Лютый остров

Остапенко Юлия Владимировна

– Признаюсь, я сглупил, решив идти через пустоши, – признался наконец Ярт, не замечая, что она его почти не слушает. – К Кмарру это самый прямой путь, вот он и понаставил там ловушек – мышь не проскочит. Но если обогнуть холмы и зайти севернее, с болот, то...

– Шел бы ты, Ярт, поискал мою кобылу, – перебила его Эйда. – Да и свою заодно – вдруг отыщешь. Небось все бегают по пустоши, бедняги. А не отыщешь, так хоть поесть раздобудь. И принеси еще воды.

Ярт обиженно насупился и ушел, бормоча под нос, что она никогда его как следует не понимала. Эйда убрала влажные от пота пряди со лба Киана. Когда он числился бастианским стражником, то, согласно уставу, брил голову, так что она могла лишь мечтать о том, чтобы запустить пальцы в его волосы. Теперь, подумала

Эйда Овейна, я могу это сделать.

– Почему ты все еще здесь?

Она вздрогнула и выронила его прядь, обнаружив, что он открыл глаза и смотрит на нее.

– Почему ты не ушла?

– Киан...

– Слушай! – Она чуть не вскрикнула, когда он схватил ее запястье – ну да, конечно, он всегда был резок и груб, но не с ней, с ней он таким никогда не был... – Слушай, у вас времени почти не осталось. Сейчас уже ночь? – спросил он так, будто не видел.

– Да. Да, ночь. Киан, я...

– Я его не чувствую. Но оно уже близко, совсем близко, Эйда. Оно уже теперь может тебя учуять, хоть и не может пока ломать твою волю. Бери брата и беги, немедленно беги от...

– Я не могу, – беспомощно сказала она.

Он осекся, и какое-то время она смотрела на его лицо. Оно как будто загрубело, очерствело, губы сжаты плотно и сурово, брови нахмурены – мой Киан, думает Эйда, это мой Киан, мой доблестный стражник Тамаль, который, подумать только, выиграл меня в карты у моего жениха, лейтенанта Тигилла, семь лет назад и...

– Они ведь сожгут вас, дурочка, – сказал Киан. – И тебя, и Ярта... сожгут. А перед тем будут пытать... так, что вы станете мечтать о костре. Я же знаю, как это бывает, я...

Он умолк, закрыл глаза. Его горло вздрагивало, будто он пытался сглотнуть и не мог. Эйда опустила взгляд и провела кончиками пальцев по неровной пока еще, бугристой мешанине сине-багровых линий, вздымавшейся на левой стороне его груди.

– Зачем? – спросила она – и подумала: как странно, что за все семь лет у нее не было возможности задать ему этот простой вопрос. – Зачем ты сделал это с собой?

Он молчал так долго, что она перестала ждать ответ. А потом сказал:

– Я хотел, чтобы ты мной гордилась.

Сперва Эйде казалось, что она рассмеется. Ей очень хотелось рассмеяться. Но она знала, что если начнет, то не сможет остановиться, а ей не хотелось, чтобы он видел ее в истерике. Он прощал ей вспышки ярости и, пожалуй, даже именно за них ее любил – за то, что она не стеснялась их, не стеснялась его и себя. Ей не хотелось выглядеть перед ним обычной женщиной, слабой, глупой, испуганной женщиной. Не надо истерик, сказала себе Эйда Овейна и ответила очень тихо:

– Глупый ты мой... я и так тобой гордилась.

Он искоса посмотрел на нее, словно решил, что она опять над ним смеется – прежде она делала это так часто! И было в его взгляде, во взгляде серо-стальных глаз взрослого сильного мужчины нечто настолько по-детски робкое и недоверчивое, что ей захотелось все же расхохотаться вслух, обнять его, прижаться щекой к его груди и...

...и чувствовать, собственной кожей чувствовать, как дрожит и шевелится, оживая, Обличье, которое он обречен носить.

– Дурак. Самодовольный дурак, – прошептала Эйда.

Он не стал спорить, только вздохнул и коснулся ее запястья, там, где синели пугающие изломанные линии. Эйда посмотрела на них – впервые за много часов – и увидела, что они вновь стали яркими и переливаются едва уловимым голубоватым блеском.

– Его нельзя убить, – глухо сказал Киан. – И я... я не могу его одолеть. Я пробовал много раз... никак не могу. Но, может быть... Эйда...

– Да?..

– Может быть, его можно обмануть.

Она долго молчала, ожидая, что он закончит. Потом спросила:

– Как?

– Я не знаю. Ты... может, ты сама поймешь. Ты ведь все-таки женщина, – добавил он, будто извиняясь – неожиданно мягким, вкрадчивым голосом. Ласковым голосом Клирика, слуги Бога Кричащего. Эйда резко отпустила его руку и выпрямилась. Обличье возвращалось: его тонкие черты уже проступали на восстановленной плоти. Сколько раз оно уже возвращалось

вот так, мелькнуло у Эйды. Сколько раз он жег себя, резал, мазал негашеной известью? И всякий раз оно возвращается. К утру, если не посыпать рану солью.

– Эйда!

На сей раз она обернулась на окрик Ярта почти с благодарностью, словно он вырвал ее из кошмарного сна. Нерешительно поднялась на ноги, боясь оглянуться и посмотреть на мужчину, лежащего у ее ног, – мужчину, которого она всего пять минут назад гладила по волосам.

Ярт бежал к ней, ведя в поводу ее кобылу.

– Ну, довольно! – крикнул он. – Ничего с ним теперь тут не случится, едем, пока не...

– Боюсь, что уже слишком поздно, малыш, – насмешливо сказал Клирик Киан у нее за спиной.

* * *

Он и вправду хотел, чтобы она им гордилась.

Ну в самом деле, кто он – и кто она? Дочь Сандро Овейна, уважаемого горожанина, богача, образованного человека, в доме которого бывают ученые люди, – и единственного сына своего, Ярта, он собирается со временем отправить в Лосуэллский университет. А Киан и читать-то едва умеет, по складам – мать когда-то потратила на занятия с сыном часть времени, украденного у домашних дел, за что отец порол ее, справедливо полагая, что его оболтусу грамота ни к чему. Все, на что мог рассчитывать Киан, – это крестьянский плуг или незавидная доля наемного солдата. Но ему повезло, и уже в девятнадцать лет он получил пост городского стражника. Как он кичился этим! Получив форменную кольчугу и коричневый плащ с городским гербом, выряжался в них и вечерами вышагивал по бастианской мостовой, красуясь перед местными кумушками, а те так руками и всплескивали, высунувшись по пояс из распахнутых окон, да строили глазки юному стражнику. У него сразу появилась куча новых друзей, в основном по пирушкам и картежницким поединкам. С одним из них, лейтенантом Тигиллом, Киан надрался однажды так сильно, что ненароком выиграл у него в карты невесту – прелестную, богатую Эйду Овейну. Больше того – Тигилл был в тот день достаточно пьян, чтобы потащить Киана знакомиться с нареченной. Впрочем, объясняться предоставил Киану, так как сам уже совершенно не вязал лыка. Киан сам толком не помнил, как очутился под недоуменным взглядом красавицы Эйды. Запинаясь, попытался оправдать случившееся, получил пощечину – и немедленно влюбился. По иронии судьбы всего через месяц после этого события Киан дрался на дуэли с тем самым лейтенантом Тигиллом, отстаивая честь Эйды Овейны – ибо наглый лейтенантишка заявил, что не больно уж хороша эта Овейна, такую в карты и проиграть не жаль, и выиграть – невелико счастье. За свои слова Тигилл расплатился рубленой раной через все лицо, и с этой меткой в память об Эйде Овейне ему предстояло прожить остаток своих дней. Он был первым, но далеко не последним, с кем Киан дрался за нее – и из-за нее. Она была от природы кокетлива, любила мужское внимание и совершенно не щадила самолюбие Киана; а он был зверски ревнив, вспыльчив и вечно искал повод для драки. Ему нравилось, что она вынуждает его драться. Только так он мог доказать, что действительно ее достоин. И доказывал столь рьяно и столь успешно, что вскоре даже ее отец сменил гнев на милость и благословил их будущий союз. Они должны были пожениться в начале осени, и тогда же Киан втайне надеялся получить сержантский плащ. Но вместо него накидку с серебряным обшлагом надел Маргель, его друг и собрат по караулу. Эйда говорила, что ничего страшного не произошло, но Киан лишь зло отмахивался. Ей было не понять. Не понять – а он не мог и не собирался объяснять ей, как унизительно для него принимать подачки от ее отца – ибо то, что именно он взял на себя расходы по свадьбе и уже купил для нареченных домик в пригороде Бастианы, казалось Киану не чем иным, как подачкой. Но что он сам мог предложить ей, будучи доблестным, но скромным и не особенно смышленым городским стражником?.. То, что она любит его вовсе не за положение и даже не за доблесть, не приходило ему в голову. Он знал лишь, что хочет, чтобы она гордилась им. Просто – чтобы гордилась, и он бы с честью нес ее гордость и ее любовь.