Лжец
Шрифт:
– Девочка моя, слухами о Розе Песчаного острова земля полнится, я приехал, увидел тебя - и погиб. Как это ни прискорбно.
– Почему - прискорбно?
– Учителю не положено увлекаться отроковицами. Нет, ему суждено злосчастье, а счастья ввек не видать. Ну а год спустя ты явилась и представила мне Олуфа.
– Почему же ты со мной не убежал? Ты что, никогда-никогда об этом не думал?
– Только об этом и думал. Давай сбежим сейчас?
– Прямо сейчас?
– сказала она.
– Ты не можешь без шуток. Тебе непременно надо все вышучивать.
–
– Ты в этом уверен? В последний раз ты называл ее Бетти. Йоханнес, похоже, ты все это выдумал.
– То-то и оно, мой друг, когда выдумываешь, невозможно припомнить все, о чем рассказывал в последний раз. Вот чем плохи вымышленные истории.
– Но в эту историю я все-таки верю, - заявила она, процарапывая моей ручкой борозду на клеенке.
– Ты говорил, что получил от нее в подарок цепочку.
– В подарок? Я что, прямо так и сказал? Если уж придерживаться истины, то я попросту стянул ее.
– Дай мне поносить!
– выпалила она, вскинув на меня глаза. Взгляд ее разил наповал.
– Поносить?
– Я хочу надеть ее в воскресенье на танцы!
– Она была чертовски хороша. Ослепительна!
– Что ж, это неплохая мысль.
Муха зажужжала опять. Надо бы ее прихлопнуть. Не то наплодит миллион себе подобных. Иным летом мух на Песчаном острове видимо-невидимо.
– Так ты дашь мне ее?
Ну что ты тут поделаешь! Хочешь не хочешь, а придется эту цепочку искать.
– Она должна быть вот в этом ящике. Только я что-то ее не вижу.
– А ты хорошо посмотрел?
– Тут ее нет, моя девочка. Но я поищу в другом месте.
– Нет, не надо, не ищи больше.
– Уж не собирается ли дождь?
– сказал я.
– Вон и ветер поднялся.
– Теперь уж недолго!
– отозвалась она, глядя прямо перед собой. Глаза у нее блестели.
Я взялся рукой за книжную полку:
– Хочешь, я тебе почитаю?
– Нет, спасибо.
– Да, ветер посвежел, - заметил я короткое время спустя.
– Или ты мне солгал, или не хочешь дать мне эту цепочку!
– Считай, что солгал.
– Мне пора, - сказала она.
– Ты и вправду засиделась, а вдруг у тебя дома гости?
Она покачала головой, вид у нее был задумчивый.
– Ветер крепчает, - сказал я.
– Лед тронется, и Олуф вернется домой.
– Замолчи!
– крикнула она.
На этот раз она швырнула ручку на пол, и та вонзилась в половицу под носом у Пигро. Положив морду на край ящика, пес скосил глаз на подрагивающее копьецо.
Я кивнул ей и улыбнулся. В гневе она похорошела еще больше. Дикая роза. Распустившийся бутон.
– Замолчи же!
– повторила она. Только очень тихо.
– Извини, пробормотала она наконец. И выскочила из комнаты, не закрыв за собою дверь. Чуть погодя я вышел на крыльцо и посмотрел ей вслед. Было не так ветрено, как я ожидал. Снег весь сошел. Вечер стоял кромешный.
Я посидел немного в потемках, разглядывая черную шеренгу елей. Не подействовало. Тогда я зажег свет и хлестанул коньяку. В бутылке
2
Четырнадцатое марта. Суббота.
Половина седьмого утра. Рассвело. Я сижу в классной комнате, где с час назад затопил. Торф сладковато чадит, тепло подбирается уже к моему столу. Классная комната невелика, пять на семь с лишним метров, в ней уютно. Я зажег лампу, хотя в окна, которые смотрят на юг - их два, - уже пробивается свет, синеватый свет. В окно, выходящее на запад, я вижу, как в облаках над горою Нербьерг угасает луна.
И все-таки в классе пока еще темновато. Несколько лет назад я уговорил Расмуса Санбьерга покрасить высокие стенные панели и расписать их по старинке цветочным орнаментом. Расмусовы годы были преклонные, и он умер от ублаготворения этой работой.
По утрам я люблю сидеть один в классной комнате. Здесь словно бы становишься немножко иным.
Как же я назвал тебя вчера вечером? Ах да, Нафанаилом. Мне нужен был слушатель. Вот я и призвал тебя невесть откуда. Сейчас мне это кажется даже странным. Наверное, по утрам я совсем не тот, каким бываю ночной порой. Почем мне знать? Быть может, я делаюсь другим и сидя в окружении книг и инструментов в своей собственной комнате, из которой виден лишь запущенный сад да темные, чудесные ели. Я хочу сказать, когда я в классе, наверное, я становлюсь немножко иным. Но почем мне знать? Я смущен тем, что наговорил тебе этой ночью. Не иначе я на миг вообразил, будто ты - мой сын. Очередное дурачество! Будь у меня сын, я бы рассказывал ему о происхождении народов, о растениях, о перелетных птицах, о всем преходящем на этой земле, но только не о себе.
Ну вот, а сейчас я сижу и поджидаю детей. Не пройдет и двух часов, и они явятся. И тогда здесь запахнет мокрыми варежками, ваксой, копченой колбасой. Попробуй себе их представить, Нафанаил. Тринадцать - в старшем классе, эти придут сегодня. Шестнадцать - в младшем, они занимались вчера. Тринадцать маленьких мужчин и маленьких женщин. Тринадцать необыкновенных существ. А я - четырнадцатый. Согласись, Нафанаил, что мы необыкновенные. Не только потому, что обладаем духовным началом. Но вообще - как существа, обитающие на земле. Неужели, Нафанаил, тебя никогда не изумляли, не поражали до глубины души эти причудливые раковины из хряща, которые имеются у человека по бокам головы и именуются ушами? Ну а взгляни на свою руку. Пошевели пальцами. Всмотрись хорошенько: она - необыкновенная.
Я не претендую на глубокомыслие, Нафанаил, и не собираюсь философствовать. Но странник на земле* должен уметь удивляться. Что я скажу, гуляючи средь луговых цветов?.. Что я скажу? Слова мои не выскажут всего**. Да, в те мгновенья, когда мы дивимся всему сущему, не устремляемся ли мы, смертные, в иные пределы?
* "Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих" (Псалтирь, 118, 19).
** Из псалма "Восславь, все сущее, Творца" датского поэта X. А. Брорсона (1694-1764).