Мадам Оракул

Этвуд Маргарет

Единственная трудность в смысле свадьбы заключалась в том, что Артур отказывался жениться в церкви: он отрицал религию. От мэрии, не признавая нынешнего правительства, он тоже отказывался, а в ответ на мои протесты, что других вариантов не существует, заявил: должен быть другой способ. Я пролистала «Желтые страницы», «Свадьбы» и «Свадебные церемонии», но там в основном были платья и торты. Тогда я заглянула в раздел «Церкви» и наткнулась на «Межконфессиональные браки».

— Это тебя устраивает? — спросила я. — Раз они женят кого угодно на ком угодно, значит, у них не очень строгие религиозные убеждения. — Мне удалось убедить Артура, и он позвонил первому человеку в списке — достопочтенному Ю. П. Ревеле.

— Договорился, — сказал он,

выходя из телефона-автомата. — Он может поженить нас у себя дома, и он же найдет свидетелей. Вся процедура займет минут десять. Он говорит, они все-таки проводят скромную церемонию, но без всякой религиозной чепухи.

Меня все устраивало. Я только не хотела вовсе лишиться церемонии — без нее я бы не чувствовала себя замужем.

— Что ты ответил?

— Что согласен, если это и правда быстро.

Еще Артур сказал, что свадьба обойдется всего в пятнадцать долларов и это очень хорошо, поскольку у нас нет лишних денег. Я не знала, что делать. Толи отложить свадьбу — неважно, под каким предлогом, лишь бы успеть дописать «Тернистый путь любви» и купить красивое платье. То ли бежать к межконфессионистам сию же секунду, пока Артур не узнал обо мне всей правды. Страх возобладал над тщеславием, и я купила белое хлопчатобумажное платье с нейлоновыми маргаритками на распродаже в «Итоне». Это, конечно, портило удовольствие, но лучше хоть какая-то свадьба, чем совсем никакой. Я ужасно боялась, что в самую последнюю минуту меня разоблачат как мошенницу, лгунью и самозванку, и, не выдержав стресса, начала есть сдобные булки с маслом, хлеб, мед, «банана-сплиты», пончики и уцененное печенье из магазина «Крески». Артур ничего не замечал, но я набрала вес и только благодаря скорой свадьбе не раздулась как утопленница. Тем не менее я поправилась на тринадцать фунтов и с трудом смогла застегнуть «молнию» на платье.

На церемонии никто не присутствовал — по той простой причине, что у нас совершенно не было знакомых. Родители Артура не приехали: он сообщил им в агрессивно-правдивом письме, что мы вот уже год как спим вместе и наше решение вступить в брак не следует считать капитуляцией перед светскими условностями. Они, разумеется, отказались от нас обоих и перестали высылать Артуру содержание. Я думала пригласить своего отца, но он мог рассказать о моем прошлом больше, чем хотелось бы. Я послала ему открытку уже после, а он в ответ прислал вафельницу. Артур не любил сокурсников-философов, я не дружила ни с кем из демонстраторш париков, поэтому у нас не было даже свадебных подарков. Я пошла в магазин и купила кастрюлю, прихватки и, неизвестно зачем, устройство для удаления косточек из вишен и оливок. Мне хотелось почувствовать себя невестой.

В день бракосочетания Артур забрал меня из дома, мы сели в метро и поехали на север. Сидели рядом на черных сиденьях из кожзаменителя, держась за руки, и смотрели на проносившиеся мимо пастельные кафельные плитки. Артур нервничал. Он похудел, истончился, как медная табличка на могильном памятнике; у наших отражений в окне вагона под глазами чернели огромные круги. Я не представляла, как он сумеет перенести меня через порог. Впрочем, у нас и порога-то не было. Мы еще не сняли новую квартиру: моя была оплачена на две недели вперед, и Артур сказал, что не видит причин разбрасываться деньгами.

Мы вышли из метро, сели в автобус, поехали, и только потом до меня дошло, что было написано на лобовом стекле.

— Где, ты говоришь, живет тот человек? — спросила я. Артур дал мне бумажку, на которой записал адрес. Брэсайд-парк.

Я сразу вспотела. Автобус проехал остановку, где я обычно выходила; вскоре мелькнул дом моей матери. Должно быть, я побелела; Артур — он как раз повернулся и пожал мне руку, ободряя не то меня, нею себя, — сразу спросил:

— Что с тобой?

— Чуточку нервничаю, — ответила я, по-утиному хохотнув.

Мы вышли из автобуса и зашагали по боковой дорожке вдоль мокрых деревьев брэсайдского парка, мимо аккуратных, респектабельных псевдотюдоровских

домов, населенных призраками моего жирного отрочества. Я все больше паниковала. Наверняка сейчас выяснится, что я знаю священника, например, училась с его дочерью в школе, и он узнает меня, несмотря набольшие перемены во внешности… Конечно, он не удержится и воскликнет что-нибудь насчет столь необычайной метаморфозы, примется шутить про мои былые размеры, и Артур — в день свадьбы! — поймет, как бессовестно я его обманывала… что не было ни постоянного бойфренда-баскетболиста, ни третьего места в конкурсе на звание королевы бала в «Развеселой радуге»… Ветви кленов сгибались под тяжестью набрякшей зеленой листвы, воздух, густой, как суп, насыщали выхлопные газы, приплывавшие с ближайшего шоссе. Из-за влажности у нас над губами выступили капли; пот, сочившийся у меня из подмышек, пятнал девственную чистоту белого платья…

— Кажется, у меня солнечный удар, — сказала я, приваливаясь к Артуру.

— Но ты даже не была на солнце, — резонно возразил Артур. — Вот дом, который нам нужен, мы уже почти пришли, сейчас войдем, попросим воды… — Ему льстило, что я настолько сильно волнуюсь, к тому же так он мог скрыть собственные эмоции.

Артур помог мне взойти на цементированное крыльцо дома номер 52 и позвонил. На двери висела небольшая табличка с надписью красивыми буквами: «Особняк «Парадиз»». Я прочла это без всякого трепета в душе. Я решала, падать мне в обморок или нет. Если да, то даже в случае разоблачения удастся выйти из положения с честью — в карете «скорой помощи»… В узор алюминиевой решетчатой двери был вплетен силуэт фламинго.

Нам открыла крошечная пожилая женщина в розовых перчатках, розовых туфельках на высоких каблуках и розовой шляпке, украшенной искусственными голубыми гвоздиками и незабудками. На щеках было нарисовано по большому румяному кругу; брови прочерчены карандашом — две тоненькие удивленные дуги.

— Мы к достопочтенному Ю. П. Ревеле, — сказал Артур.

— Ой, какое миленькое платьице! — чирикнула старушка. — Обожаю свадьбы! Я, знаете ли, свидетельница, миссис Симонс. Меня всегда приглашают в свидетели. Идет невеста! — крикнула она, обращаясь к дому в целом.

Мы вошли. Мне потихоньку становилось лучше; по крайней мере, с этой старушкой я незнакома. Я благодарно втянула носом запах пыльных драпировок и теплой мебельной мастики.

— Церемонии проводятся в гостиной, — поведала миссис Симонс. — У нас очень красиво, вам обязательно понравится. — Мы последовали за ней и очутились в гроте.

Это была стандартная брэсайдская гостиная — из тех, что победнее; соединенная со столовой, которая, в свою очередь, переходит в кухню. Но на стенах висели не традиционные мирные пейзажи («Ручей зимой», «Тропинка осенью»), а веера из павлиньих перьев, вышивки в рамках, фотография балерины, подсвеченная сзади и оклеенная сухими листьями… Картина — приятно улыбающаяся индеанка; картина из ракушек — цветы в вазе, где каждый лепесток выполнен из раковинки своего вида; выцветшие фотографии, тоже в рамках, с подписями. Большой мягкий диван-честерфилд с бархатной обивкой сливового цвета, такие же кресла и подставки для ног; повсюду разноцветные вязаные салфеточки. На каминной полке множество предметов; фигурки Будды и индийских божков, фарфоровая собачка, несколько медных портсигаров, чучело совы под стеклянным колпаком.

— А вот и достопочтенная, — взволнованным шепотом проговорила миссис Симонс. За нашими спинами послышалось шуршание. Я обернулась — и упала в сливовое кресло: на пороге в белом платье с пурпурной книжной закладкой стояла Леда Спротт. Только теперь она опиралась на трость с серебряным набалдашником, и ее окружал ореол паров шотландского виски.

Леда поглядела мне в лицо, и я поняла, что она меня узнала. Застонав, я прикрыла глаза.

— Предсвадебное волнение! — возликовала миссис Симонс, схватила меня за руку и принялась растирать запястье. — Я на своей свадьбе падала в обморок целых три раза. Подайте нюхательные соли!