Люсипаф
Шрифт:
– Что, грядет мое выздоровление?
– обратился он сначала к перекошенному лицу черно-белой загибающейся по краям Люси.
– Захибай, Люси, не захибай, куды тут денесси... Нет-нет, Владик, я уж как-нибудь на своих двоих выберусь. Верю, верю - аура зеленая, на позвоночнике висит, да теперь уж все равно к выздоровлению.
Маргинальный Морг закатил вдруг глаза, зажал нос и спустя секунду взорвался. Из ушей, изо рта, из глаз полетели бесчисленные пузырьки и лопались весело и громко вокруг умственного центра Маргинального Морга.
– Подтверждаю!
– утирая слезы, с удовольствием
– Спасибо, Дима, спасибо, о-ох! Зигфрид стоял посреди степи, глядя в лицо беспредельному простору северного сияния, и ловил все отблески неба в свои раскосые карие очи.
– Всем спасибо. А где же вы? Люси, Владик, Фока, Юра, где вы? А-а, я вас повалил...
– Маргинальный Морг принялся расставлять упавших и отлетевших на безопасное расстояние собеседников.
– Взрывная волна взорвалась и связь оборвалась. Взрыв на я, взрыв на ты, вол дай...
– закапывался в работе над словом Маргинальный Морг.
Фефела в летней маечке улыбался, стоя на водонапорной башне, обтрепываемый со всех сторон ветром. Маргинальный Морг поклонился:
– Чаю, может быть? Нет? Ну, на нет и суда нет... Пафнутий, обняв гитару, как недоеденную баранью ногу, хохотал прямо в объектив, а глаза глядели будто бы в обратную сторону,то есть на его же собственное изображение.
– Владик, ты что? Я сегодня, правда, не готов... Опять ты ничего слушать не хочешь, - вздохнул тяжело Маргинальный Морг.
– Ну а ты, Люси? Что же тебя перекосило-то всю? Ты ж радоваться должна...
Люси загибалась по углам прямо на глазах.
– Что за черт!
– Маргинальный Морг взял Люси и, положив в книгу, захлопнул ее внутри. Руками он почувствовал, как Люси там в глубине, под корешками обложки, между сотен листов разгладилась, выпрямилась и перестала рожиться. Не сразу, конечно, но процесс пошел.
– Ты, Фокочка, - ласково продолжал, потирая здоровое колено Маргинальный Морг.
Лопоухий не любил фотографироваться, и принес Маргинальному Моргу свою детскую фотографию. И хотя лицом он ничуть не походил на сфотографированного ребенка, сомнений это фото в подлинности ни у кого бы не вызвало. На бельевой веревке среди сотен дырявых подштанников и маек раскачивался, пришпиленный за уши карапуз и орал, что было сил.
"Кто тебя так?" - спросил, помниться, у Лопоухого Маргинальный Морг, когда тот принес ему фото.
"Да, прадед", - неохотно ответил Лопоухий.
– "Говорит, что самого главного на всех моих изображениях и не видать. А ты, - говорит, - через свои уши всемирно известным сделаешься, как Рентген. Повесил и снял. А его потом самого пранцы живьем съели прямо в Рентгенном аппарате. Открывают аппарат, а деда нет. Даже пуговички не нашел!"
Маргинальный Морг так расчувствовался, глядя на эту фотографию, что даже ухватил палочку и пристукнул ею убегавшую каракатицу, ну, что в ваннах обычно живут, а тут она у постели Маргинального Морга гуляла и угодила, белая, под резиновый сапожок костыля. Что ж...
– Смеюсь я, смеюсь, Юра, - разглядывал мясо ванной каракатицы Маргинальный Морг, переворачивая труп палочкой, как в лесу на прогулке, около муравейника, скажем.
– Да, так и не досмеюсь вот все!
Подруга, скрестив обе руки пониже пояса, вытягивалась во весь свой хрупкий скелетик и делала ротиком "О". Выходило, действительно, по-женски. Никаких претензий.
Женечкиной фотографии у Маргинального Морга не было. В принципе она уже была у него, но Подруга прокралась то ли ночью, то ли как и... любовь творит чудеса!
Маргинальный Морг кончил свою речь, убрал руку со здорового колена, палочку засунул под подушку, и, зевнув сладко и глубоко, отошел ко сну.
А в это время в двери к Маргинальному Моргу стучался сон. Он снежной каракатицей несся по Тирольским Альпам на крепких стеклянных лыжах, и пылища завивалась за ним столбами Геракла. Сонная синева Средиземного морского бассейна рассеивалась, и Маргинальная каракатица вылетела в альпийское голубое небо, как фонтан из китовой дырки. Дышало теплое солнце и прыгали оголтелые зайчики, ослепляя и веселя. Маргинальный Морг отцепил стеклянные гири и совершенно спокойно, как Заратустра, начал подниматься вверх. В это время сон хлопнул дверью и, уходя, поднял Маргинального Морга чуть ли не на ноги. Маргинальный Морг сунул быстро руку под голову.
– Фу-у!
– вырвалось у него. Палка была на месте.
– У-ф-ф!
– запыхтел Маргинальный Морг и начал приподыматься. А вокруг, приготовившись слушать лихие похождения Маргинального Морга, раскинулся фотографический бивуак.
* * *
Когда тетя вышла от целителей, она почувствовала необыкновенную легкость и весну. Снег еще кувыркался маленечко в воздухе, но сапоги уже вовсю набухли от просочившейся внутрь воды, да к тому же и синицы дрались из-за сухарика прямо под ногами. И тетя сразу захотела поделиться своей радостью со всем миром. Но кто ей мир? Конечно, Шурюпинское - пусть с непролазной грязью, с невероятной вонью, но родною, к тому же и она там со своей историей, как снег на голову.
– Я, Вадичка, уже поеду теперь. После такого оправиться надо, да и воздух здесь не тот, шо у нас. Машины, заводы, людей только и тех шесть миллионов.
– Правильно, это правильно, - понимающе кивала Люси. А неуспевшему опомниться от процедуры Пафнутию, Люси уже приказывала:
– Ты сейчас поедь, Влад, на вокзал и купи тете самый лучший купэйный, да на скорый какой-нибудь, ростовский. Да, тетя Пальмира?
– Правильно, Люсенька. Вадичка, помохи уж мне до конца, если начал... Я тебе так блаходарна!
– по щеке тети скользнула слезинка.
– Конечно, тетя!
– чуть не закричал Пафнутий, посмотрел на часы, и зашагал в метро.
Вечером Пафнутий и Люси посадили тетю Пальмиру в сидячий вагон, останавливающегося чуть ли не у каждого встречного и поперечного столба поезда, сделали тете ручкой, и счастливые по различным причинам вернулись на свое теплое и скрипящее ложе Гефеста.
* * *
– А вот и я, Юра!
– как будто неся исцеление Маргинальному Моргу воскликнула бодро с порога Люси.
Маргинальный Морг повернулся в ее сторону и с ужасом смотрел, как десятки бесов вваливаются, давя один другого, с бранью, визгом, хихиканьем с лестничной площадки в открытую дверь его квартиры. Он подпрыгнул на лежаке, и, замахав руками, заторопил Люси: