Люди грозных лет
Шрифт:
— Тяжелые, грозные годы, — поддаваясь ее спокойствию, согласился Бочаров.
— И уж если пройти эти годы, — продолжала Ирина, — так честно, без обмана и лжи. Чтобы совесть была чиста.
— Спасибо, Ира, — повторил Бочаров, — я так благодарен тебе…
— Мне стало так легко, Андрей. Я боялась, что ты не поймешь всего. Я знала, что ты мучаешься, переживаешь… Теперь все прошло, и я очень рада этому.
— Боже мой, — воскликнул Бочаров, — какая ты замечательная!
— Оставь, Андрей! — прервала его Ирина. — Я только одного хочу: чтобы все было честно. А
— Прощай, Ира, — прошептал Бочаров, — ты такое сделала…
— Зачем слова, не надо…
Проводив Бочарова до двери, Ирина остановилась посредине землянки и, закрыв глаза, откинула голову назад. Долго стояла она, не шевелясь и ни о чем определенном не думая.
— Только честно, без лжи и обмана, — разогнав оцепенение, прошептала она и, сев за стол, придвинула чистый лист бумаги.
«Дорогой Саша, — старательно написала она и, посидев несколько минут в раздумье, решительно и твердо продолжала, — это мое последнее письмо…»
С того памятного дня, когда Дробышев впервые проводил занятия со своим взводом по материальной части станкового пулемета, прошло много времени, а Чалый нисколько не изменил своего отношения к молодому лейтенанту. Внешне, как и другие, он послушно выполнял все его приказания, ничем не выдавая своей неприязни к нему, но в разговорах с ним был сух и официален, все так же насмешливо щуря маленькие, глубоко запавшие глазки и всем своим видом показывая, что лейтенант не дорос до того, чтобы командовать людьми. Это постоянно чувствовал Дробышев, и это угнетало его. Замечал это и Козырев. Он не раз пытался по душам поговорить с Чалым. Тот, посмеиваясь, уклонялся от разговора. Так продолжалось до самого дня наступления.
Утром, когда морозный туман белесым пологом еще закрывал солнце и его розовые отсветы бледно озаряли заснеженную землю, обходя свои расчеты, Дробышев лицом к лицу столкнулся с Чалым. Он что-то делал у своего пулемета и неожиданно, встав, как привидение, вырос перед Дробышевым. Несколько секунд они смотрели друг на друга, удивленные неожиданной встречей. Первым пришел в себя Чалый и, язвительно усмехнувшись, сказал:
— Вроде рванемся нынче, товарищ лейтенант.
— Да, и наш черед пришел, — радостно ответил Дробышев.
— А что, разве по очереди умирают? — спросил Чалый, и все его худое, горбоносое лицо язвительно и вызывающе заулыбалось.
Дробышев внутренне вскипел, в упор посмотрел на Чалого и, наливаясь юношеским возмущением, в тон Чалому ответил:
— Одни без очереди, другие по очереди, смотря кто чего стоит.
— Ну, ваша очередь далеко, — словно не понимая, что лейтенант догадался о коварном смысле его слов, прикидываясь простачком, проговорил Чалый. — Вам жить да жить! Все впереди. Обидно, если случится что…
— Да и вам не стоит думать про это, — спокойно обрезал Дробышев.
— А я и не думаю! — видимо
Этот нелепый разговор прервало появление Козырева. Чалый сразу смолк, распрямился и как ни в чем не бывало послушным солдатом вытянулся перед Дробышевым.
— Товарищ лейтенант, все ленты набиты патронами, — доложил Козырев, — завтрак принесли, ваш там, в блиндаже. Может, закусите?
— Да, да. Я сейчас, быстренько, — радуясь возможности уйти от Чалого, ответил Дробышев.
— Ты что трепал лейтенанту? — подступил Козырев к Чалому, когда Дробышев скрылся за изгибом траншеи.
— Как то есть трепал? — наивно улыбаясь, спросил Чалый. — По душам со своим отцом командиром разговаривал. Что, разве запрещено?
— Ты это оставь! — свистяще прошептал Козырев и схватил Чалого за воротник шинели. — Иначе я из тебя душу вытрясу!
— Но, но! — рванулся Чалый из могучих рук Козырева. — Рукоприкладство уставом не предусмотрено.
— Я те покажу рукоприкладство! — с трудом сдерживая гнев, не отпускал Козырев Чалого. — Сам под суд пойду, а измываться над лейтенантом не позволю! Слышишь ты, душа твоя забубенная! Придушу, как ягненка паршивого!
— Придушу… Ягненка… Паршивого, — не стараясь даже освободиться от руки Козырева, дерзко выкрикивал Чалый. — А еще секретарь партийный, старший сержант, помкомвзвод…
— Что секретарь, что помкомвзвод? Ты на них вон злость свою изливай, — кивнул головой Козырев в сторону вражеских позиций, — они во всем повинны, с ними и рассчитывайся.
— И рассчитаюсь, будь спокоен, рассчитаюсь за все, — резко отстранив руку Козырева, сурово, с мгновенно изменившимся лицом, сказал Чалый, — с ними счет у меня особый.
Резкая перемена в Чалом охладила Козырева. Он присел на выступ траншеи и кивнул Чалому:
— Садись, закурим.
— Это можно, — послушно ответил Чалый.
— Ты вот что, — подавая Чалому кисет, сказал Козырев, — ты все-таки брось свои дурости, ни к чему это.
— Да я, думаешь, все это сам по себе, — крутя цигарку, миролюбиво ответил Чалый, — мне и самому стыдно вот теперь. Честно говорю: стыдно. Побежал бы к нему да прошения попросил. А не могу! Кипит все, очерствела душа, кровью запеклась! Ты думаешь, я весь век такой злодеюга кровожадный? Нет, старший сержант, другим я был и совсем недавно. Год назад всего. Слова худого не слышал от меня никто. А потом обозлился и совладать с собой не могу. Эх, — затягиваясь дымом, всей грудью вздохнул он, — кабы знал кто… Ах, — безнадежно махнул он рукой, — а и знал бы, что толку!