Люди, которые всегда со мной
Шрифт:
– Одевайся теплей, на перевале очень холодно.
Миша рассмеялся – коротко, зло.
– Уехали в чем были. Дети вообще в домашней одежде. Возьму что-нибудь у Васи. Он рвется со мной, но я ему не разрешаю. Если что-то пойдет не так – он будет отвечать за моих детей и за Свету.
– Ваше время истекает! – проснулся бесстрастный голос оператора связи.
– Всё, сестра, целую. До встречи.
– До встречи. Будь осторожен.
Вера убрала трубку от уха, повертела ее в руках. Попыталась сообразить, что с ней делать.
– Мам? – В комнату заглянула Нина. – Что-то случилось?
– Всё нормально, дочка. Звонил Миша. Они выбрались оттуда.
– Все?
– Все. Не стой босыми
– Хорошо. Дай трубку, я положу ее на рычаг.
Вера поднялась, не обращая внимания на протянутую руку дочери, прошла мимо, положила трубку на рычаг. Нина проводила мать удивленным взглядом, но говорить ничего не стала. Вернулась в спальню, поправила на Таточке одеяло, убрала со взмокшего лба волосы. Тата мигом заворочалась, завздыхала. Для шестилетнего ребенка она спала очень чутко – чуть что, сразу пробуждалась. Осторожно, стараясь не шуметь, Нина пробралась к своей кровати, легла, зарылась головой в подушку, вздохнула с облегчением, закрыла глаза. Они спаслись. Какое счастье.
Вера распахнула форточку, подставила лицо ледяному утреннему ветру. Понаблюдала, как нехотя подергивается рассветным блеклым смурый край горизонта. Зима в этом году нагрянула непривычно рано, на дворе стояли первые числа декабря, а горы уже занесло плотной пеленой снежных покрывал. Осень еще держалась в низинах – куталась в непроглядные туманы, пестрела россыпями ягод боярышника и терновника; к полудню, оттаяв от изморози, пахла кисло-терпким и перебродившим, а вечерами переливалась надтреснутым гранатовым боком на верхушках невысоких, облетавших последними листьями деревец. Но с высокогорья давно уже несло промозглым, пробирающим до костей неугомонным снежным ветром. Зима обещала быть протяжной и очень холодной.
Вера обернулась, глянула на часы – семь. Открыла шкаф, быстро перебрала вешалки с одеждой. Выбрала теплые брюки, глухую вязаную кофту. Оделась.
Дорога каждая минута.
Миша похож на отца – крупно вылепленное лицо, широкие брови, высокая переносица. А она очень похожа на мать и легко может сойти за русскую. Русских не трогают, сказал Миша. Пока.
Она взбила подушки, заправила постель, привычным, наработанным годами движением накинула покрывало – так, чтобы оно лежало ровно, без складок. Поднялась на цыпочки, вытащила с полки томик Чаренца. В книге лежали деньги на непредвиденные расходы. Вера пересчитала купюры – девяносто рублей. Взяла сорок, поколебалась, добавила еще две десятки.
Порылась в сумочке, проверила каждый кармашек, вынула все, что могло вызвать подозрение, – блокнот с телефонными номерами, квитанции. Забрала из ящичка секретера связку ключей от маминой квартиры – брелок большой, нелепый, с пятицветной разлапистой эмблемой Олимпийских игр.
Глянула на часы – семь двадцать. Через сорок минут от автовокзала отъезжает автобус в азербайджанский Товуз. Оттуда до Кировабада три часа езды. Обратный автобус трогается в четырнадцать ноль-ноль. Два часа на то, чтобы добраться до мамы и вывезти ее на автовокзал. Если все получится, в восемь вечера они уже будут дома.
Вера заторопилась – времени в обрез. Есть не хотелось, совсем, но в дороге от голода могло укачать. Она сделала два бутерброда с сыром, набрала в термос питьевой воды. Взяла из домашней аптечки пузырек с валерьянкой, таблетки от головной боли. Пожалуй, все.
В комнату детей заглядывать не стала, замерла на несколько секунд, прижавшись лбом к двери.
– Я вернусь, – шепнула.
Вырвала из блокнота листочек, нацарапала несколько слов, оставила записку на кухонном столе. Накинула пальто, проверила карманы. Нашла бумажку со списком продуктов, скомкала ее, выкинула в мусорное ведро. Вышла из квартиры, тихо прикрыла за собой дверь.
Таточка спросонья всегда была хмура и очень медлительна – если не поторапливать, так и будет сидеть – всклокоченная, со смешным следом подушки на щеке – и клевать носом. Нина заглянула в спальню, сделала круглые глаза.
– Чай заварился, а ты еще не оделась!
– Щас! – нехотя отозвалась Тата и потянулась за колготками.
– Я сварила сосиски. Давай двигайся быстрей, а то они остынут.
– А где мама?
– Уехала в Паравакар. Там какое-то мероприятие в школе, она должна присутствовать. Странно, что мероприятие в воскресенье.
– А папа вернулся?
– Нет. Позвонила медсестра, предупредила, что утром подвезли тяжелого больного. Так что он задержится. Давай быстрее, ладно? Я пошла чай разливать, – Нина закрыла дверь, но тут же снова ее распахнула, – и не забудь умыться и почистить зубы! Слышишь?
– Слышу, – буркнула Таточка и, дождавшись, когда сестра скроется из виду, показала ей вслед язык. Какая все-таки задавака эта Нина! Чуть что – начинает строить из себя взрослую. Командует, распоряжается. Говорит мамиными интонациями. А самой всего тринадцать. Тоже мне, взрослая!
Тата шумно вздохнула, надела кофту, привычно запуталась в рукавах. Втянула тощий живот, застегнула пуговицу юбки. Окинула взглядом аккуратно застеленную кровать сестры, поморщилась. Заправила под матрас край своей простыни, скомкала и убрала под подушку пижаму. Накинула сверху покрывало, отошла чуть в сторону, наклонила голову к плечу, полюбовалась бугристой поверхностью своей постели. Удовле-творенно кивнула – сойдет.
Сдернула с тумбочки любимую игрушку – длинноухого зайца с разноцветными глазами – один зеленый, другой синий, Нина рассказывала, что этого зайца на первый ее день рождения подарила бабушка Тата. Жаль, Таточка не застала бабушку, но зато ей достался заяц – серый, раскосый, с облысевшей от частой стирки спинкой, с пуговичными глазами – одна пуговица большая, другая поменьше, и от этого у зайца немного хитрое выражение лица, словно он прищурился на один глаз. Нина показывала ей старую фотографию – черно-белую, с наспех выведенной чьей-то рукой карандашной надписью на обороте: «Берд, 1978 год», Нина там совсем маленькая, сидит на коленях бабушки, улыбается, довольная, прижимает к груди зайца, а сзади, положив руку на плечо бабушки, стоит древняя старушка в светлой косынке – нани Тамар. Таточка и ее не застала, Нина говорит, что нани Тамар умерла после бабушки, спустя два года. А через месяц после смерти нани родилась Таточка. И имя ей досталось бабушкино – нежное, ласковое, непривычное для этих мест – но очень красивое. Тата.
Вера юркнула в подъезд, боковым зрением выхватила распахнутые дверцы почтовых ящиков, крайний справа зиял чадными подпалинами боков – у нее нехорошо сжалось сердце, это был почтовый ящик тридцать первой квартиры. Она поспешила вверх по лестнице, стараясь ступать как можно тише – шаги зазвучали едва слышным шелестом по каменным, скованным холодом щербатым ступенькам, первый этаж, второй, дверь квартиры большой и шумной семьи Симоновых чернела вывороченным проемом, Вера прошла мимо, не поворачивая головы, третий этаж, четвертый, а вот и нужная дверь, цела, слава богу, и замок не выбит. Вера по привычке толкнула ее, но дверь не поддалась – раньше квартиры запирали только на ночь, но сейчас настали другие времена. Она полезла в сумку, долго рылась в кармашках, ругая себя за то, что не додумалась заранее достать ключи, быстро отперла замок, вошла в квартиру, задвинула хлипкий засов, вдохнула знакомый с детства сладковатый запах валерьянки.