Маг-менестрель
Шрифт:
— При всем моем уважении, рыцарь-менестрель, — проговорил Манни, — но к этой, так сказать, встрече привели либо твои слова, либо твои песенки.
— Нет. — Мэт задумчиво уставился на лютню. — Это все проделки того же самого колдуна, который не первый раз пытается прикончить меня. Но почему?
— А почему бы и нет? — пожал плечами Манни. — Например, мантикору для того, чтобы кого-то кокнуть, надо всего лишь проголодаться. Надо думать, твоему врагу и этого не нужно.
— Но неужели я представляю собой такую угрозу? Я один?
— Похоже на то. А тут такое веселье... Все бы так и подумали, что ты убит из-за того, что кто-то приревновал тебя к своей дамочке?
— Да...
— Может быть, и не такое уж идеальное, — со знанием дела возразил мантикор. — Если бы этим занимался я...
— О да, понимаю, ты бы все обставил куда более профессионально. — Почему-то Мэту не захотелось вдаваться в детали плана мантикора, каким бы блестящим этот план ни был. Он, покачиваясь, встал на ноги, пытаясь не обращать внимания на жгучую боль в голове. — Скажем так, план был не идеальный, но близкий к тому.
— Не так. Почти близкий к тому.
— Ладно, почти близкий. — Мэт попробовал пройтись. — Но я жив? Спасибо тебе, Манни.
— Ничего такого, — заверил его мантикор. — Для друга — все что угодно.
— Постараюсь при случае отплатить добром за добро. — Мэт обвел взглядом луг, где теперь считанные единицы держались на ногах. — Просто поразительно, как это прирожденные христиане так старательно нарушают Заповеди!
Мантикор вздрогнул.
— Ну пожалуйста! Если тебе обязательно надо употреблять крепкие словечки...
— Ах да, прости! — извинился Мэт. Он совсем забыл, что чудовище так долго пребывает во власти злых сил, что любые слова, имеющие отношение к добродетели, его просто-таки оскорбляют. — Наверное, открыто исповедовать христи... религию даже при новой власти никто не решается. Наверное, никто и не пробует.
— Не совсем так. Король Бонкорро известил всех, что не будет наказывать никого, кто бы кому ни поклонялся.
— А ему никто не верит. Они все думают, что то всего лишь приманка, чтобы выманить верующих, а потом казнить. Если тебя будут преследовать за веру сто лет подряд, станешь параноиком. И потом нет никакой уверенности, что в один прекрасный день Бонкорро не скинут и его место не займет какой-нибудь колдун-узурпатор, и что с ними будет тогда — с людьми, которые снова начали ходить в церковь? Но все же людей можно отличить по стилю жизни, по тому, как они ведут себя.
— Только не при старом короле, — возразил Манни. — Даже если люди втайне вели себя добропорядочно, они вовсе не хотели, чтоб кто-то об этом знал.
— Нравственность стала делом вкуса, да? А Бонкорро не увидел причин тут что-то менять.
— Никаких причин, кроме того, чтобы позволить тем людям, кто этого хочет, быть нравственными.
Мэт кивнул.
— Кроме того, нравственные люди не побросали бы жен и детей и не отправились бы маршевым порядком в Венарру. А дети бы так легко не взбунтовались против своих нравственных родителей и не убежали бы из дома.
— Вы бы сказали, что это нехорошо, — глубокомысленно изрек Манни. — Жизнь высоконравственная тут не в чести. Тут никогда и не пахло вашей северянской воздержанностью. Народ в Древнем Рэме жил жизнью, по вашим меркам, просто-таки преступной. Их потомки немного присмирели благодаря проповедям священников, но не так чтобы очень.
— Да, я слыхал про римские оргии, — кивнул Мэт, — но я слышал, что там присутствовали только те, кто мог себе это позволить.
— Чем скромнее кошелек, тем скромнее грешки, — согласился мантикор. — Только тот город назывался не Рим, смертный, а Рэм.
— Ах да, я забыл —
— «Другой брат»? — удивленно переспросил мантикор. — С какой это стати Рэм превратился в «другого брата»? Другой — это Ромул!
Мэт собрался было поспорить, рассказать Манни о том, что вся история Ромула и Рэма — миф, но тут его захлестнула волна неуверенности. В его-то универсуме это точно был миф, а здесь... а здесь мог быть совершенно официальный факт.
— Они были сиротами и их выкормила волчица, верней… Нет. Их вынянчила рысь.
Мэт переварил эту новость. На самом деле участие в этой истории волчицы считалось символом, отражающим самую суть натуры римлян, но в таком случае какую аналогию можно провести в этом мире? Рысь — такой же хищник, как волк, вот только охотится за более мелкой добычей и не так злобна, ну разве что когда защищает себя или детенышей. Что за люди создали здесь империю, создали только потому, что были хороши в самообороне?
Наверное, параноики. Если они защищали себя и в Северной Африке, и в Испании, и в малой Азии, и в Англии только для того, чтобы на них никто не напал... А может быть, дипломаты?
Эта идея понравилась больше. В конце концов в мифе об основании Рима Ромул начал возводить вокруг города стену, а Рэм смеялся над ним и перепрыгивал через стену, чтобы показать, насколько она бесполезна. А потом Ромул убил его...
А здесь Ромул проиграл. И его город был основан потомками человека, который не верил в нужность крепостных стен.
— Значит, вокруг Рэма нет крепостной стены?
— Стены? Вокруг Рэма? — Манни уставился на Мэта так, словно тот тронулся умом. — А на что она сдалась горожанам? Это же не Вавилон тебе и не Ниневия!
— Мы вроде бы о нравственности беседовали? Но что же тогда случилось с городом, когда на него напали этруски, если у Рэма не было стены?
— Этруски? Напали? Это слишком сильно сказано о двух шайках молодняка, которые занимались тем, что крали друг у дружки девушек?
Мэт не мигая смотрел на мантикора.
— Но как же... как же... Ларе Порсенна* [12] . Как же Гораций на мосту?* [13]
— А-а-а! Про Горация я слыхал. Это он усадил Ларса Порсенну и других этрусских вождей за стол переговоров со старейшинами этрусков, на широкой равнине на берегу Тибра. Это он унял их вражду, показал латинянам, как выглядят их набеги, если поглядеть на них глазами этрусков, а уж Ларс Порсенна, чтобы не ударить в грязь лицом, объяснил своим, как выглядят их набеги, если на них, соответственно, глянуть глазами латинян. И они действительно выстроили мост, мост, так сказать, взаимопонимания между народами. И очень жаль, — добавил он вдруг печальным тоном. — Мантикорам жилось куда привольнее, когда в стране кипели войны. — И Манни облизнулся, наверное, припоминая вкус человечьей крови.
12
Ларс Порсенна — легендарный царь этрусков. Пытался овладеть Римом по совету находившегося в изгнании Тарквиния Гордого.
13
Имеется в виду Гораций Коклес («Одноглазый»), который, согласно легенде, сдерживал натиск этрусков на Субликийском мосту через Тибр, пока мост под ним не обрушился. Вероятно, ему была посвящена одноглазая статуя, стоявшая возле Тибра в исторические времена.