Люди песков (сборник)
Шрифт:
— Никуда ты не вернешься, — зевнул Непес Сарыевич. — Засмеют!.. Ты тоже отрезанный ломоть. Не кумли — матрос. Сдавай-ка скорее экзамен на бульдозериста.
В каюте Ани Садаповой из маленького настольного, похожего на шкатулку, репродуктора лилась приглушенная задорно-дерзкая, как бы покалывающая душу музыка.
— Брамс! — воскликнул Непес Сарыевич, здороваясь, опускаясь на затрещавший стул. — Ну-ка подкрути, люблю погромче!
— Может, чаю принести, Непес Сарыевич? — улыбнулась Аня. Глаза девушки запухли, на щеках алые пятна — ясно, что ревмя ревела весь день.
— Давай,
— И варенье найдется…
Сперва начальник не мог попасть в тон: вымученно шутил, рассказывал глупые анекдоты и сам первым приходил в восторг, хохотал. Но вскоре Непес Сарыевич вспомнил, как пришел на земснаряд Витя Орловский, без паспорта, без копейки, стыдящийся даже не себя — своей тени. И все переменилось: Аня заслушалась, приоткрыв рот, успокоенно перевела дыхание и, пожалуй, похорошела. С воспоминаний об Орловском Непес Сарыевич неизвестно почему перескочил на Ашира Мурадова, заявил: если корреспондент хочет быть настоящим корреспондентом, то пусть перестанет наряжаться в чесучовые костюмы, клянчить у начальников "легковушки".
— Пешочком походи, пыль поглотай, вот тогда будешь принципиальным журналистом! — бушевал Непес Сарыевич.
— Талант еще, наверно, нужен, — мягко улыбнулась Аня. — И разум. Парень-то он ничего… С годами слетит фанфаронство, наигрыш.
— И этот пижон пялит глаза на Айболек! — возмущался начальник.
— Да нет, пустое, — успокоила его Аня. — Чабан есть, юноша, с которым Айболек дружила. Кажется, Хидыр по имени… Вот там серьезное. Конечно, Айболек красавица… — Она помолчала, и это значило: "А я некрасивая. И Айболек счастливая!.."
— Ай, девушки вы, девушки! — завздыхал Непес Сарыевич. — Ну, как говорится, перемелется — мука будет.
— Вот это справедливо.
Все-таки Аню приободрил этот в сущности ничего не значащий разговор.
Глава девятая
У Союна было скверное настроение: только диктор ашхабадского радио пожелал доброго утра, только почтительная жена принесла чайники, поставила пиалу, в каюту ворвался Витя Орловский, сказал, что нужно разгружать машину с горючим.
Когда управились, Союн почувствовал, что не хочет ни есть, ни пить, в голове гудело, вспотевшая спина чесалась. Он присел на песок. Солнце уже изрядно приискало. Приятно было погреться, подумать.
Минуту спустя к нему подошел Егор Матвеевич, пыхнул из кривой трубки голубым пахучим дымком, поздоровался.
— Как дела, Саша? — И объяснил: — По-вашему — Союн, по нашему — Саша… Устал?
— Работа непутевая, — ворчливо сказал Союн. — Такие умные машины, а горючее грузим, таскаем вручную.
— Да, здесь недоделка, — согласился Егор Матвеевич.
Помолчали.
Хребты Копет-Дага вырисовывались на северо-востоке резко, отчетливо; солнечные лучи проложили по ним сияющую кайму.
— Дивное зрелище, — сказал Союн. — Видишь, горы, а здесь река, а за рекой пески. Слава мастеру, создавшему все сущее.
— Кто же этот мастер такой удивительный?
— Бог. Всемогущий бог!
— А-аа… — не удивился Егор Матвеевич. — А правда, что без воли господа песчинку с места не сдвинешь?
—
— А землетрясение в Ашхабаде?
Союн замялся: конечно, бог сурово карает грешников, но ведь в тот страшный день пострадали и праведники.
— А Гитлер? Война? — еще строже спросил Егор Матвеевич.
На войне погиб младший брат Союна, Арслан, знаменитый арслан [26] песков. Наступил на какую-то мину и погиб, наихрабрейший джигит.
— Вот ты, Саша, на своем бульдозере передвинешь песчаные горы, не какие-то песчинки. И тоже с благословения всевышнего?
26
Арслан — лев.
Союи отвернулся, недовольно хмыкнул.
— Скажи, Саша, а кто желаннее господу богу: Джават Мерван или Аня Садапова? — наседал Егор Матвеевич.
Тут Союн не выдержал, как-то неуклюже взмахнул рукою и отправился в каюту.
— Подожди! — остановил его на сходнях Егор Матвеевич. — Верно, что у вас есть пословица: "Веришь в бога, верь, но не оплошай, осла привяжи покрепче"?
— Слушай, оставь ты меня! — взмолился Союн.
Джават, гм? Конечно, Джават положил на чаши весов деньги и бога. И деньги перевесили. И всевышний не наказал преступника, разрешил уволиться с земснаряда по собственному желанию… Как сказал великий Махтумкули:
Сорок кладовых набил золотом Карун. Уснул в могиле, а золотом не насытился [27] .Слов нет, Аня Садапова прилежный, знающий дело багермейстер. И честная. Веди себя благопристойно, как подобает девице, да разве Союн оттолкнет сироту? Разрешит и жене, и сестре, и дочке дружить, миловаться.
Айболек, по совместительству выполнявшая обязанности письмоносца, получила почту.
Газеты, журналы, и ашхабадские, и московские, и туркменские, и русские. Три письма Вите Орловскому, и, конечно, все три от Веры Куликовой из города Тулы. Яхьяеву… Союну Кульбердыеву со штампом военной почти. И два письма Айболек Кульбердыевой.
27
Карун — жадный.
От кого же? У нее заколотилось сердце.
Хидыр писал кратко: с отарой все благополучно, он здоров, старики родители тоже здоровы. "Пока кончаю.
Хочется увидеть тебя, поговорить. Жду ответа. Пиши в деревню, мама перешлет мне на пастбище… Но брату Союну пока, — подчеркнуто волнистой чертою, — пока о моих письмах не говори…"
Ашир Мурадов писал на официальном бланке редакции. Правда, печати не было. Айболек вертела письмо и так и сяк — печати не оказалось… Ашир клялся в вечной любви; сейчас он дежурит по номеру, ночь, две полосы уже подписаны в печать, остальные задержались по вине линотиписта. А мысленно Ашир летит к Айболек на крыльях любви.