов. Оставшиеся деньги я отдала на строительство дома у Хантингтонского залива. Моя доля не идет ни в какое сравнение с тем, что вложил Джон, но я с радостью отдала ему эти деньги и теперь чувствую, что мы с ним партнеры. Кроме того, мне пришлось взять в свои руки все отделочные работу, подборку кафеля для кухни и настоять, чтобы нам сделали большое окно с видом на океан, поэтому мой вклад заслуживает признания.
Когда мы приземляемся в Риме, папа выходит из самолета, встает на колени и целует землю.
– Твой отец прямо как Папа Римский, – всплескивает руками мама. Потом подходит к папе и помогает ему встать. – Ты испачкаешь брюки, – отряхивая его, говорит мама.
Папа ждет, пока все соберутся, и начинает говорить по-итальянски, но он говорит так быстро, что мы не можем разобрать почти ни одного слова.
Орландо восклицает в комическом ужасе:
– Папа, прошу тебя, мы ведь американцы! Помедленнее.
На этот раз не торопясь, отец объясняет, что мы сядем на поезд до Тревисо и проведем ночь в дороге.
– А уже
Делмарр сказал мне, что Рим совсем не похож на Нью-Йорк, но пока я не вижу особой разницы. В Нью-Йорке, конечно, нет древних парков с руинами, нет Колизея, фонтанов трехсотлетней давности, как на площади Навона. Несомненно, здесь не так много людей и не такое плотное движение на улицах, но на этом различия ограничиваются.
Неприятностей от любвеобильных итальянских мужчин у меня нет, потому что я путешествую с папой и четырьмя братьями, которые берегут меня как зеницу ока, словно я ценный груз, доставляемый в «бринксе» [43] . Если я отхожу на несколько шагов от семьи, чтобы посмотреть туфли, выставленные в витринах магазинов, окружающие мужчины кажутся мне стервятниками, в готовности кружащими над черствым рогаликом, чтобы склевать его как самое лучшее лакомство. Но папа тут же подходит ко мне и пристально смотрит на них, и они незамедлительно растворяются. Я не единственная, на кого обращают внимание итальянские мужчины. Даже маме часто свистят вслед. А когда один итальянец попытался помочь нашей безобидной на вид Розмари, пока мы садились на поезд, она рявкнула на отличном бруклинском диалекте: «Руки прочь, негодяй, пока я тебе не врезала!»
43
Бронированный автомобиль для перевозки ценностей.
Пока мы едем из Рима в Венецию, я с тяжелым сердцем гляжу на Адриатическое море рядом с городом Римини. Дорога словно лентой опоясывает побережье, белый песок едва различим, потому что каждый сантиметр занят людьми и зонтами с оранжевыми, белыми, зелеными и розовыми полосами. Там, где вода набегает на берег, песок сверкает на солнце. Дома, выкрашенные бледно-розовым и небесно-голубым, ютятся у подножий холмов, словно блестки на шелковом платье. Воздух, несмотря на жару, свежий и прозрачный, наполнен ароматом ярко-красных апельсинов, которые выращивают почти в каждом местном саду.
Прожив всю свою жизнь в городе, в окружении кирпичных стен и булыжных мостовых, я и не подозревала, что водные просторы так манят меня, так много для меня значат. Я гляжу на Адриатическое море и думаю о моем доме в Хантингтоне. Интересно, нанял ли уже Джон рабочих, начали ли они закладку фундамента, а может, они уже возводят стены. Джон заверил меня, что мы сможем переехать в дом сразу после свадьбы.
Поезд медленно подъезжает к станции «Фаенца», дети носятся вдоль состава, собирая монетки, которые пассажиры выбрасывают им из окон. Война закончилась шесть лет назад, но все еще можно видеть, что итальянцы не до конца справились с ее последствиями. По сравнению с ними мы выглядим просто богачами в наших простых, но опрятных ситцевых платьях и белых перчатках, а на них надеты разваливающиеся башмаки и перешитая из взрослой одежда.
Я вижу босоногую девчушку в нижней рубашке и белых штанишках до колена. У нее загорелая кожа, черные волосы и блестящие не солнце глаза. Розмари прислоняет лицо и руки к окну и пристально разглядывает девочку, пока на поезд садятся остальные пассажиры. Я понимаю, что она думает о своей дочери, гадая, что Мария Грейс сейчас бы делала: пыталась сесть, ела макароны, или у нее прорезался бы первый зуб.
– Конфеты! – хватает свою сумочку Розмари. – У меня целый кулек конфет! Лю, открой окно.