M/F
Шрифт:
— Задайте вопрос, кто-нибудь. Задайте вопрос, относящийся к нашим больным временам и прокаженному государству, где мы живем.
Ответом было испуганное шиканье. Я подумал, что надо как-то его успокоить, и спросил:
— Чьим отцом был короткое яблоко?
— А? Что? Если яблоко сорта пепин, то пепин — это Пипин Короткий, король франков, отец Карла Великого. Родился в 714-м, умер — в 768-м, если вам нужны даты. Но такие вопросы бессмысленны в эти ужасные времена, каковые… каковые…
Я видел, как он изучает меня, скосив один глаз: гадает, кто я и что я здесь делаю, черт побери. Я тоже пытался получше его разглядеть: густая косматая грива грязно-седых волос, тройной трясущийся подбородок. Силуэт в дверях шагнул внутрь, стуча
— Давайте послушаем еще что-нибудь про ужасные времена.
— Лакей изуверского режима, президентский кулак, как оно нынче у вас, в мире коррупции?
Я подумал, что надо рвать когти, пока полицейский не заинтересовался моей скромной персоной. Я обратился к жующему старику, перед которым на жирной бумаге лежало какое-то жуткое месиво из раскрошенного хлеба и студня:
— А где он дает представления? Ну, вы знаете кто.
— На площади Дагоберта, где ярмарка, — сказал человек помоложе, с дергающейся левой рукой.
Полицейский уже почти поднял мистера Память на ноги, держа одной рукой за воротник, а другой — за штаны на седалище. Выходя наружу, я еще успел услышать:
— Когда вернешься в участок, спроси, что они сделали с Губбио, Витторини и Серафино Старки. Грязный, нечищеный ноготь кровавых репрессий…
Я вышел на улицу, слепо щурясь на солнце. Площадь Дагоберта? Прохожие охотно меня направляли, тыча пальцем в нужную сторону и темпераментно размахивая руками. Хорошие люди, отзывчивые и любезные, с такой неуемной, кипучей энергией. Я прошел по мощенной булыжником улочке, мимо закрытой типографии, свернул на улицу, где какие-то мужчины под дружную песню сыпали зерна тмина на круглые караваи, которые другие мужчины смазывали яичным белком, и вышел на прямоугольную площадь с двумя барочными фонтанами (напряженные, словно сведенные судорогой каменные мышцы и разверстые в танталовых муках рты, пытавшиеся схватить недоступную воду) и рядами временных ярмарочных прилавков. Здесь продавались обычные вещи — уцененная детская одежда, футбольные бутсы, сахарная вата — и работали незамысловатые игровые аппараты и тиры. Веселые люди по большей части смеялись в лицо зазывалам и просто ходили, глазели, облизывая вафельные рожки с мороженым. Я нашел относительно тихое местечко и занял его. Мне нужна была сцена, и я выпросил на время — посредством немой пантомимы, потому что торговец за ближайшим прилавком говорил исключительно по-каститски — три пустых крепких ящика из-под «Кукукугу» (не такая уж и новинка: напиток уже появился и на Карибах). Взгромоздившись на свои подмостки, я объявил громким голосом:
— Мистер Память-младший уже здесь! Задавайте вопросы! Любые, любые, любые вопросы!
Вскоре ко мне подошла небольшая компания робких хихикающих юнцов. Они были как бы со мной, но при этом и не со мной: с тем же успехом они могли бы пребывать где-нибудь в другом месте, никто не смотрел мне в глаза, никто не бросал мне вызов. А потом какой-то мужик средних лет, не вполне трезвый, крикнул издалека:
— Как сделать, чтобы жена на меня не ругалась?
— Заткните ей рот поцелуями, — выкрикнул я в ответ. — Утомите любовью.
Раздался смех. Люди начали подходить. Какой-то школьник попробовал что-то спросить, но остальные его не расслышали. Я прокричал в полный голос:
— Этот юный джентльмен интересуется, когда появилось телевидение. Если он имеет в виду первую телепрограмму для широкой публики, то ответ будет: 13 июля 1930 года, в Англии, на механической телевизионной системе Бэрда.
На самом деле мальчик спросил, когда был открыт мультирасовый Университетский колледж в Солсбери, но ответа на этот вопрос я не знал. Зрители потихоньку преодолели смущение, и вопросы посыпались градом: первое сообщение азбукой Морзе? (24 мая 1844); эвакуация из Дюнкерка? (3 июня 1940 года, в годовщину
Вопросы были, конечно, не точно такие, какие я здесь перечислил, но задавали вопросов много, причем задававший, как правило, знал ответ — собственно, поэтому-то и спрашивал. Я набрал около 80 процентов. А потом вопросы начали превращаться в загадки, что меня очень встревожило. Смешливая очаровательная молодая матрона с роскошными пышными формами спросила:
— Что легче пуха, а долго в руках не удержишь?
Это было несложно. Потом морщинистая старуха сказала:
— В гостиной много стульев, посередке клоун танцует.
Изможденный туберкулезный юнец:
— Хоть и внутри тебя заперто, его все равно могут украсть.
Дыхание у меня во рту отдавало кислятиной, сердце бешено колотилось. Наверное, мне надо было поесть. Голова буквально раскалывалась от боли. Потом кто-то сказал, но я его не разглядел:
Белая птица без перьев С божьего неба слетела, На крышу замка присела. Пришел безземельный владыка, Без рук подхватил ее тихо И ускакал без коня В белый чертог Короля.— Солнце, да, — сказал я. — Это понятно. Но откуда вы знаете про снег?
А потом мужчина ученого вида, в широкополой шляпе и самодвижущейся инвалидной коляске, выдал такое, что я уж никак не ожидал услышать здесь, на Карибах, а именно — куплет из старинной английской скабрезной баллады:
Затейным дружком одарил меня Бог. Стоит он исправно, хотя и без ног. И хват он изрядный, хотя и без рук, Поди догадайся, кто сей бойкий друг.— Это слишком легко, — сказал я. — И чересчур неприлично для этой смешанной аудитории. А теперь, с вашего позволения, я пущу шапку по кругу.
И, не спросив разрешения, но с благодарной улыбкой, я сорвал кепку с головы какого-то школьника. Толпа начала быстро редеть. И тут внезапно некое странное существо выросло передо мной с криком: Стой! — и я замер, объятый ужасом. Что дало искажение восприятия? Головная боль, солнце, голод? Какая-то нелепая львиная морда в глубоких язвах проказы, обрамленная, как ни странно, тщательно ухоженной пегой гривой. Тело маленькое, искореженное, но несомненно человеческое. Руки тянулись вперед дугой, как бы стремясь сгрести землю когтями. Дешевый синий костюм отутюжен к празднику, чистый воротничок, галстук в розочку. Существо выкрикнуло, и его голос напоминал глухой лай, как будто весь его рот был в болячках: