Люди в бою

Бесси Альва

(3 апреля)

Когда солнце поднимается и начинает припекать гору, мы засыпаем — бодрствовать дальше нет сил. Табб лежит чуть ниже, справа от меня по склону. Хинман и Хэл тоже где-то здесь, на горе; предполагается, что мы будем следить за дорогой, предупредим наших, когда танки пойдут на Мору. Танков мы так и не видим, зато с горы видно, что вдалеке вовсю свирепствуют артиллерия и авиация. Похоже, бой идет в районе Гандесы. Из долины, зажатой горами, высоко в небо взвиваются клубы черного дыма. Мы слышим гул самолетов, но самих самолетов не видим. Хотя отсюда до Гандесы почти двадцать пять километров, гром и грохот оглушают нас. Но мы не следим за боем; мы спим, прислонясь к стволам деревьев.

Проснувшись, мы спускаемся с горы на дорогу — мы оставили там грузовик, реквизированный Мак-Папами. Соседний дозор передает нам, что фашистские танки

на подходе — лязгая гусеницами, они движутся на Мору. Мы скатываемся с горы, с хохотом и криками вскакиваем в грузовик, усталость и тревога переходят в истерическое возбуждение. Грузовик мчит к Море со скоростью семьдесят, а то и больше миль в час и на подступах к городу чуть не врезается в баррикаду. Мы вылезаем из грузовика и вливаемся в толпу бойцов, бредущую к реке. Входим в город, из которого все гражданское население эвакуировали, идем по его мощеным улицам. Двери домов распахнуты настежь, дома разграблены. Из домов выбегают бойцы, они тащат живых кроликов, голубей, цыплят, гусей, бутылки вина и коньяку. Бойцы сидят прямо на мостовой — они не в силах продолжать путь. Дико видеть, как в цивилизованном городе люда мочатся прямо на тротуары. Навстречу нам идет боец, он несет огромную миску свежеприготовленного салата и сует салат ложками в рот каждому, кто попадается на его пути.

Мимо проезжает санитарная машина; Хэл, у которого отказали ноги, садится в нее, и машина скрывается из виду. Перед домом, куда временно протянута телефонная связь, мы встречаем Гарфилда; он в дымину пьян, размахивает бутылкой коньяку. Завидев нас, он со слезами на глазах бросается нам навстречу. Целует всех по очереди, без конца повторяет:

— Ох, до чего ж я рад вас видеть! Боже ж ты мой, до чего я рад вас видеть! Вот ужас-то? Вот кошмар-то? Не думал я, что доведется побывать в такой передряге.

— Где ты был все это время? — говорим мы.

— С бригадной sanidad [83] , — говорит он, — я работал на сортировке раненых. Знаешь, что это такое? Это мясорубка: раненые прибывают, ты отправляешь их в тыл, они снова прибывают, ты снова отправляешь их в тыл — кругом кровь. Кровь и кишки. Нас бомбили, представляешь, перевязочный пункт бомбили? Это было грандиозно и одновременно жутко. Держи, — говорит он, шарит в кармане и протягивает мне индивидуальный пакет шведского производства. — Берег специально для тебя. — Он обнимает меня, целует, плачет на моем плече.

83

Санитарной частью (исп.). 

— Я и не ожидал увидеть тебя в живых, — говорит он. — Ну как ты, Ал? Как ты? Тебя не ранило? Ты молодец, — говорит он. — Я, еще когда мы на пароходе плыли, понял, что ты молодец. С тобой будет полный порядок, — говорит он.

— Знаю, — говорю я.

— Им тебя нипочем не убить, — говорит он. — Тебе фартит.

— Нипочем, — подтверждаю я.

— Давай выпьем. Я пьян. Пьян в стельку.

— Вижу, — говорю я.

В большой подвал, где размещена временная телефонная станция, набилось множество людей, они пьют, разговаривают. Телефонист слушает. «Oiga! — говорит он. — Oiga! Diga! Diga! [84] Гарфилд достает вино, коньяк, свечи (он утверждает, что свечи нам понадобятся и что он раздобыл их специально для нас), лесные и грецкие орехи, мармелад, «Честерфилд». «У меня их навалом», — говорит он.

84

Слушайте! Слушайте! Говорите! Говорите! (исп.)

— Tanques? — повторяет телефонист. — Tanques, verdad? Tanques, q'ue vienen? Fascistas? Si, si. Comprendido. Terminado [85] .

Мы снова выходим на улицу — сотни людей, переговаривающихся на разных языках, идут к мосту через Эбро; некоторые трусят рысцой, их лица серы от усталости, снаряжение бренчит на бегу. Легковые, грузовые машины прокладывают себе дорогу сквозь толпы людей. У самого моста стоит грузовичок, на его заднем борту сидит, захлебываясь слезами, испанский мальчуган. Ему, должно быть, лет пять. Мы заговариваем с ним, но он в ответ твердит одно: «Mama, mama, mama». Мы не говорим по-испански, поэтому знаками предлагаем взять его с собой (кабина грузовика пуста), но он вырывается от нас. «Mama perdita!» [86] —

говорит мальчуган. Мы вступаем на мост, эта колоссальная махина тщательно охраняется. По берегу и около устоев громоздятся ящики с динамитом; вдоль пролетов моста тянутся провода. Бойцы улыбаются, мы улыбаемся в ответ и говорим: «Salud!»

85

Танки? Действительно танки? Танки идут? Фашисты? Да, да. Понял. Я кончил (исп.).

86

Маму потерял (исп.). 

На другом берегу реки лепится крохотный городок Мора-ла-Нуэва, мы проходим через него, останавливаемся на дороге, поднимающейся в горы. Мы оглядываемся на Мору: широкая, быстрая, мелкая речушка — сейчас она мутная и вздувшаяся после весеннего паводка — осталась позади. Мы смотрим на Мору, и вдруг огромный мост неспешно и величаво поднимается в воздух и обрушивается в реку; воздух сотрясает запоздалый звук взрыва. Мы смотрим друг на друга, потом опять на реку. Теперь взрывы раздаются в самом городе; там ложатся первые фашистские снаряды, виден дым пожаров. И тут же с гребня холма поверх наших голов фашистам дают быстрый сокрушительный отпор; грохот орудий оглушает нас, мы падаем на землю. Это наша артиллерия отвечает врагу.

— Как-то легче дышится, когда знаешь, что у нас есть чем их пугнуть, — говорю я.

— Пора отсюда уходить, — говорит Лук, — Здесь вот-вот начнут рваться их снаряды.

II. Учебный лагерь

5

(Апрель)

Северный берег Эбро, за Мора-ла-Нуэвой, полого поднимается уступами обнесенных каменными оградами террас, поросших оливковыми деревьями; эти скрюченные оливы растут здесь испокон веку. Оливковые плантации изрезаны узкими оросительными канавами; говорят, это остатки древних укреплений, построенных в незапамятные времена каталонцами. Сюда стеклись сотни людей, отбившихся от разных батальонов Интернациональных бригад — тут и французы, и немцы, и чехи, и американцы, и канадцы, и англичане, и кубинцы, и поляки, и испанцы, и румыны, и итальянцы. Им нечего делать, и они слоняются с места на место, им нечего есть — и они спят. Qui dort, dine [87] .

87

Кто спит — тот обедает (франц.). 

Наша небольшая группа рыщет по склону в поисках временного штаба XV бригады. Говорят, что командир бригады Владимир Чопич где-то здесь, но никто не слыхал ни о начальнике штаба Мерримане, в прошлом калифорнийском профессоре, ни о комиссаре Доране. Ожидают, что фашисты перейдут Эбро; говорят, что нас скоро отправят в береговые траншеи. Ни того ни другого не происходит. По пути нам попадаются кое-какие знакомые, они растеряны так же, как и мы. Встречаем мы и Дика Рушьяно — за ним гурьбой валят испанские парни. Он опирается на огромную кавалерийскую саблю — бог весть где он ее раздобыл. Дик настроен бодро, с присущим ему организаторским пылом он с ходу берет нас под свою опеку, составляет из нас взвод. И с места в карьер отправляет нас прочесывать холм — искать estado mayor [88] XV бригады.

88

Штаб (исп.). 

Едва мы спускаемся в Мора-ла-Нуэву, как начинается обстрел; немногочисленное гражданское население, не успевшее эвакуироваться, торопится покинуть город. Мы следуем его примеру. Нам с Таббом не хочется снова лезть в гору, и мы ворчим, Дик отчитывает нас. Опять карабкаемся на гору, располагаемся под оливковыми деревьями, спим, пишем письма. С вершины горы наша артиллерия бьет через реку по Мора-де-Эбро; нам приходит в голову, что надо бы укрыться в канаве ниже по склону. Едва мы забираемся в канаву — она битком набита людьми, донельзя загажена, — как снаряды начинают ложиться рядом. Снарядом срезает дерево, под которым мы только что сидели, оно взлетает в воздух и падает на нас ливнем щепы. Тогда мы вместе с другими товарищами пробираемся по канаве до самой вершины и через нее перелезаем на другой склон.