Маг-целитель
Шрифт:
— Твоя душа слилась с призраком Анжелики, — объяснил Фриссон. — На пути из бытия в небытие твоя душа отделилась от тела — так всегда бывает при подобных странствиях — и ухватилась за душу Анжелики. Ухватилась за нее, как если бы ты взял ее за руку — ведь только таким способом ты мог перенести ее из одного места в другое.
— Хвала Господу за мелкие услуги, — прошептал я. — Я побывал на Небесах.
— Ты лишь вкусил немного от Царствия Небесного, насколько я могу судить об испытанной тобою благодати.
— Ты хочешь сказать, что бывает еще лучше? — Я весь задрожал от предвкушения неземного наслаждения. — Да я готов теперь всю жизнь жить праведно, лишь бы только
— Видишь, девица, в какие бездны ты увлекла его душу! — сурово проговорил Фриссон. Анжелика смущенно опустила глаза.
— Стыд и позор, девица, — продолжал Фриссон. — Еще несколько мгновений, и он бы возжелал умереть до срока, а что это значит? А это значит, что он захотел бы покончить с собой, и тогда бы вы не встретились вовеки веков! Ты соблазнила его на уход из жизни до того, как он исполнит свой земной долг. А сколькие были бы обречены на страдания, если бы он этот долг не исполнил? Сколькие бы погибли из-за того, что он не спас их?
— Эй, прекрати! — возмутился я. — Это низко и подло! — Я готов был сжечь Фриссона взглядом. — Чем ты лучше палача? Это же эмоциональное истязание!
— Таких слов я раньше и не слышал, но, наверное, они правильные, — согласился поэт. — И все же то, что я сказал, правда. Не забывай об этом. Если она ввела тебя во искушение расстаться с жизнью, это ляжет на ее душу тяжким грехом. Как же тогда вы сможете встретиться после смерти?
— Ну, может быть, мы встретимся не в Раю, а...
— Не бывает иного соединения. — И Фриссон резко рубанул рукой по воздуху. — В Аду всякий страдает по-одиночке, там души не связаны между собой. А что может быть большей пыткой, чем отсутствие Господа нашего, отсутствие даже напоминаний о нем?
Вот такая тупая убежденность меня всегда выводит из себя.
— А ты-то откуда знаешь? — не без злорадства поинтересовался я.
— А ты не догадываешься? — дерзко ответил мне Фриссон. Дерзость? У Фриссона? Это что-то новенькое! Правда, вспышка гнева мелькнула и погасла, и Фриссон снова стал меланхоликом. — Не раз я искал смерти до срока, чародей Савл. Девушка, которую я любил всей душой, отвергла меня, и горе неразделенной любви было столь велико, что мне захотелось умереть. Я привязал веревку к дереву, обернул ее вокруг шеи и повис на ней. Я остался в живых только потому, что мимо проходил странствующий монах и обрезал веревку. Когда я пришел в себя, он долго разговаривал со мной. Он доказывал мне, что отчаяние влюбленного подобно любому иному отчаянию, что отказаться от надежды быть любимым — это значит перестать желать прикоснуться к другой душе. Иными словами, отказ от любви означает отказ от желания попасть в Царствие Небесное. — Фриссон посмотрел мне прямо в глаза. — Я должен и тебя благодарить несказанно, господин Савл. Я был уже не против умереть от голода. Я благодарен тебе, потому что, оставшись в живых, я познал, что такое дружба, что такое забота о тех, кто тебе дорог. Пусть это не любовь, но ради этого тоже стоит жить, и из-за этого жива надежда на лучшее.
— Ну... ты того... ну, спасибо тебе, Фриссон, — пробормотал я, возмущенный и растроганный одновременно. — Приятно чувствовать, что сделал для кого-то доброе дело. Ну, то есть я хочу сказать, что это было бы глупо — такому молодому парню, как ты, умирать. И из-за чего? Из-за того, что он решил, будто никто на свете его не любит!
— А я бы до сих пор думал, что так оно и есть. Но, научив меня писать, ты научил меня и тому, как дар слагать стихи из проклятия обратить в радость.
— Ты мне уже не раз
Я осмотрелся, с сожалением ощущая, как ноша реальной жизни снова легла на мои плечи всей своей тяжестью.
Сквозь высоко прорубленное окно проникал солнечный свет. На камнях лежал толстый слой пыли. Приглядевшись повнимательнее, я увидел, что мы попали в большое помещение — футов сто в ширину. Потолка в полумраке было не разглядеть. На одной стене висел старый выцветший гобелен, изображавший девушку в скандинавских одеждах, собиравшую с дерева золотые яблоки. Почти никакой мебели — только несколько трапезных столов и скамей у холодного, обложенного черными камнями очага, но здесь чувствовался какой-то покой и даже уют. У дальней стены виднелась лестница, у ее подножия — темная арка, за которой ступени уходили вниз. Но почему-то и мысль о наличии подземелья не вызывала тревоги.
— Это заброшенный замок! — вынес приговор Жильбер. — Хвала Небесам! Мы свободны!
— Не торопился бы радоваться, — пробурчал Крысолов, который, правда, с трудом сдерживал улыбку. — Это место мне знакомо. Это замок, отнятый у лорда Браса в те времена, когда он не смог уплатить полагавшиеся подати. Королева поговаривала, что когда-нибудь разместит здесь королевский суд. Словом, мы в столице — городе под названием Тоденбург.
— Это жилище отнято королевой? — ошарашенно переспросил Фриссон, оглядываясь вокруг и глупо улыбаясь. — О нет, это невозможно! Покой, царящий здесь, наполняет мою душу. Мой дух улавливает отзвуки смеха. Я чувствую доброту, исходящую от этих стен.
— Все так и есть, — печально подтвердил Крысолов. — Эти эманации довольно легко искоренить, но, пока королева этого не сделает, она не сможет здесь находиться. Потому-то замок и стоит заброшенным уже десять лет. Я побывал тут с целым отрядом чиновников, мы производили опись ценностей, после чего отсюда все было вывезено. И покуда я находился в этих стенах, меня так и подмывало все бросить, перестать грешить. — Лицо его искривилось, он прошептал: — И сейчас то же самое. — Потом Крысолов резко обернулся ко мне. — Что бы ты ни собирался делать, поспеши, поскольку мы все еще в Тоденбурге. Отсюда и мили не будет до королевского дворца. А Сюэтэ наверняка уже ищет нас.
— Верно! Быстрее! Давайте все спустимся в подземелье! — Я развернулся к темному проходу под лестницей.
Крысолов не двинулся с места. Анжелика непонимающе спросила:
— Но почему в подземелье?
— Не задавайте лишних вопросов, девушка, — отрезал Фриссон. — Значит, так надо. Нет времени на объяснения.
И поэт зашагал за мной. Крысолов же, очнувшись, рванулся вперед и обогнал нас.
— А может, и объясни он нам все, мы бы не поняли, — негромко пробормотал Жильбер и подал Анжелике руку. — Пойдем! Верь в чародея Савла.
Анжелика не слишком охотно последовала за ним, хотя вопрос о том, сжала ли она руку Жильбера, или только положила свою сверху, остался открытым.
К счастью, в факелах осталась пакля, а у Фриссона сохранились кремень и огниво.
— Почему бы тебе заклинанием не сотворить свет? — проворчал Крысолов. — Надо спешить! Королева вот-вот бросится за нами в погоню!
— Потому-то я и не пользуюсь волшебством. Начни я творить чудеса — это было бы все равно что запалить ночью костер и показать Сюэтэ, где мы находимся Да и потом, дерево старое и сухое, видишь? — И я поднял зажженный факел. — Спасибо, Фриссон.