Людишки

Старк Ричард Уэстлейк

"Если вы будете слушать заповеди Мои, которые заповедую вам сегодня, любить Господа, Бога вашего, и служить Ему от всего сердца вашего и от всей души вашей, то дам земле вашей дождь в свое время, ранний или поздний; и ты соберешь хлеб твой и вино твое и елей твой; и дам траву на поле твоем для скота твоего; и будешь есть и насыщаться. Берегитесь, чтобы не обольстилось сердце ваше, и вы не уклонились и не стали служить иным богам, и не поклонялись им. Ибо тогда воспламенится гнев Господа на вас, и заключит Он небо, и не будет дождя, и земля не принесет произведении своих; и вы скоро погибнете с доброй земли, которую Господь дает вам. Итак, положите сии слова мои в сердце ваше и в душу вашу, и навяжите

их в знак на руку свою, и да будут они повязкою над глазами вашими. И учите им сыновей своих, говоря о них, когда ты сидишь в доме твоем, и когда ложишься, и когда встаешь. И напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих. Дабы столько же много было дней ваших и детей ваших на той земле, которую Господь клялся дать отцам вашим, сколько дней небо будет над землею".

Давно уж нет тех людей, что прибивали крохотными гвоздиками к ореховым, дубовым и сосновым косякам заповеданные им слова. Давно уж нет детей их, которые, хотя и знали закон и язык, забыли о них либо наплевали на них. Давно уже перевелись люди, озабоченные приходом дождей или сбором хлеба; прошли те времена, когда трава на лугах принадлежала скоту. Давно уже не осталось людей, которые всерьез задумывались над словами предостережения, начертанного на сгнивших кусочках пергамента, на каком бы языке оно ни было написано. Давно уже людей не пугают ни гнев Господен, ни великая сушь, не волнует скоротечность бытия.

Пэми вышла из вагона на Сто двадцать пятой улице и пошла по темным переулкам, забитым спящими на земле людьми. Эти люди были намного здоровее бездомных бродяг Найроби и зачастую опаснее. Зная об этом, Пэми шла быстрым шагом, держа в руке нож и глядя прямо перед собой. Ее каблуки тревожно постукивали по растрескавшемуся асфальту.

Здание, в котором она жила вместе с братом Рашем - тот частенько называл себя братом, пускаясь в политические и религиозные авантюры, стояло посреди квартала; одну сторону улицы занимали небольшие кирпичные многоквартирные дома, другую - остатки кирпичных стен таких же домов. Подъезд никогда не закрывался, поскольку дверь была украдена в незапамятные времена. Занятые квартиры располагались по двум вертикальным стоякам в углах у заднего фасада дома, где до сих пор сохранились старинные камины и дымоходы, а водопроводные трубы не замерзали благодаря теплу другого, отапливаемого здания, стоявшего впритык на задах. В кранах до сих пор была вода - никто не понимал почему, - но уж, конечно, об отоплении пришлось забыть, и зимой обитатели дома сжигали все, что можно было сжечь, в маленьких каминах, предназначенных для топки углем.

Пэми и Раш занимали две комнаты в квартире на третьем этаже. В одной из комнат валялся матрас, на котором спали, стояли картонные коробки, в которых держали пожитки, и керосиновая лампа, предназначенная для освещения и обогрева. Во второй стояли стол, несколько кресел и пластмассовые ящики из-под молочных бутылок, служившие сиденьями. И еще здесь было электричество, подаваемое через удлинитель (точнее говоря, через цепочку удлинителей), проведенный по вентиляционной шахте в соседнее здание, где проживал знакомый Раша. Плата за электричество составляла две изрядно урезанные дозы кокаина.

Раш проводил почти все время в комнате со столом и креслами. Он не был торговцем, но если в его руки попадали какие-нибудь товары, их судьба решалась за столом. Здесь же Раш обсуждал со своими обколотыми приятелями различные планы и аферы, которые, как правило, заканчивались ничем. За столом он ел и пил, а также еженощно подсчитывал заработок Пэми. В этой же комнате она давала ему ежедневный отчет о своих похождениях.

Пэми не понимала, зачем это нужно. Она знала о мужчинах, которые ловят кайф от рассказов своих женщин о том, как те трахаются с

другими, но Раш был не из таких. Половые акты его не интересовали, к большому облегчению для Пэми. Создавалось впечатление, будто он ждет какого-то определенного события. Слушая рассказ, Раш кивал своей узкой темной головой и стрелял воспаленными глазами по сторонам, положив руки со сплетенными пальцами на обшарпанную деревянную столешницу. Он молча выслушивал рассказ, хмыкал, когда Пэми заканчивала, и отпускал ее спать.

Сегодня он, как всегда, дожидался Пэми, сидя в одиночестве в свете замызганной настольной лампы, стоявшей на полу у плиты. Ноги Раша покоились на картонной коробке из-под жареных цыплят "Кентукки". Он, как обычно, дожидался Пэми, но что-то с ним творилось неладное. Пэми сразу поняла это, едва войдя в комнату. (Она всегда была настороже и очень тонко чувствовала возможную опасность.)

– Ты припозднилась, крошка, - заявил он своим грубым, хриплым голосом, напоминавшим кашель глохнущего двигателя. Сегодня в его голосе не слышалось привычной угрозы, словно что-то отвлекло внимание Раша и мешало ему обрушиться на Пэми с присущей ему злостью.

– Неудачная ночь, Раш, - как ни в чем не бывало отозвалась Пэми. Очень неудачная. Всего-то двести двадцать пять долларов, на улицах - ни души, а я не хотела возвращаться домой слишком поздно, - добавила она, тщетно пытаясь подпустить жалобную нотку (когда Раш бывал зол, он бывал очень зол), однако сегодня он, казалось, ничего не замечал.

– Садись, - велел Раш. - Садись и рассказывай.

Пэми уселась за стол напротив Раша, положила перед собой сумочку, достала деньги и спрятала нож. Раш слушал ее, порой шевеля толстыми губами, втягивая и выпячивая их, словно пробуя на вкус пищу. Пэми рассказывала о клиентах, о других проститутках, о людях на улицах, вспоминая подробности каждого события, говорила об испанце, о шайке пьяных подростков, о том, что поезд подземки шел почти пустой, о том, что на близлежащих улицах не оказалось никого, кроме спящих на земле людей.

Раш слушал, перебирая купюры и подсчитывая выручку, потом сунул деньги в карман брюк. Закончив рассказ, Пэми умолкла, дожидаясь разрешения встать из-за стола и приготовить постель, как было заведено, однако сегодня все шло иначе. Раш вперил в нее взгляд темных глаз с красными веками, помолчал минуту, в течение которой Пэми, все больше нервничая и пугаясь, размышляла о том, чем она провинилась. Наконец Раш сказал:

– Сейчас я назову одно имя, а ты скажешь, какие мысли оно у тебя вызывает.

Пэми понятия не имела, что все это значит, но лишь ответила:

– Я слушаю, Раш.

Раш кивнул. Казалось, он вот-вот заснет. Очень медленно, необычайно тщательно выговаривая каждый слог, он произнес:

– Сьюзан Кэрриган.

Пэми задумалась. Сьюзан Кэрриган.

Раш побарабанил грубыми пальцами по столу.

– Что скажешь, Пэми? Сьюзан Кэрриган. А?

– Не знаю, Раш, - ответила она. - Это имя ничего мне не говорит.

– Черта с два, - сказал Раш. - Я еще раз спрашиваю: какие мысли вызывает у тебя это имя?

Испуганная и беспомощная, Пэми была готова удариться в панику. По комнате бродили огромные тени, повторяя движения сидевших за столом людей.

– Не знаю, Раш, - повторила она. - Это имя мне не знакомо. Кто это? Из полиции? - В мозгу Пэми забрезжила догадка, и она спросила: - Может быть, кто-то сказал, будто я стучу на тебя в полицию? Так это вранье. Я ни с кем не разговариваю, кроме тебя, ты же знаешь.

Раш сидел неподвижно, нимало не тронутый ее словами.

– Здесь должна быть какая-то связь, - проворчал он, словно обращаясь к самому себе. - Он использует тебя, использует ее. Какой в этом смысл? Если вы даже не знакомы...