Люди меча

Прозоров Александр Дмитриевич

— Ты еще хроники Марса перескажи, — не выдержал Картышев и все снова расхохотались. — А вот я истинную правду поведаю. Водится в родных моих местах, на Лиговке, змей семиглавый, ростом с трех слонов, двумя рогами на спине, и весь он мохнатый, как лиса. И шерсть такая же рыжая, только не совсем…

Тут на лестнице послышались шаги и опричник, дабы его не застали на подслушивании вынужден был открыть дверь.

Все сидевшие за столом воины повернулись к нему. Похоже, обед уже давно завершился, но увлеченные разговором люди никак не решались разойтись.

— А верно ли говорят, господин воевода, — поднялся с лавки барон Штаден, —

что водится в ваших землях змей семиглавый, ростом с трех слонов, двумя рогами на спине, и весь он мохнатый, как лиса?

— Конечно, водится, — не моргнув глазом, подтвердил Зализа. — Да вот же, у меня шапка мехом из этого змея оторочена!

И он скинул тафью, подбитую мехом коротко стриженной белки.

Кауштинские бояре, стиснув зубы, молчали. Немец недоверчиво косился то на них, то смотрел на тафью. Он явно чувствовал, что тут что-то не так, однако же и доказательство истинности рассказанных историй было налицо.

Барон, бегущий от кровавого произвола, чинимого королем немецкой страны Франции, внезапно пожелавшего всех иноверцев из своих подданных смерти придать, стал единственным развлечением застрявших в зимней Ливонии бояр. Собираясь ступить на службу просвещенному русскому монарху, он со всем тщанием пытался вызнать все возможное о неизвестной Московии, и успел выслушать столько невероятнейших историй, что, верно, подумывал повернуть назад и отдаться на смерть в куда более привычных местах.

— Да он совсем не страшный, это змей, господин Штаден, — попытался смягчить впечатление Зализа. — Его можно заколоть одним ударом рогатины в печень. Медведь, и то страшнее.

— Особенно белый, — тут же добавил Архин. — Они у нас зимой от холода в города подаются и по улицам ходят, к печкам погреться напрашиваясь.

Бояре опять захохотали.

— Что за шум, а драки нет? — появился в дверях одетый в неизменную рясу боярин Росин.

— Костя! — радостно повскакивали со своих мест кауштинские иноземцы, кидаясь к своему недавнему воеводе. — Как ты?! Откуда?! Ты приехал?! Да ты к столу иди, садись, перекуси с дороги.

— Перекусить: да, — с усмешкой кивнул Константин Алексеевич, — а вот садиться: нет. Я всю задницу отбил, мужики, пока из Москвы сюда верхом доехал!

Опричник, отойдя немного в сторону, выжидал. Многие привычки и нравы пришедших к нему под руку иноземцев казались Зализе очень странными — хотя ничего богопротивного в них он отличить не мог. Разве только, слишком бурными бывали у них проявления чувств, и слова постоянно звучали непонятные.

Когда одноклубники немного остыли, Костя и сам подошел к опричнику:

— Рад видеть в добром здравии, Семен Прокофьевич.

— И я рад, Константин Алексеевич. Как съездил?

— Вестей у меня для тебя, Семен Прокофьевич, целых четыре, — Росин прошел к столу, выискивая, во что запустить зубы, и в конце концов нашел — кубок с вином. — Извините, мужики, пить хочу, умираю…

Он осушил бокал, с облегчением перевел дух, понюхал рукав, снова шаря взглядом по столу.

— Налейте ему кто-нибудь, — не выдержал Зализа. — Видите, мучается боярин! Это на тебя, Константин Алексеевич, ряса так действует. Монахи наши, как всем известно, хоть люди и богоугодные, но без вина дня прожить не могут, хотя и государь, и митрополит всякого чернеца, замеченного пьяным, бить кнутом на площади при всех повелевают.

— А я не для пьянства, Семен Прокофьевич, я для здоровия пробавляюсь, — парировал Росин. — Так вот: перво-наперво,

грамоты целовальные государь принял, и немалое удовольствие выразил. Это не я, это Андрей Толбузин рассказывал. От Лифлянской вотчины своей Иван Васильевич отказываться не собирается. Особливо теперь, когда новые подданные с такой охотой ему на верность присягнули. Во-вторых, радетелей святой Руси, силы и средства личные на алтарь Отечества возложившие, желает царь возвеличить и затраты на поход возместить. Можно просить милостей. В-третьих, получив письмо твое, Семен Прокофьевич, боярский сын Толбузин дозволение от государя получил казаков донских в помощь с южных рубежей призвать, и как раз ныне пять сотен конных воинов ко Пскову должны подходить. И последнее: минуя Вайсенштайн, встретил я двух стрельцов, везущих молодого мальчишку, спящего на ходу. Сказывали, у мальчишки у этого донесение для тебя, Семен Прокофьевич, от боярина Феофана Старостина. Всех троих, стало быть, я с собой забрал, и сейчас они внизу коней расседлывают. О чем донесение — не знаю. В чужие секреты носа совать не привык. Все! Теперь подвиньте ко мне вон того цыпленка и оставьте меня в покое хотя бы на полчаса.

— Казаки, — опричник недовольно поморщился. Одно дело — приличных, солидных людей в присягнувшем городе оставить, бояр, стрельцов. Поместье или хозяйство дать поблизости, прочно осадить в новых землях, родными их сделать. И совсем другое дело — казаки. Они хоть и братья по вере, а ничего другого, кроме как татар да османов грабить, делать не умеют. Самое милое дело: наскочить, схватить всего поболее, разорить, до чего не дотянулся, да назад убраться. Куда этих станишников на новые волости пускать? Какой они порядок навести смогут, какие из них затинные ратники? — Константин Алексеевич, а про казаков государь знает? То есть, знает, зачем боярин Андрей их просил?

— А меня в царские палаты больше не пускают, Семен Прокофьевич, — оторвался от куриной грудки Росин. — Как государь о моем здоровье пару раз справился, так теперь и на пушечный выстрел не подпускают. Боятся, видать, что за свое участие в походе я тоже чего-нибудь выпрошу. А тут все, небось, еще год назад поделено было?

— Поделить мало, удержать потребно, — задумчиво ответил опричник. Полтысячи казаков! С ними еще можно вперед идти. Но кого в гарнизонах присягнувших крепостей оставлять?

— Да, Семен Прокофьевич, а холопов моих покормят, или распорядиться нужно?

— Я распоряжусь…

Терзаемый тяжкими думами, Зализа спустился вниз, пересек двор замка по направлению к пахнущей, на версту вокруг всякими разносолами кухне, обогнул ее и вошел в людскую, сделанную из бывшего рыцарского амбара — не на улице же дворню кормить? Здесь он сразу отличил росинских холопов, молодых и щекастых, уписывающих за обе щеки просяную кашу с рыбой, и двух стрельцов — мужиков в возрасте, с короткими бородками и усами, одетыми в красные ватные тегиляи.

— Семен Прокофьевич, — неожиданно поднялся один их холопов. — Известие у меня от барина Феофана.

И прежде чем опричник успел понять, почему у росинского раба оказалась весточка от Фени, мальчишка выпалил:

— Свены на нас напали. Более ста кораблей в Неву вошли, сам видел. И барин видел, он их сосчитал. Барин сказывал, людей к Анинлову сзывать станет. Биться станут со свенами…

* * *

— Ур-ра-а-а! — Феофан дал шпоры коню, и рванулся вперед, стремясь обогнать мчащегося рядом боярина Батова.