Люди в бою
Шрифт:
Взопревшие, усталые, они лежат, отдыхают на подветренном склоне холма. — en posici'on! A tierra! [63] .
Ребята безропотно повинуются и, побросав скатки и рюкзаки, осторожно взбираются на гребень холма.
— Abajo! [64] — кричит Дик, и я прячусь за кустом, однако сам Дик, как я замечаю, и не думает прятаться, а стоит как стоял.
— Отсюда мне ничего не видно, — говорю я.
— А ты подайся вперед, — отвечает Дик. — И пригнись, олух ты этакий!
63
Занять позицию! Ложись! (исп.)
64
Пригнись! (исп.)
Мы
— Fuego! [65] — орет Дик.
— Куда стрелять? — спрашиваю я, еще немного — и я заплачу.
— Они залегли на холме напротив, — говорит Дик. — Задайте им жару, chicos [66] ! — орет Дик. Он носится взад-вперед по гряде, расставляя по местам своих капралов.
65
Огонь! (исп.)
66
Ребята! (исп.)
— Дик, — кричу я. — Ты весь на виду. — Мне вдруг становится до боли дорог этот худой и красивый итальянец.
— Между пулями остается много места, — говорит он…
…Каждой роте придано по взводу испанских ребят; лежа на переднем крае за кустом, я вижу, как один из них ползет через кусты, огромный рюкзак колышется над ним, будто гигантский паланкин на спине слона. Малец выползает откуда-то из-за моей спины и берет вправо, прямо к пулеметному отделению Табба. «Невтерпеж поглядеть, как стреляют из пулемета», — твердит он. Табб велит мальцу лечь, кричит, что он на линии огня, но тот знай себе ползет, улыбается и твердит: «Невтерпеж поглядеть, как стреляют из пулемета»; потом вдруг перекатывается на бок и, зажимая руками живот, вопит: «Mama mia! Ai! Mama mia!» [67] Табб дает пулеметную очередь по гребню холма напротив, я вглядываюсь — мне виден камень, в который попал Табб, а вот людей по-прежнему не видно. Мы их никогда не видим, они не высовываются. Слова «огневое превосходство» неотвязно вертятся у меня в голове. Если огневое превосходство на твоей стороне, тогда противник не высовывается, если огневое превосходство на стороне противника, тогда не высовываешься ты. Огневое превосходство на твоей стороне, и ты продвигаешься вперед, на его…
67
Мама, ой, мама! (исп.)
Дик посылает меня в дозор одного; когда я возвращаюсь, малец все еще лежит перед нашими позициями и стонет. Дик отправляет меня за носилками, я спускаюсь с холма, пот течет с меня градом, я чертыхаюсь, и все же я испытываю облегчение — здесь меня не подстрелят. Внизу я нахожу фельдшера, но санитары-носильщики куда-то запропастились, и фельдшер (не хочу здесь называть его имя) отказывается лезть на холм.
— Спустите раненого сюда, — говорит он.
— Это невозможно, — отвечаю я. — Тебе придется подняться к нему.
И всю дорогу, пока мы карабкаемся на холм, practicante нудит: «Не высовывайся, осторожнее, слушай, а у вас там очень опасно, а где он лежит?» Его нытье раздражает, и я злорадно думаю о том, что ему придется одному под пулями перевязывать раненого, а я буду посиживать и покуривать в безопасности за холмом. Испанец все стонет и стонет: «Mama mia! Ay'udame» [68] , я слышу, как пули свищут у меня над головой (ту, что предназначена тебе, никогда не слышишь), и мне приятно сознавать, что тут им меня не достать. И вдруг меня снова начинает трясти — точно так же меня трясло после того, как я, три часа кряду простреляв из-за куста, скатился вниз по непростреливаемому склону. На передовой ты стреляешь, пока винтовка не начинает жечь руки; тогда открываешь затвор, продуваешь ствол и, положив голову на руки, ждешь, пока он охладится, и так расслабишься, что потом долго не хватает духу поднять голову и снова начать стрелять: все чудится — подними только голову, и пуля, та самая, свиста которой никогда не слышишь, прямиком угодит тебе в лоб. И вдруг ты понимаешь, что заснул на передовой, заснул, забыв обо всем на свете, под свист пуль и стрекот пулеметов, а ведь любая из них… И вот ты уже встряхиваешься, просыпаешься, сердце
68
Мама, помоги! (исп.)
Вдруг испанский парнишка испускает отчаянный, звериный рев, рев перемежается с визгом, парнишка жалобно молит о чем-то. За моей спиной раздается голос Дика: «Давай сюда к нам».
Когда я добираюсь до наших, Дика нигде не видно, я располагаюсь поудобнее, пытаюсь скрутить сигарету специальной машинкой, но руки трясутся, табак крошится, бумага мнется — я все вспоминаю, как пуля угодила в ложбинку, откуда я только что перекатился. Дик говорит: «Глянь туда, видишь эту гору? За ней явно кто-то есть, а вот наши там засели или противник — нам невдомек. Отправляйся туда, все разведай и возвращайся до темноты». Мое тело кажется мне невесомым, голова словно бы отделилась от него, ноги где-то далеко-далеко, они несут мое тело сами по себе, независимо от меня.
Снайпер неотступно следит за мной, пока я бреду по опушке леса, пересекаю открытое пространство, а в голове у меня только одна мысль: шел бы ты, стервец, куда подальше, чтоб тебе пусто было, и тут я вхожу в лесок и сразу же теряю дорогу. (Я думаю, как там мои в Бруклине, гадаю, сколько им платят по пособию, получают ли дети вдоволь апельсинового соку и кукурузных хлопьев, досыта ли ест их мать или отказывает себе во всем ради мальчишек.) Я гляжу назад, но холма, где залег наш батальон, отсюда не видно, и я в растерянности останавливаюсь. Когда я вышел, солнце было на западе, куда, собственно, я и направлялся, а гора — на северо-западе, теперь же солнце оказывается слева, а не справа, где ему полагалось бы быть… да, а как там мои в Бруклине? Я сажусь на землю, скручиваю сигарету, ломаю голову: куда же мне теперь идти. Тут появляется наш батальонный разведчик Лук Хинман. Неделю назад он провел со мной несколько занятий, обучал меня начаткам разведывательного дела; я спрашиваю у него, куда мне идти, и гляжу на его славное суровое лицо со сломанным носом, твердым ртом и синими глазами. Лук вкратце объясняет.
До чего же здорово идти себе по лесу с винтовкой наперевес, до чего же здорово ни от кого не зависеть: не нужно ни командовать отделением (кстати, интересно, что оно сейчас поделывает), ни за кого отвечать. И вдруг — что я вижу: в лесу сидит, вернее, валяется Хэл (здесь я буду называть его так), другой батальонный разведчик, глаза его блаженно закрыты. У Хэла тоже синие глаза (но до чего же они не похожи на глаза Лука), безвольный слюнявый рот и смазанные черты лица. «Что ты здесь делаешь?» — спрашиваю я. Он, осклабясь, отвечает: «Я в дозоре». Я иду дальше, отыскиваю наконец ту самую гору и осторожно обхожу ее. Здесь тоже стоит рота линкольновцев — третья рота. «Мы вот-вот отойдем», — говорит командир роты Блэки Мапралян, и я бреду обратно через лесок и снова натыкаюсь на Хэла — он возлежит все в той же позе. «Как твой дозор?» — говорю я. «Надо б лучше, да некуда», — отвечает он. Сачок он, вот он кто, думаю я и иду дальше своей дорогой посмеиваясь, в голове у меня вертится мысль: интересно, расстреляют ли его, если я расскажу про его фокусы? Разумеется, я этого не сделаю, а все-таки интересно. За холмом, что позади нашего, я сталкиваюсь с Хэнком Уэнтвортом.
— Дик о тебе беспокоился, — говорит Хэнк. — Ты где пропадал?
— Откроюсь тебе как на духу, — говорю я. — Подхожу я к штабу, и что же я вижу — походная кухня. Сам понимаешь, такой случай грех пропустить.
— А чем у них кормят? — интересуется Хэнк. — На позицию еще ничего не привозили.
— Ну, сначала мне дали салату, бифштекс с рисом, хрустящий картофель, потом еще печенье там всякое, орешки, кофе…
— Брось заливать, — говорит Хэнк…
Под вечер Дик получает предписание из батальона; в предписании говорится: «Ожидается атака противника на ваш левый фланг; выставьте справа ручной пулемет; стрельбу начинать, лишь подпустив противника на пятьдесят метров». Поскольку я знаю местность, Дик посылает меня вместе с Сидом, пулеметчиком Табба, а Табба оставляет на холме.
Сиду сегодня днем оцарапало голову пулей, голова у него обмотана платком; пока мы, пригнувшись, спускаемся с холма и пробираемся по опушке леса, окаймляющего оливковую рощу, платок то и дело сползает ему на глаза. Сид маленький, юркий, но снайпер нас все равно замечает, он продолжает обстреливать нас все время, пока мы бежим по опушке, огибаем низкие елки, подныриваем под них, вязнем в зарослях куманики, обдираем руки и лица. Поскорей бы село солнце, думаю я, больше мне ничего не нужно, но солнце по-прежнему стоит высоко в небе над холмом на западе.