Люди долга и отваги. Книга вторая
Шрифт:
— Вы хоть его рассмотрели?
— Темно было, лица не видно. В сапогах, в темном во всем, наверное, в фуражке, а может, показалось. Я еще под сараем сколько-то посидела, а их пятый так и не появился. Испугалась очень и никому не говорила, и вы меня не выдавайте, а то мне конец…
Этого пятого как раз и не хватало Борису Всеволодовичу для построения четкой версии. Теперь он предполагал, что бандиты появились по каким-то другим делам. Они не тронули никого из активистов, не прельстились магазином и расправиться решили не с селянами, а с приезжими, с чужими людьми для местных жителей. Сначала это казалось странным, а теперь, когда появился пятый, по-видимому, оставшийся в селе, можно было предполагать, что именно для встречи с ним появлялись преступники. Пришли, поговорили, и он
Версия, даже на первый взгляд самая достоверная, оказывается простым домыслом, если не подкрепляется фактами. И Смирнов стал искать подтверждение своим предположениям. Искать в селе того, к кому могли приходить бандиты. Поговорил с участковым, с председателем сельского Совета, от корки до корки изучил подворную книгу и наткнулся на небезынтересного человека. Перебрался он в село с другого конца района к троюродной сестре уже после того, как выбили фашистов. В сельском Совете объяснил, что его дом сгорел, а родные погибли.
Этот человек до войны имел небольшую торговлю, а чем занимался при фашистах, никто не знал. Семья сестры скромная, ничего плохого за ней нет. Сказали еще, что торговец живет временно и на постоянное жительство хочет перебраться в райцентр.
До села, где раньше жил этот человек, было километров сорок, и Смирнов решил не откладывая выехать туда, чтобы во всем разобраться на месте.
Это теперь проехать сорок километров по Полесью — одно удовольствие, а в то время такая поездка была равносильна «прогулке» по передовой. Из-за любого куста могли дать по машине пулеметную очередь, а дороги — о них лучше и не говорить.
К вечеру Борис Всеволодович был на месте. Сельский Совет располагался в большом каменном доме, окна которого изнутри были заставлены деревянными щитами, для того чтобы снаружи какой-нибудь лихоимец не метнул гранату. В просторной комнате, словно в штабе партизанского отряда, размещался дежурный наряд вооруженных бойцов местного истребительного взвода.
С проверкой торговца что-то сразу не заладилось. Объяснили, что — да, до войны торговал, были лавка и мельница. При Советской власти никак не проявил себя: то ли он против, то ли за новый строй — оставалось неизвестным. Когда пришли фашисты, исчез вместе с семьей. Жена и взрослые сын и дочь уехали вместе с ним, а куда — никто не знал: может, на восток, а может, и на запад. Настораживало то, что дом этого купца-мельника совсем и не сгорел. Было неясно, зачем человек про пожар наплел. В общем неясностей оказалось много, но и их было недостаточно для того, чтобы считать, что именно этот человек связан с бандой. Смирнову нужно было снова вернуться в село, где теперь жил мельник, поговорить с ним, с родственниками. Может быть, что-нибудь еще, вроде несгоревшего дома, всплывет. Однако уезжать, не разобравшись в местной обстановке, было нельзя. Раз приехал в глубинку, он просто обязан был помочь участковому инспектору.
Участковый Константин Дмитриевич Титаренко, человек уже немолодой, жил в том же доме, где размещался сельский Совет. Ему отвели там маленькую комнату, и он всегда был под рукой. И его устраивало, что «ястребки» (бойцы истребительного взвода) рядом. Смирнов знал, что Титаренко до войны служил в милиции на Полтавщине, воевал, партизанил в соединении Ковпака, а когда местность, где действовал его отряд, освободили, Константину Дмитриевичу присвоили звание старшего лейтенанта милиции и направили в Шацкий район. В районном отделе они встречались несколько раз, а вот на участок Титаренко майор попал впервые.
— Ну как вы тут живете?
— Живем! Вот, вместо жены автомат под боком. — И участковый кивнул на койку, на которой на сером суконном одеяле лежал ППШ. — Бандиты в лесу, а мы в селе отсиживаемся.
— Где они?
— Точно расположение бункера не знаю, примерно верст семь-восемь отсюда. В боевке около двух десятков.
— Что же вы, воевали, партизанили, а «языка» схватить не можете? — с иронией спросил Смирнов.
— Почему не могу? Хоть одного, хоть двух, только вы же сами не велели.
— Как это не велел? — удивился Смирнов.
— А на совещании говорили, что их из леса надо выводить. А вот как, не сказали: чи под ручку, чи взашей. — Титаренко усмехнулся и продолжал: — Было уговорил одного выйти, да сорвалось.
— Расскажите поподробнее, — попросил Борис Всеволодович.
— Живет у нас в селе одна женщина, Дарьей зовут. Муж ее в сорок первом служил в Красной Армии, попал в окружение и вернулся домой. При оккупации все дома в хате под печкой сидел, а когда фашистов погнали — с оуновцами в лес ушел. Степаном его зовут. Вот я и уговорил Дарью убедить своего Степана прийти с повинной. Она согласилась, а позавчера встретила меня на речке, плачет, убивается. Сказала, что Степан отказался. Оказывается, у них от начальства вышел приказ — всех, кто выйдет с повинной, убивать вместе с семьей, а хаты палить. Вот он и говорит, уж лучше он один пропадет, зато Дарья с детьми доживет до светлого дня, когда эта проклятая война кончится. Теперь и не знаю, как тут быть. Никогда раньше с такими делами не сталкивался.
— Не знаешь? А, думаешь, я знаю? — с грустью спросил Смирнов. — Ты что же, считаешь, что я на борьбе с бандитизмом зубы съел? Так если хочешь знать, я в этих местах всего полмесяца. И оуновцев раньше в глаза не видел. Был железнодорожником, в двадцать седьмом вступил в партию. Парторганизация послала в Москву учиться. Но к учебникам не успел прикоснуться. Как коммуниста послали на хлебозаготовки. Вернулся — вызвали в партбюро, мобилизовали на работу в НКВД. Сразу послали в Центральную школу милиции, а как закончил — попал в уголовный розыск. Ну, воры, грабители, налетчики разные — дело знакомое, а вот с бандитизмом я только у вас в районе познакомился. Так что давай вместе думать. Думать, как эту вашу банду разгромить. Слушай, Константин Дмитриевич! А этот Степан к своей Дарье часто ходит?
Участковый сказал, что Дарья жаловалась ему в пятницу, значит, Степан приходил в четверг, а сегодня был вторник, и Титаренко решил, что муженек Дарьи снова может пожаловать к ней в ближайшее время.
— А какую роль этот Степан в банде играет?
— А никакую, — усмехнулся Титаренко. — В холуях ходит. Здешний главарь из каких-то интеллигентов. Переводчиком у господ фашистов был. Любит на завтрак яйца свежие и уважает сметану. Вот Степан и бегает, обирает Дарью. Ходит с автоматом, но я так считаю, что отстреливаться не будет. Может, схватим его у хаты. Я там доброе местечко присмотрел. Возьму с собой тройку «ястребков» да покараулю.
— Нет, Константин Дмитриевич, бойцов брать не стоит. Давай вдвоем, да так, чтобы об этом в селе ни одна душа не знала.
— Ну что ж, вдвоем так вдвоем, — согласился Титаренко и взглянул на часы. — Сейчас полдесятого, если появится, то к полуночи. Чайку попьем да и отправимся.
— Добро. А пока с «ястребками» познакомлюсь, — согласился Смирнов.
В большой комнате, вполне пригодной для заседаний, располагался взвод. Несколько степенных мужиков сидели отдельно в углу и о чем-то беседовали. Посредине комнаты возле большого сколоченного из обструганных досок стола столпилась молодежь, окружив бравого, лет тридцати пяти мужчину. Он словно только что сошел с репинской картины, где запорожские казаки пишут письмо султану. Длинные, спускающиеся книзу прокуренные до желтизны усы, короткая под скобку стрижка. Зипун бы ему да саблю на бок. Но вместо зипуна на «запорожце» была застиранная до белизны гимнастерка. Он встал, как-то скособочившись, и на всю комнату зычно гаркнул: