Мафия
Шрифт:
— Что уж теперь говорить, — вздохнул Чикуров. Я чувствовал, что он не хочет обострять и без того нелегко складывающиеся отношения с Николаем Павловичем.
— Как это все некстати! — сокрушался московский следователь. — Показания Скорцова могли очень много значить для дальнейшего расследования.
— Если хотите знать мое мнение, то его послание в Москву— трюк. И вообще он большой артист. Был… — сказал Шмелев.
— Знаете что, Николай Павлович, — нужно составить письмо в следственный изолятор с просьбой содержать Ларионова в отдельной камере.
— Хорошо, — кивнул Шмелев.
— Хотя
— Откуда у нас такое недоверие друг к другу? — тяжело вздохнул Николай Павлович. — Неужели профессия деформирует?
— Что вы имеете в виду конкретно? — посмотрел на него Чикуров, вероятно задетый этим замечанием.
— Я говорю вообще. — Шмелев поглядел в окно. — И не только о нашем брате. Десятилетиями в нас воспитывали, я бы даже сказал, пестовали подозрительность. Она стала нашей второй натурой. Государство само ее насаждает. Врач, и тот вынужден не доверять больному. Видит, что человек ни за что не встанет с постели и через две недели, а бюллетень больше, чем на шесть дней, выписать не имеет права! А еще считаем себя самым гуманным обществом в мире! Но вот почему-то в Швеции просто занемогший служащий сообщает об этом на работу, и ни у кого даже не возникает мысли усомниться в его словах. По закону он может до девяти — девяти! — дней находиться дома и будет получать за это время пособие. Без всяких справок…
— Да-а, уж что-что, а проверять мы научились, — поддержал я Николая Павловича.
— Пора бы научиться и доверять, — буркнул он. Нашу беседу прервал приход Гуркова. Мой заместитель напомнил, что нас с ним ждали в облисполкоме.
Допрашивать бывшего старшего оперуполномоченного ОБХСС Ларионова, взятого под стражу на следующий день после ареста его начальника, Чикуров отправился один.
Станислав Архипович был в помятых хлопчатобумажных брюках и рубашке. Когда Игорь Андреевич представился, на Ларионова не произвело никакого впечатления, что расследованием по его делу будет заниматься такая важная персона. Держался он очень уверенно, не смутился тем, что допрос записывался на видео.
Чикуров решил начать с эпизода, который подследственный признал еще тогда, когда дело вел один только Шмелев: с истории с дубленкой, полученной в виде взятки от покойного Скворцова.
— Сколько она стоила? — спросил следователь.
— Я за нее не платил, — спокойно ответил Ларионов.
— Даже на бирку не посмотрели?
— А зачем? — пожал плечами бывший оперуполномоченный. — Дареному коню…
— Хорошо, тогда я поставлю вопрос иначе, — продолжал Игорь Андреевич. — Сколько вы отдали за нее Кирееву?
— Ничего не давал.
— Как это не давали? — Чикуров полистал дело, отыскал нужный лист. — Это ваши показания?
— Ну, мои…
— Из них однозначно следует: дубленка взята вами для Киреева. Вернее, для его дочери. По вашим словам, вы передали ее Донату Максимовичу. Говорили так?
— Говорил, — подтвердил Ларионов.
— Вы сказали Шмелеву и то, что шуба дочери Киреева не подошла, а посему он попросил продать ее, а деньги передать ему, то есть Донату Максимовичу… Дальше из протокола видно, что
— Нет, не так, — твердо проговорил подследственный.
«Начинает финтить», — подумал Чикуров.
— Так знайте, никаких денег Кирееву я не давал. А ту дубленку Донат Максимович и в глаза не видел. Вообще о ней не знал. Это я Скворцову сказал, что нужна для Киреева, а на самом деле взял шубу для своей дочери.
— Подпись под протоколом ваша? — продемонстрировал его загогулины на листах дела Игорь Андреевич.
— Моя. И что?
— А то, что вы подтвердили свои первоначальные показания.
— Тогда я все неправильно говорил. — А сейчас?
— Как на духу! Можете поверить, гражданин следователь.
— Тогда скажите, зачем вам понадобилось оговаривать своего начальника?
— Зачем? — усмехнулся Ларионов. — Эх, Игорь Андреевич, Игорь Андреевич! Вот вы вроде знаете, что такое камера. А на самом деле даже представить себе не можете! Я ведь тоже раньше сюда других посылал. Но дабы понять, что это такое, надо испытать на своей шкуре. Поваляться на нарах да понюхать парашу. Через день-другой признаешь что хошь, лишь бы вырваться отсюда… Словом, виноват я перед Донатом Максимовичем, подлец. Запачкал грязью безвинного…
— Но почему, объясните! Просто так, без всякой цели, не бывает.
— Хотите честно? — пристально посмотрел на следователя Ларионов.
— Нечестные, как вы говорите, показания вы уже давали. Шмелеву…
— Понимаете, думал спрятаться за спину Киреева, — вздохнул подследственный. — Она у него широкая. Донат Максимович — авторитет! И у нас в городе, и в области. Даже в Москве. Ну сами подумайте, если я скажу, что взял для него, кто станет его трепать из-за какой-то дубленки? Думал: не посмеют! И от меня отступятся. — Он снова вздохнул. — Получилось совсем не так… Конечно, подло с моей стороны. Сам загремел и его потянул за собой. Киреев тут совершенно ни при чем. Совершенно! Рассказываю вам все потому, что совесть замучила. Так и пишите в протоколе.
— Ну что ж, давайте запишем, — взялся за ручку Чикуров и дал знать технику-криминалисту, чтобы тот прервал видеосъемку.
Когда Чикуров и техник-криминалист со своей аппаратурой для видеозаписи вышли из следственного изолятора, последний поинтересовался:
— Теперь куда?
— В ресторан «Воздушный замок» допросить директора.
— Мы там уже работали со Шмелевым.
— Знаю, — кивнул Игорь Андреевич. — Но не больно-то тогда раскололся Карапетян. Может, ваша камера мешала? — Он вопросительно глянул на спутника. Тот пожал плечами. — Сегодня хочу попробовать с директором один на один.
— Хозяин — барин, — ответил техник-криминалист.
Он двинулся к своей машине, а Чикуров сел в «Волгу», предоставленную ему областной прокуратурой.
Узнав, в какое заведение они направляются, водитель Шамиль Асадуллин присвистнул:
— Знаменитый ресторанчик! Дерут — безбожно!
— Ну, как безбожно? — допытывался следователь.
— Сколько вам платят в месяц? Если не секрет, конечно?
— Не секрет. Двести пятьдесят. Без вычетов, разумеется.
Шофер что-то прикинул в уме, усмехнулся: