Магические узы
Шрифт:
Надо сказать, что и эта мысль окажется далеко не последней глупостью, пришедшей в мою лихорадочно горящую голову в ту безумную солнечную пятницу.
Холл Ратуши поражал огромными размерами. Посреди гулкого зала стояла статуя боги-ни правосудия. Ее величественная мраморная фигура на высоком постаменте гневно и негосте-приимно указывала пальцем на входящих в здание, будто бы хотела вышвырнуть гостей еще с порога. Морок алой ткани крепко завязывал мраморные слепые глаза, а в руке качался зыбкий образ весов с чашечками на цепях. Как мне помнилось с детства, цвет повязки менялся в зави-симости от погоды на улицы. Богиня
Я пропустила торопившихся к тяжелым выходным дверям людей в форме и направилась по широкой лестнице на второй этаж, где в один момент из спокойствия холла погрузилась в суетливый муравейник. Меня встретили знакомый запах бумаг, постоянный звон зеркальных коммуникаторов и гул без умолка переговаривавшихся голосов.
На окнах общей приемной висели тонкие полоски тканевых ставенок, сохранявших комнату от слепящего экраны лэптопов солнца. Лопасти вентиляторов на потолке лениво раз-гоняли душный пыльный воздух. На стене гримасничали портреты разыскиваемых преступни-ков. Их головы на картинках разворачивались то в профиль, то в фас, скалились и глумливо подмигивали. Посреди зала висел морок точной проекции города, и он в мельчайших подроб-ностях повторял даже крошечные нюансы улиц и зданий. На карте пульсировали зеленые точ-ки-звездочки, указывавшие местонахождение патрульных автокаров. Добротные столы стражей обступали проекцию. Большинство рабочих мест пустовало, утопая в бумагах и наваленных в беспорядке папках.
Мне помнилось, что отец сидел в самом углу приемной, и на его столе всегда красова-лась семейная фотография. Нас щелкнули как раз в тот момент, когда Богдан дернул меня за длинную косу, мама уронила Радку, еще представлявшую собой орущий сверток, а под папой сломался стул. В общем, на том неудачном снимке мы бесконечно падали, вставали и садились. Зато он крайне точно отражал наш суматошный семейный уклад. Теперь отцовское место занимал незнакомый мне усатый страж, уткнувшийся носом в развернутый утренний газетный листок.
По проходам носились замороченные блюстители порядка, и зал не останавливался ни на мгновение. До меня, стушевавшейся в первую минуту, никому не было никакого дела.
– Добро пожаловать! — донесся гнусавый ехидный возглас.
На лавочке рядом с перилами балкона обнаружился прикованный к резной ножке длин-ной цепью плюгавенький гоблин с подвижными острыми ушами. Он важно закинул одну ногу на другую, открывая полосатые гетры, и широкие кандалы не спадали с худющих жилистых рук только из-за несоразмерно больших кистей.
– По делу к нам или же так, - он цокнул зелеными губами, пытаясь завязать светскую беседу, - для развлечения?
Кашлянув, я быстренько направилась к длинной стойке, отгораживавшей посетителей от общей рабочей залы. На столешнице стоял медный звонок, и виднелась огненно-рыжая макушка с пережженными от магической завивки тугими кудрями.
– Здрасте!
Оператор никак не отреагировала на приветствие, продолжая бубнить в трубку комму-никатора. Гоблин за моей спиной заорал скабрезную частушку, громко и нагло. Тут женщина вскочила с места и возмущенно рявкнула, грозя в воздухе трубкой:
–
От приказа гоблин вскочил с лавочки и вытянулся в струнку, выкатив худую грудь. Взор блюстительницы порядка остановился на мне. В усталом лице с глазами, накрашенными ярки-ми голубыми тенями, отразилось нетерпение.
– Меня пытались убить! — твердо заявила я.
Собеседница вытянула губы и недоверчиво изогнула подведенные брови. Возникшая пауза становилась неприлично длинной. От смущения у меня заалели щеки, а из горла вырвал-ся сухой кашель.
– Имя, - наконец, вымолвила оператор, пристально изучив окровавленную повязку из носового платка на моей руке.
– Я, знаете ли, забыла спросить, когда он в меня стрелял, - отчего-то злясь, процедила я.
– Твое имя, детка, — снисходительно фыркнула страж.
Кажется, теперь красными стали даже уши.
– Истомина Веда Владимировна, — отчаянно потея, пробормотала я.
Женщина промычала в ответ что-то невнятное и набрала на зеркале коммуникатора, спрятанного под крышкой стойки, какой-то номер. Закатив к потолку глаза, она нетерпеливо дожидалась ответа.
– У меня тут случай номер девять, - недовольно заявила она неизвестному собеседнику и еще раз придирчиво осмотрела меня. — Да, нет. Стоит, вроде, нормально. Даже своими ногами пришла…
Положив трубку, оператор неожиданно расплылась в подозрительно ласковой улыбке, сделавшей ее похожей на старую черепаху, и пропела, указывая в сторону гоблина:
– Деточка, посиди на лавочке.
Остроухий рецидивист, давно устроившийся на прежнем месте, тут же радостно закивал и любезно подвинулся.
– Я лучше постою, - буркнула я, отходя, чтобы пропустить промчавшегося тролля в форме служителя порядка.
– Номер девять! — крикнул кто-то.
Усатый страж тот, что унаследовал отцовский рабочий стол, махнул рукой, приглашая меня за стойку с оператором. Прижав понадежнее ридикюль, я направилась к работнику, про-пуская суетившихся блюстителей городского спокойствия. В тот момент двое стражей разгля-дывали карту города, и по их велению изображение резко сложилось, а проекция отразила сильно увеличенный квартал. Появились автокары и крошечные живые фигурки пешеходов, прямо сейчас прогуливающихся у торговых лавчонок по мощеным улочкам.
Я послушно просеменила за стражем, одетым в несвежую белую рубаху. Под мышкой на кобуре, опоясавшей его круглые плечи, висел самострел.
– Садись, - указал мужчина на шаткий стул, а сам расположился напротив. Он поспеш-но сложил развернутую во всю ширину простыню газетного листка с отпечатками пальцев на странице.
– Ну, глаголь, Веда Владимировна Истомина, — предложил страж, устало вздохнув. Под бумагами стояла полная окурков пепельница, и складывалось ощущение, что моему безмерно грустному собеседнику до икоты хотелось закурить.
– А что значит 'случай номер девять'? — уточнила я, подозревая правильный ответ.
Страж помолчал, а потом все-таки хмыкнул в усы:
– Дамочка, которая видит в каждом встречном убийцу.
– Угу, — кивнула я, быстро облизнув губы, — значит, к моему огромному сожалению, я не являюсь номером девять. Потому что меня действительно пытались убить.
Блюститель порядка расплылся в понимающей улыбке, такой всегда успокаивают ду-шевнобольных, чтобы они не буйствовали.