Люфтваффе: триумф и поражение. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947
Шрифт:
В связи с этим я отдал войскам приказ продолжать сдерживать продвижение противника в местности, непосредственно примыкающей к Апеннинам, еще какое-то время удерживать Арно и обойти Флоренцию, которую я хотел сохранить в целости; я также надеялся более рационально использовать силы и средства моих дивизий, перегруппировав их, снабдив их новым снаряжением и пополнив их состав свежими подразделениями. При этом моей целью было развернуть на «Зеленой линии» гарнизон, способный отразить неожиданную атаку противника.
Бои в районе озера Тразимена, проходившие с середины июня до середины июля, позволили мне осуществить мой тактический замысел. Однако к востоку от дороги, соединявшей Сиену и Флоренцию, лучшие германские моторизованные дивизии оказались растянутыми, словно Нитка жемчуга, хотя в спорадических столкновениях с противником им все же удалось постепенно затормозить наступление американского 6-го корпуса. Сковав эти весьма ценные
Вечером 20 июля Геринг позвонил мне в мой штаб. До этого момента мне ничего не было известно о заговоре. В 1942 году Герделер попытался вступить со мной в кок-такт, но безуспешно – тогда до меня невозможно было добраться. Никаких волнений и беспорядков в частях – ни на передовой, ни в тылу – не было. За исключением нескольких офицеров, которых впоследствии мне пришлось защищать, известие о заговоре было полной неожиданностью и для сухопутных войск, и для военно-морских сил, и для люфтваффе, и для войск СС. Я был от всей души рад тому, что дело обстояло именно так.
В Италии мне никогда не приходилось слышать, чтобы в каком-либо из штабов или в какой-либо из частей обсуждались вопросы политики. Слишком много сил отнимала у людей война, солдаты слишком хорошо осознавали обязательства, которые накладывала на них военная присяга, слишком ясно ощущалось влияние личности Гитлера. К тому же о его преступных действиях было известно слишком мало для того, чтобы против него мог возникнуть заговор. Однако я считаю исторически важным поразмыслить над тем, что случилось бы в Италии, если бы заговорщики одержали победу. Если для большей ясности использовать обобщение, то можно сказать, что под моим началом находились «республиканская» армия, «империалистические» военно-морские и «национал-социалистические» военно-воздушные силы. Взятые в кавычки прилагательные достаточно ясно отображают явное отсутствие единства в позициях видов вооруженных сил. В свете всего этого, а также с учетом фанатичной преданности многих Гитлеру объявление о гибели фюрера и призыв заговорщиков к армии, ВМС и ВВС поддержать их спровоцировали бы острейший антагонизм, мятеж против отступников и предателей, обосновавшихся в верхах, и, по всей вероятности, кровавые столкновения. Даже при том, что, несмотря на военную присягу, в армии в 1939 году существовала определенная питательная среда для антигитлеризма, в 1944 году ситуация определенно была иной. По мере того как в армию, ВВС и ВМС приходило все больше горячих сторонников Гитлера из молодежного национал-социалистического движения, атмосфера во всех частях и подразделениях менялась. Поскольку эти молодые люди составляли большинство в каждом подразделении, выражений недовольства действиями Верховного командования было немного. Эти люди были совершенно искренне преданы Гитлеру; они дали фюреру клятву и были готовы отдать за него жизнь. Хотя заговорщикам удалось увлечь идеей смещения Гитлера некоторых генералов и небольшое число представителей интеллигенции, дальновидных или просто недовольных, переворот требовал более серьезной психологической подготовки. К тому же лидеры заговорщиков были отнюдь не уверены в том, что альянс проявит по отношению к ним сочувствие. Напоминанием об этом может служить Касабланка!
Со времени заговора прошло немало лет, которые для нашего народа были годами страданий. Однако до сих пор подолжаются оживленные споры по поводу этого события. Одни считают людьми чести заговорщиков, другие – тех, кто отказался участвовать в заговоре. Предатели они или нет, я слишком уважаю его участников, которых, за редким исключением, лично знал или знаю, чтобы сомневаться в том, что они руководствовались самыми благородными побуждениями.
При том что наша группа армий достаточно успешно использовала сдерживающую стратегию там, где противник шел на прорыв особенно рьяно, – в районах, примыкающих к Флоренции, и на Адриатике (я имею в виду период до середины августа), ее усилия сберечь дивизии для битвы в Апеннинах оказались безуспешными; высвобождать-их для этой цели удавалось лишь в исключительных случаях.
Я придерживался той точки зрения, что после двух высадок противника на севере и на юге Франции, которые могли повлиять на ход всей войны, отвод находящихся под моим командованием войск с театра военных действий, отныне имевшего второстепенное значение, был неизбежным. Происшедшее недавно ухудшение ситуации на обоих основных театрах военных действий – на востоке и на западе – и напряженность, существовавшая на нашем Южном фронте, означали, что командованию потребуется изрядная уверенность в себе для того, чтобы вдохновить войска и дать им возможность проявить свое мужество. В этой критической ситуации приказы, смысл которых сводился
В августе я еще раз проверил, как идет строительство укреплений на нашей линии обороны в горах, и остался удовлетворен проделанной работой. Больше всего в выполнении фортификационной программы удалось продвинуться на участке между Этрусскими Апеннинами и Адриатикой, где чувствовалось влияние Гейдриха. Благодаря этому я, предвидя, что возможный удар противника на левом фланге наверняка будет очень сильным, испытывал перед лицом этой опасности определенную уверенность. Все зависело от того, сможем ли мы вовремя перебросить к месту действия дивизии, которые должны были участвовать в предстоящей великой битве.
Мы в штабе группы армий придавали большое значение согласованию наших взглядов и оценок со взглядами командования Западного фронта на случай вторжения со стороны Генуэзского залива. Я попросил Верховное командование вермахта выработать общую стратегию для войск, действующих на стыке двух театров военных действий, но наверху вместо того, чтобы издать соответствующую директиву, мешкали и теряли время. Мы с Гра-циани были информированы о состоянии береговых укреплений, а также о силах и средствах 19-й армии на юге Франции, но совершенно не представляли себе, что она будет делать в случае высадки противника. Обладая большим опытом по части противодействия десантным операциям, я очень сильно сомневался в том, что 19-я армия сможет отразить удар, если он будет нанесен на ее участке. Береговая оборона не была организована соответствующим образом, а войска не обладали опытом участия в серьезных боях – и при этом надо было еще учитывать, что противник располагал превосходством в воздухе. Было ясно, что в случае успешной высадки войск альянса 19-я армия будет оттеснена назад на Альпийский фронт и в дело придется вступить группе армий С. Я считал, что противник не станет предпринимать массированного наступления в Альпах, поскольку это противоречило бы стратегической идее высадки на юге Франции. Но это означало, что нам тем более следует ожидать, что войска альянса попытаются закрепиться на итальянском фланге и, возможно, именно оттуда начнут наступление.
Эта оценка ситуации оказалась верной. Но когда вторжение противника началось, а Верховное командование вермахта, вероятно слишком оптимистично оценивая обстановку, так и не издало соответствующей директивы, я, поскольку связь с 19-й армией отсутствовала, предпринял все возможное для того, чтобы связаться с частями, расположенными на ее фланге, и со 157-й горнострелковой дивизией, рассеянной в горах. Нам удалось наладить контакт с 48-й пехотной дивизией, дислоцированной на побережье, и с этого момента она вошла в состав группы армий под командованием Грациани. В то же время с помощью разведывательных вылазок нам удалось наладить связь лишь с отдельными частями и подразделениями 157-й горнострелковой дивизии. Я счел, что решающим для проведения последующих операций в северо-западной части Италии является обладание горным перевалом в Альпах, представлявшим собой естественный рубеж/Захват этой доминирующей позиции войсками альянса позволил бы им, собрав мощный кулак, внезапным ударом проникнуть на возвышенную часть итальянской равнины. Это означало бы, что части противника соединятся с партизанскими отрядами, действовавшими в районе Турина – Милана, и прорвут наши позиции йа Лигурийском побережье, что, в свою очередь, если заглядывать далеко вперед, вполне могло привести к окружению наших войск в долине реки По. При этом не имело значения, когда этот удар будет нанесен. Альпийский перевал следовало удерживать до начала зимы, когда помехой планам противника станут погодные условия. Все эти соображения заставили меня бросить в бой 90-ю панцер-гренадерскую дивизию, чтобы подкрепить положение в Альпах и вывести из затруднительной ситуации остававшиеся там подразделения 157-й горнострелковой дивизии. Даже если бы я предложил использовать 90-ю панцер-гренадерскую дивизию в течение короткого периода времени, а затем как можно скорее заменить ее горнострелковыми частями, это все равно означало, что мне пришлось бы временно задействовать имевшиеся в моем распоряжении резервы.
Теоретически с начала августа моя группа армий была готова к перегруппировке сил противника на Апеннинском фронте. Однако, когда август перевалил за середину, стало совершенно ясно, что британская 8-я армия готовится к решающему наступлению на Адриатическом фронте с целью охвата и окружения наших войск. Хотя мы не знали, где и когда наступление будет начато, необходимо было сделать все возможное для того, чтобы завершить наши приготовления к его отражению. Как я уже отмечал, нами предпринимались большие усилия для создания необходимых резервов, но из-за постоянного вмешательства Верховного командования вермахта эти резервы таяли, словно снег на солнце в весеннее время.