Людовик XIV
Шрифт:
Пиренейский мир
Бесконечно много времени ушло на подготовку договора. Мазарини интриговал, а дон Луис де Харо, видимо, не очень усердствовал. Двор поэтому не стал дожидаться окончания дискуссий и выехал из Фонтенбло в юго-западном направлении. В августе он уже был в Сентонже, в сентябре — в Бордо. Военные операции должны были закончиться в мае, перемирие было условлено возобновить в июне. Было разрешено немало спорных вопросов; «но так как еще оставалось много препятствий к миру, надо было проделать большую работу, чтобы кардинал Мазарини и дон Луис де Харо, первые министры обеих корон, договорились». Они устраивали совещания на Фазаньем острове, на реке Бидассоа, на одинаковом расстоянии от Андая и Фуэнтарабии.
«Это пограничное место было выбрано, чтобы не дать никакого преимущества ни одной, ни другой стороне; и было построено посреди этого места два особняка, соединенные двумя мостами через реку. Министры приехали сюда в первый раз 13 августа; они продолжали встречаться в течение трех месяцев и разъехались только после того, как пришли к соглашению по всем пунктам»{71}. Фазаний остров стал теперь называться островом
Все было трудно, ибо договор — одним своим существованием — лишний раз указывал на поражение Испании (были потеряны земли в Вест-Индии) и подчеркивал недавнее, но очевидное преимущество французов, которое было установлено Вестфальским миром и навязано остальной Европе. Честь двух наций часто смешивалась с честью двух монархов. Филипп IV был одновременно счастлив, что инфанта выходит замуж, и рассержен тем, что ему навязывали альянс, обеспокоен (не без основания) его возможными последствиями. Мазарини и Людовик XIV не возражали против того, чтобы пойти на некоторые уступки, потому что женитьба дорогого стоила, однако их справедливое возмущение вызывала одна лишь мысль о том, что можно простить предательство принца Конде. Однако равновесие было установлено, была принята статья, которая вызвала поначалу страстные споры. Таким образом, Испания добилась возвращения Конде ко двору Франции, поскольку первому принцу крови были возвращены его должности и провинции; и в ответ на это Филипп IV отдавал Юлих нашему союзнику, герцогу Нейбургскому, а нам уступал Авен, Филипвиль и Марьенбур.
Испания оставляла Руссильон, Сердань, Гравлин, Сен-Венан, Бурбур, Артуа (кроме Эра и Сент-Омера), Ле-Кенуа и Ландреси в Эно, Французский Люксембург (Монмеди, Тионвиль и Данвилье). Но мы должны были возвратить некоторые наши завоевания и заключить соглашения, согласно которым мы давали обещание не поддерживать ни республиканскую партию Кромвеля, ни короля Португалии, нашего естественного союзника. Правда, эти последние уступки были компенсированы нашим преимуществом, которое Испания за нами признавала, на северо-востоке. Та самая Испания, которая не подписала мир в Мюнстере, признавала теперь те его статьи, которые касались Эльзаса. Испанцы мало считались с бедным Карлом IV, но не могли не считаться с нашими пограничными интересами и полагали, что Лотарингия должна уступить Людовику XIV герцогство Бар, Кремон в Аргонне, Стене, Муайенвик, Дюн и Жамец. Нанси будет разорвано на части; Карл IV должен будет пропускать французские войска к Брейзаху и Филипсбургу. В случае отказа со стороны Карла IV его герцогство будет оккупировано Францией.
Эти статьи договора наилучшим образом устанавливали равновесие. Они определяли «оба государства в их границах»{7} от Фландрии до Зундгау и от Мон-Луи до Пор-Вандра. Это увеличивало размеры королевства Франции, давало ей большие стратегические и тактические возможности. Мазарини, конечно, не добился на границе Нидерландов всех тех преимуществ, о которых мечтал, но, без сомнения, он предпочитал ждать приданого инфанты.
Испанское наследство уже вырисовывалось на горизонте. О нем стали говорить при дворах и в канцеляриях. (Этот вопрос присутствовал в политических расчетах в течение всего правления Людовика XIV: до 1699 года на втором плане, а с 1700 года — на авансцене политики.) У Филиппа IV был только малолетний сын с плохим здоровьем — будущий Карл II, — и никто не знал, способен ли Филипп IV произвести на свет других детей. Король Испании был обеспокоен этим довольно сильно и поэтому потребовал, чтобы в договоре содержался отказ его дочери Марии-Терезии от всякого права наследования. Мазарини соглашается на это в отношении Испании и ее заморских колоний, однако просит сделать исключение в отношении Нидерландов. Увидев непреклонность другой стороны, он уступает. Но хитрость Мазарини не знает предела. Документы о приданом были составлены таким образом, чтобы не пострадали права инфанты и, следовательно, права Людовика XIV. Сначала говорилось об огромном приданом: 500 000 золотых экю с выплатой во Франции в три приема. Однако Испания, несмотря на американские богатства, постоянно нуждается в финансах. Ее можно сравнить с нищим, спящим на кровати из золота. И вот благодаря хитрости де Лионна одно лишь слово, казалось бы совсем невинное, появляется в 4-м пункте свадебного контракта, и восстанавливаются наследственные права, которые в другом пункте договора были устранены. «Пусть посредством фактической выплаты, сделанной Его Величеству наихристианнейшему королю… названная светлейшая инфанта будет считать себя удовлетворенной и будет довольна названным приданым и что после она не сможет ссылаться ни на какое другое право»{216}. Таким образом, если приданое не выплачивается, отказ от права на наследство становится недействительным.
Первая часть этого приданого должна была быть выплачена Франции «во время завершения свадебной церемонии». Бракосочетание состоялось в июне 1660 года. Ни один мешок с золотом тогда не пересек Пиренеи. Мазарини и Людовик XIV ничего не потребовали: через семь месяцев после подписания Пиренейского мира обязательства Филиппа IV были уже отправлены в архив. Через восемь лет «права королевы» нам принесут Лилль и валлонскую Фландрию.
Подобное событие никто — или почти никто — не смог бы в то время предугадать, и вот 7 ноября 1659 года всем становится ясно, что заслуги короля и королевства, а также слава кардинала в подписании Пиренейского мира бесспорны. Отец Рапен, иезуит, публикует небольшой научный труд «Pacis triumphalia» («Победа мира»), на первой странице которого такие слова: «Ad eminentissimum cardinalem Julium Mazarinum» («Его Высокопреосвященству кардиналу Джулио Мазарини»{70}.) На современном эстампе изображены «кардинал Мазарини, открывающий дверь Храма мира, и дом Луис де Харо, закрывающий дверь Храма войны». В своей небольшой книге в 80 страниц (1660) иезуит прославляет кардинала, королеву-мать и Людовика XIV, используя литературный прием — анаграмму на латинском и французском языках: «Самая большая слава (и это было предсказано королеверегентше еще в 1644 году) пришла к Его Преосвященству в 1660-м благодаря установлению мира; основывалось предсказание на любопытных нумерологических исследованиях имени великого кардинала Джулио Мазарини; Тома Боне сделал предсказание славы, как и впоследствии удачного королевского брака, тайна которого тоже заключалась уже в самих именах Их Величеств и была раскрыта благодаря нумерологическим исследованиям»{70}. «Северный мир», договоры в Оливе и Копенгагене весной 1660 года, установившие спокойствие на Балтике, надо считать заслугой Мазарини; без его ловкости, без французского посредничества они были бы заключены гораздо позже. «Никогда еще министр, — пишет мадам де Лафайетт, — не имел такой неограниченной власти и никогда еще так не пользовался ею для своего возвеличения»{49}. Однако всегда на первом плане у него было возвеличение Франции и короля.
Испанский брак
Пока герцог де Грамон пребывал в Мадриде, с поручением сделать официальное предложение инфанте, Людовик и его мать посетили провинции юга Франции: Лангедок, Арманьяк, Прованс. Они прибыли 18 января 1660 года в Экс, куда принц де Конде, усмирив свою гордость, приехал выказать благонадежность и почтение своему кузену. Людовик, хотя все еще помнил зло, причиненное принцем, взял себя в руки, был чрезвычайно вежлив и даже пригласил бывшего мятежника на свою свадьбу. Но Конде вежливо отказался. Во время пребывания в столице Прованса король получил известие о смерти своего дяди Гастона (в Блуа 2 февраля) и о том, что покойный Месье завещал ему свои книги и медали.
Тысяча шестьсот шестидесятый год стал годом невероятных треволнений: умирает сын Франции, дядя-фрондер; публично раскаивается другой принц-фрондер; уходят в мир иной комедиант Жодле (25 марта) и поэт Скаррон (7 октября), св. Луиза де Марийяк (15 марта) и Венсан де Поль (27 сентября). Похоже, что вместе с ними исчезает поколение причудливых, манерных людей барокко.
Помпезная церемония испанской свадьбы тоже выглядит барочной. Двор Филиппа IV отправился в путь в направлении Сен-Жан-де-Люза «неспешно и величаво, согласно испанскому этикету. Королевский кортеж растянулся не менее чем на шесть лье{190}. Надо было сделать так, чтобы оба монарха приехали «на границу в одно время. 6 июня они встретились на реке Бидассоа и провели два дня на Фазаньем острове, где семь месяцев назад кардинал Мазарини и дом Луис де Харо подписали договор. Пышность апартаментов, великолепные кортежи обоих королей и огромное стечение людей представляли торжественное и редкое зрелище; но еще замечательнее и интереснее было наблюдать за изъявлениями дружбы и доверия обоих монархов»{71}.
По доверенности свадьба была отпразднована в Фуэнтарабии. Церемония совершалась в «большой церкви, украшенной великолепными коврами». Король Испании и его дочь восседали в креслах «в приделе, обтянутом золотой парчой». «Священники тотчас начали маленькую мессу, по окончании которой и король и инфанта встали, дом Луис де Харо прочитал вслух доверенность короля Людовика XIV, подтверждавшую желание монарха жениться на инфанте, и тогда епископ Пампелони совершил обряд венчания. Прежде чем дать свое согласие стать женой Людовика XIV, инфанта сделала реверанс своему отцу-королю, Филипп IV позволил ей сказать «да» и был так растроган, что у него на глазах появились слезы. Тотчас же, как только венчание состоялось и она стала королевой, король, ее отец, посадил новобрачную рядом с собой по правую руку»{6}. Французские свидетели находили, что Мария-Терезия, хоть и меньше ростом, похожа на Анну Австрийскую: «такое же одухотворенное лицо», «такой же здоровый вид» и «великолепный цвет лица». Во время церемонии Мария-Терезия была сдержанна, но вид имела весьма довольный. Казалось, что в этот день все друг друга видели через розовые очки. Испанцы, со своей стороны, восхищались Мадемуазелью, старшей дочерью Гастона Орлеанского: «Как она красива! Как хорошо выглядит!»
Девятого июля свадьбу отпраздновали в Сен-Жан-де-Люзе. «Она была похожа на свадьбу из волшебной сказки»{190}. «Королевы, каждая из которых сидела под высоким балдахином, были самыми красивыми в мире»{6}. Людовик был одет в одежды, сшитые из золототканой материи. У Марии-Терезии «было знаменитое большое королевское манто из фиолетового бархата с вытканными золотыми лилиями, в котором ее можно видеть с золотой короной на голове на картинах». Месса была долгая и торжественная, «по окончании ее короля и королеву посадили под балдахин. Весь двор, как вы понимаете, был в этот день в церкви, и придворные сверкали великолепными одеждами. Без всякого преувеличения, здесь было иное великолепие, непохожее на роскошь Фуэнтарабии»{6}. Из церкви вышел кортеж так же, как вошел туда. Впереди шли король и королева. Платье МарииТерезии несли принцессы. Затем шла королева-мать, за ней «графиня де Флеке несла ее шлейф. За королевой-матерью следовала Мадемуазель, и ее шлейф нес г-н Манчини» [28] . Описание всего того, что было связано со шлейфами, в настоящей книге могло бы составить целую главу. Накануне, например, очень много говорили о Пфальцской принцессе, которая приехала «к королеве-матери с большим шлейфом. Мадам д'Юзес сказала королеве-матери о несоответствии длины шлейфа этой принцессы с ее положением. Анна Австрийская ответила, что на свадьбе Английской королевы все Лотарингские принцессы были с такими шлейфами»;{6} как бы то ни было, не Испания будет определять будущую церемонию в Версале и не личное правление Людовика XIV положит начало этикету, который так охотно соблюдали наши отцы и деды.
28
Племянник Мазарини Филипп-Жюльен Манчини (1641–1707). — Примеч. ред.
Итак, вернемся к церемонии. «Мадемуазель появилась во всем великолепии», блистала красотой и с виду казалась счастливой, хотя она потеряла в этот год отца и надежду выйти замуж за короля. У ее сестер «платья были из феррандины, с широкими накидками из крепа», и на всех троих «были жемчуга»{6}. Улицы, которые отделяли церковь от резиденции принцесс, были «покрыты коврами, украшены гирляндами, привязанными к столбам, выкрашенным в белый и золотой цвета»{190}. Завершение свадьбы обычным ритуалом, рассматриваемым как уплата за приданое, не заставило себя ждать. В тот же вечер «королева-мать» задернула занавес, закрывающий супружеское ложе, и тотчас же ушла. На следующий день у молодых супругов, как у одного, так и у другого, вид был счастливый»{190}.