Люди и бультерьеры
Шрифт:
Навстречу нам вышел Алик, улыбающийся, загорелый и по пояс раздетый. Он давно уже был прощен Олегом, и похоже, жил в Ясном практически безвылазно, выполняя роль смотрителя собак, швейцара и дворника одновременно. Мы давно уже перестали скрывать перед Аликом свои отношения, и он теперь обращался со мной с подчеркнутым почтением, будто бы с хозяйкой этого дома. Но я никогда не чувствовала себя здесь хозяйкой. Наоборот, я не могла тут долго находиться. Мне всегда хотелось уехать с Олегом куда-нибудь очень далеко, где нас никто бы не знал, и мы бы никого не хотели знать тоже.
— О, привет, хозяева! — сказал Алик и пожал Олегу руку.
— Что
— У нас все в порядке. Собачки здоровы и сыты. Звонила твоя супруга. Они там путешествуют по стране. Из какого-то отеля, город забыл, черт, там, возле телефона я все записал, и номер…
— Отлично, Алик! — Олег весело хлопнул его по плечу, и мы зашли в дом.
Я чувствовала, как рядом с Олегом смягчалась боль потери, душа медленно наполнялась тихой и глубокой радостью. Мне приятно было смотреть на него, он был странный и красивый сегодня — в белой рубашке и светлых джинсах. Ему очень шли короткие рукава, я молча любовалась его мускулистыми руками, покрытыми золотистым загаром. Мне показалось, я отвыкла от него — так давно я его не видела; и эта легкая летняя одежда, сквозь которую я угадывала знакомое и желанное тело, эта мощная шея, и чуть выглядывающие из ворота рубашки волосы на его груди, эти сильные статные ноги в узких джинсах, этот гордый разворот плеч, и выгоревшие на солнце светлые волосы, и глаза, его глаза, ярко-синие, искрящиеся нежностью и добротой, и мое любимое, необыкновенное, золотистое пятнышко в его левом глазу — прямо на пестро-синей радужине, — сводили меня с ума. Когда он находился совсем близко, когда я ощущала его запах, запах сильного, нет, всесильного самца, когда он касался меня — я хотела его до дрожи в ослабевших ногах, я не могла уже дышать, я слышала только беспорядочный гул собственного сердца. Желание росло как морской вал, мощный, неумолимый, подавляющий, несущийся прямо на меня. Казалось, я стремительно уменьшалась до размеров песчинки, а оно росло и росло, становилось беспредельно-огромным и наконец, растворяло меня в себе…
Я провалилась в огромное кожаное кресло. Я боялась пошевелиться. Я все еще имела размеры песчинки.
В доме у Олега работали кондиционеры, и было прохладно и свежо. Он носился по огромной гостиной, пытаясь хоть как-то привести ее в порядок.
— Умираю, хочу пить! Что будем? Есть отличное французское вино.
— Знаешь, я почему-то хочу шампанского. У тебя есть шампанское? — спросила я, и в самом деле вдруг немыслимо захотев холодного и сладкого шампанского. Он отошел от меня к холодильнику, и я вновь обрела свои нормальные размеры. Вал чуть отхлынул.
— Что за глупые вопросы, Янка! У нас есть все.
Никогда шампанское не казалось мне таким вкусным. Олег молча и легко поднял меня на руки. И вновь я была песчинкой, крошечной, невесомой. Я прижалась к его могучему телу и закрыла глаза. То, что он запросто носил меня на руках, как ребенка, прямо таки сводило меня с ума. Никогда в жизни ни один мужчина не носил меня на руках. Я понимала и прощала всех их — не тот образ, что поделаешь! Я ведь не была миниатюрной беззащитной куколкой. Все же во мне шестьдесят здоровых килограммов костей и мускулов и глубокое ощущение собственной силы. Кто же будет таскать на руках сильную женщину! Но ведь Игнатьев был вообще не такой как все. Он был чужак, мужчина с другой планеты. Наверное, он видел во мне совершенно другую женщину, не ту, что видели все остальные.
Мы стояли под прохладным душем, искрящаяся вода потоком низвергалась
Два одержимых зверя, молодых и сильных, мы бросились в спальню, на широкую постель, всю в мягких и прохладных разноцветных простынях. Его дыхание пахло шампанским, он стал медленно целовать меня, опускаясь все ниже и ниже, и я ощущала, что он не целует меня, а съедает меня, погружая меня в себя все глубже и глубже. Океанский вал стремительно нарастал, я уменьшилась до размера микроба, я уже была не я, похоже, что я становилась им, или это он становился мною… Он приподнял меня, (или я взлетела на гребень волны?), бросил на подушки, распял мои руки, и я застонала:
— Возьми меня… Всю…
Он входил в меня медленно, нежно, но неумолимо. Его мужское естество, его клинок, этот апофеоз его мужественной силы, был такой же большой и могучий, как и он сам. Этот железный символ власти, вечный идол человеческого племени, он по праву принадлежал сильнейшему из сильных.
— Открой глаза… — прошептал он. — Я хочу видеть твои глаза.
Я открыла глаза и стала смотреть в его черные расширенные зрачки. Уже не было пути назад, и сладкая оглушающая волна поглотила меня. Я закричала. И через миг застонал он, и его счастливое рычание, сладкие конвульсии, потрясшие его тело отозвались во мне новым всплеском немыслимого наслаждения.
Теперь настала пора благодарной и тихой нежности. Это самые сладкие и счастливые мгновения любви. Это восторг полнейшей завершенности — так художник, сделав последний мазок на полотне, замирает, охваченный счастьем от совершенного им чуда.
— Я так люблю, когда мужчина кричит в момент своего оргазма. Это прекрасно, — сказала я.
— А что, бывает и по-другому? — удивился Олег.
— Да, все вы делитесь на кричащих и на проглатывающих, словно бы скрывающих свое наслаждение.
— Как интересно, а я и не знал, — засмеялся он.
Олег встал и принес шампанское и сигареты.
— А у меня есть для тебя сюрприз, — улыбнулся он и дотянулся рукой до дипломата. — Послезавтра мы летим с тобой в Прагу. Прямо из Казани, чартером, — он вытащил два авиабилета.
— Я покажу тебе этот город, мы будем жить в самом лучшем отеле, я уже заказал там люкс, мы будем есть в самых шикарных ресторанах, я покажу тебе Градчаны и Вышеград, мы поедем в средневековые замки… Я знаю там каждый камень. Или, если ты захочешь, целыми днями мы будем любить друг друга и нам будут приносить в номер еду и выпивку… Ты ведь полетишь со мной в Прагу?
— Да, я полечу с тобой в Прагу, — засмеялась я, и глаза стали наливаться слезами. Это были слезы счастья и восторга, и в то же время это были слезы печали, жалости и прощания со всей моей прежней жизнью. С Фаритом, который был ни в чем не виноват. С Крисом, которого я потеряла навсегда… Я поняла, что я наконец сделала свой выбор. Что я должна наконец сообщить об этом Фариту, и больше не имею права малодушно молчать и притворяться, что отношения с Игнатьевым укладываются в рамки моих обычных любовных приключений.