Люди грозных лет
Шрифт:
Как и часто в последнее время, Панченко хотел возразить, но распаленное лицо Черноярова было так грозно, а мутные выпуклые глаза изливали такой гнев, что Панченко сробел и примиряюще сказал:
— Конечно, победили с блеском, как говорят — малой кровью.
— Точно! — взмахнул туго сжатым кулаком Чернояров и потянулся к Панченко. — Люблю я тебя, комиссар.
Он хотел обнять Панченко, но пошатнулся, взмахнул руками и чуть не опрокинул стол с закусками. Панченко вовремя подхватил его и усадил на табурет.
— Кто там? — услышав стук в дверь, грозно спросил Чернояров.
— Разрешите, товарищ
— А-а-а-а! Начальник штаба! — равнодушно протянул Чернояров и головой кивнул Панченко. — Налей-ка ему, комиссар, вот ту, пообъемистее.
— Спасибо. Я пить не буду, — отказался Поветкин.
— Как это не буду?! — вскинув требовательный взгляд, строго спросил Чернояров.
— Работы много.
— Работы, говоришь? Ишь ты, работяга какой, даже выпить некогда. Садись, говорю, бери стакан, вилку.
— Нет, серьезно. Я еще донесение не отправил, да и других дел множество.
— Та-а-ак! — угрожающе выдохнул Чернояров и с силой грохнул кулаком по столу. — Пренебрегаешь! Игнорируешь!
— Что вы, товарищ майор, в самом деле столько работы. Больше месяца непрерывно наступали, — пытался Поветкин успокоить Черноярова, а тот уже перешел грань разумного и, побледнев, обезумевшими глазами сверля Поветкина, бессвязно выкрикивал:
— Подкапываешься!.. Командовать захотел!.. На чужую славу заришься!.. Академика из себя строишь!..
— Ну, знаете ли… — вспыхнул Поветкин.
— Молчать! — гаркнул Чернояров и вскочил на ноги.
— В таком случае…
Поветкин не договорил и, хлопнув дверью, выскочил из комнаты.
— Куда? Стой! Назад! — хватаясь за кобуру пистолета, рванулся за ним Чернояров.
Панченко вовремя обхватил его руками и с трудом усадил на стул.
— Михал Михалыч, — задыхаясь, шептал он рвавшемуся Черноярову, — к чему это? Успокойся. Разве так можно?..
— Я ему покажу! Я им всем покажу! — слабея, все еще дико выкрикивал Чернояров. — И Поветкину этому, и Лесовых твоему, и тем в дивизии… Я им все припомню! Они еще попляшут у меня…
— Конечно, конечно, — поддакивал Панченко, — ты же командир, у тебя сила, воля… Ты же такое свершил…
— Подожди! Еще не то сделаю! — совсем слабо сопротивлялся Чернояров и вдруг залился неудержимыми пьяными слезами. — Обидно, понимаешь, больно, — по-детски всхлипывая, бормотал он в лицо Панченко, — работаешь, дерешься, себя не жалеешь, а они с претензиями. Ну будь бы они одни, а то и генерал и начальник штаба дивизии… Проверяют беспрерывно, присвоение звания задержали…
— Присвоят, после этого наступления обязательно присвоят. Я сам от начальника политотдела слышал, — чтобы успокоить Черноярова, соврал Панченко. — Чернояров, говорит, боевой командир, лучший из лучших, Красное Знамя, говорит, и звание подполковника сразу же, как затихнут бои.
— Красное Знамя… Подполковника?.. — по-детски радостно переспросил Чернояров и вдруг, начиная приходить в себя, опустил голову, скрипнул зубами и тихо проговорил: — Прости, Семен Прокофьевич, разнервничался я… Сколько же пережить пришлось.
— Конечно. Другой на твоем месте вообще бы не выдержал. Выпей немного, пройдет все.
Дрожащей рукой Чернояров взял полный стакан и одним махом выплеснул водку в рот.
— Понимаешь, Семен
Он налил и еще выпил стакан водки, посидел, хмуро глядя на стол, и, вдруг мгновенно повеселев, хлопнул рукой по плечу Панченко.
— Где наша не пропадала, комиссар! Черт с ними! Если не довелось города брать, то давай хоть посмотрим на них. Поехали в Курск!
— Далеко, Михал Михалыч, времени много потребуется.
— Что далеко? Подумаешь, какая-то несчастная сотня километров! Я на своем «адмирале» час туда, час обратно…
— Нет, я никак не могу, — отказался Панченко, но отуманенное водкой воображение Черноярова уже безостановочно вело его по новому пути.
— Да брось ты киснуть! Поехали, — настойчиво наседал он на Панченко, — посмотрим, что там, и назад.
— Я еще политдонесение не написал. А уже двенадцать.
— Ах, политдонесение, — согласился Чернояров, — тогда другое дело. А я поеду. Эй, орлы, — крикнул он ординарцу и шоферу, — запрягай «адмирала»!
— Может, командиру дивизии доложить? — несмело предложил Панченко.
— А что докладывать? Я же не юнец. Утром я все ему доложил, и теперь я вольная птица.
— А вдруг что потребуется?
— Ты за меня останешься.
— Да я — то всегда здесь, — мялся Панченко, — а все-таки…
— Ничего! Я скоро вернусь. Ты командуй! Едем!
Проводив Черноярова, Панченко вернулся в дом и присел к столу. Тяжелые мысли нахлынули на него. Все последние месяцы он чувствовал себя особенно напряженно и тревожно. Внешне дела в полку шли нормально, и все же Панченко внутренне соглашался и с Лесовых и с Поветкиным, которые много раз говорили ему, что поведение Черноярова вызывает возмущение и недовольство и офицеров и даже солдат. Он несколько раз пытался поговорить с Чернояровым откровенно и напрямую. Еще не начав разговора, сразу же попадал под влияние Черноярова, терял нить продуманных мыслей, сбивался и откладывал разговор до более удобного случая. И сегодня, когда Чернояров делал явно недозволенное, у него не хватило мужества решительно высказать свое мнение. Конечно, все может обойтись благополучно, но эта поездка может и погубить Черноярова.
Огорченный и подавленный Панченко выпил несколько глотков водки, посидел еще немного и вышел на улицу. Опять разгулялась метель, и недавно теплое, почти весеннее солнце потонуло в тучах.
— Командир полка у себя? — выйдя из соседнего дома, спросил Поветкин.
— Нет, уехал, — ответил Панченко.
— Куда? — встревоженно спросил Поветкин.
— В Курск. А что случилось? Ты чем-то взволнован?
— Получена радиограмма от командира дивизии. Приказано поднять полк по тревоге и подготовить к форсированному маршу. Сейчас сам комдив приедет.