''Магия'' – энциклопедия магии и колдовства
Шрифт:
С Борисом Хотьметьевичем Кадиковым я познакомился еще в Бий-еке, в краеведческом музее, где он состоит в должности старшего научного сотрудника, и те два дня, пока был в городе, не мог оторваться от oнего. Причина проста: если нужно искать человека, для которого история суть живая жизнь, для которого она-самая яркая современность, а день бегущий столь же несомненно приписан к летописным страницам истории, то это Кадиков. Если надо искать бессребреника и чистейшего энтузиаста своего дела, то это опять Кадиков, служащий в музее за 80 рублей в месяц, владеющий материалом, по крайней мере, на три полновесные диссертации, но не имеющий педантичной расчетливости для их оформления.
Вот он стоит в своем кабинетике, набитом книгами, – испытующе глядят серые глаза, он спокоен, невозмутим, но будто настороженно спружинился. Затем легким движением сбрасывает коричневый берет, как сбрасывают кепку, садится на стул, и отомкнулась короткая смелая улыбка, и вдруг заметны стали звездочки-оспинки на крутом носу. Он расчесывает
Он заговаривает, и речь его нарастает быстрыми, азартными толчками, но остается при этом плавной и совершенно последовательной. Рассказ его немедленно подключает к себе слушателя, заставляет пережить воочию то, что случилось когда-то с автором или просто было им прочитано. Сам Кадиков сразу же входит в действие, тело его незаметно повторяет повествование, усиливает его, взмах правой руки, сжимающейся в кулак, ставит последнюю энергичную точку во фразе. Видно, что ему обязательно требуется собеседник, еще один мыслимый соучастник событий; увлекая, Кадиков еще больше увлекается сам; он человек одержимый.
Цепкая память Бориса Хотьметьевича держит при себе разнообразнейший ворох сведений об Алтае и алтайцах. Но нет в этом ничего, напоминающего копилку знаний. Все, что Кадиков пережил, усвоил и накопил, он прекрасно чувствует, он приобщил к своему эмоциональному миру. Он глубоко вжился в культурно-историческую традицию Алтая и, если угодно, своим собственным опытом, по-новому утверждает и продолжает ее. То, что он рассказывал о замеченном и пережитом, помогало пройтись заранее по глухим уголкам Алтая, просмотреть с помощью какого-то волшебного фонаря ряд выпуклых, рельефных картин; то, что он говорил о сделанном и придуманном, в нем лично помогало открыть крупицу тех нравов и устоев, которыми примечательна жизнь этой своеобразнейшей горной страны.
Вот одно из бытовых и просто забавных, на первый взгляд, приключений Бориса Хотьметьевича, на самом деле перерастающее во вполне законченную новеллу – даже с несколько дидактическим финалом.
Путешествовал Кадиков летом 1961 года вместе со студентами-практикантами в поисках новых наскальных рисунков. Решили остановиться на отдых возле села Мендурсокон. Был в этой компании принят веселый обычай: любили зажигать на всю ночь костер-гигант, костер-великан. Вообще очень любили огонь… И горючим материалом часто служила резина, например покрышки, брошенные нерачительными водителями машин. Попалось им и тут большущее колесо от самоходного комбайна. Хотели было пустить его в дело обычным порядком, но тут осенила чью-то голову мысль: решили, запустив горящее колесо с верхушки горы, устроить себе феноменальный фейерверк. После долгих усилий, пыхтя и порой отчаиваясь, подняли тяжеленную кладь на верхнюю точку, набили покрышку паклей, бумагой, тряпками, залили все это бензином, подожгли, толкнули сооружение вниз…
– Это было по-тря-са-ющее зрелище! – врастяжку, потирая руки от удовольствия, переживает все еще раз Кадиков. – Представьте себе огромный огненный круг, с бешеной скоростью несущийся вниз. Кромешная тьма. Ни огонька. А это солнцеподобное чудовище, прыгая с камня на камень, одолевая рытвины, ни перед чем не останавливаясь, прокладывает себе дорогу. Это был настоящий метеор, за ним рвался факел, шлейф голубого пламени метра на три-четыре. Оно отрывалось от колеса (Кадиков разводит руки сантиметров на семьдесят) вот на столько… Покрышка промчалась чуть не полтора километра, постепенно теряя жесткость, сгорая, раскиселиваясь, оставляя после себя черный траурный след. Упала и еще долго горела, чадила.
Борис Хотьметьевич вспоминает все детали и подробности происшествия с таким вкусом, с таким затаенным восхищением упивается этой картиной летучего сожжения, что нельзя не разделить с ним эстетического наслаждения. Видно, и в самом деле был сильный зрительный эффект. Что по сравнению с ним дилетантские фокусы шаманов? Это опять, верно, знаменитая алтайская высота подсказала озорной компании выкинуть лихую языческую штучку.
– Самое занятное, – продолжает Борис Хотьметьевич, – что история эта чуть не послужила началом новой религиозной легенды. Утром наш шофер Чинчик, уроженец села, ночевавший в доме отца, вернулся какой-то хмурый и недоуменный. Осторожно выспрашивал: не зажигали ли мы чего-нибудь на священной горе? Отец, говорит, поздним вечером выходил во двор, видел, как духи по горе катались, – тут чужаки были, их пугали, прочь гнали… Пошутили мы сперва над парнем, немножко разыграли его, ну а потом всю правду выложили. Нельзя своими руками еще одно суеверие выращивать. Фанатику много ли надо? Подбросьте ему один "удобный" факт, и тут же будет он оформлен в "систему", обрастет тысячью мнений, уляжется в головах как еще одно свидетельство всемогущества потусторонних сил…
Мы устроились с моим собеседником на стульях между застекленными, емкими музейными шкафами, глядящими друг на друга от противоположных стен небольшого зала. На их полках разместились разные чудесные игрушки. Нешироко раскинув слабенькие ножки, внимательно поглядывают на нас мутными свинцовыми глазками безрукие деревянные домовички – ни одна уважающая себя алтайская семья не обходилась
На плечах шаманского кафтана пучки птичьих перьев. И не каких-нибудь синичек, а избранных, строго определенных. На два мои плеча серый беркут спускался, Против меня, клекоча, серый сокол спускался.
Оба они во время камлания несли шамана с его жертвой прямиком к намеченному духу – тосю. А когда свечереет, ту же роль с успехом выполняли, жутко ухая, сова и филин.
Наверху шкафа улеглись рядом три-четыре шаманских бубна. Взобравшись на стул, Борис Хотьметьевич трогает указкой серую кожу одного из них – раздается ворчащий, недовольный звук понапрасну потревоженного существа; совершенно ясно, что бубен не желает вступать в творческий контакт с нами. Только хорошенько прогретый огнем костра или солнечными лучами, он открывает свои истинные музыкальные возможности; в этом скоро мне придется убедиться самому.
Среди многих экзотических редкостей, скопленных за многие годы сотрудниками музея, глаз не сразу отличает небольшую темную деревянную окружность с двенадцатью секторами, в которые врисованы изображения каких-то фигурок и знаков. А между тем это одна из редчайших реликвий, которую вообще можно встретить в музеях. Это алтайский календарь 12-годичного животного цикла, приобретенный Ка-диковым у старика Джараха Кюкюдова из колхоза имени Карла Маркса Ангудайского аймака. С трудом, боясь ошибиться, различаем мы идущие по часовой стрелке силуэты мыши, коровы, тигра, зайца, дракона, змеи, лошади, барана, девочки со звездой, курицы, собаки, свиньи. Это календарь-универсал. Он служил и для точного определения срока события, скажем, года рождения, и для волхования. Первая цель достигалась следующим образом: если вы знаете, что родились в принципе в "год лошади" и решили, например, в 1927 году (это "год зайца") определить свой возраст (ведь не всегда его упомнишь!), то надо от года лошади отсчитать по часовой стрелке два полных круга (вы примерно знаете, что вам за тридцать?), и насчитывается в итоге 25. Затем, кружась от года зайца, следует пропустить восемь последующих и остановиться на неполном девятом, получается 258 = 33 и еще неоконченный 34-й. Выходит, в 1927-м вам было что-то около 34 лет. Еще увлекательнее определить животное своего года рождения (если вы о том не осведомлены). Надо проделать обратную операцию: следует двигаться против часовой стрелки (зная, что 1927 год – год зайца), минуя два полных круга и остаток, который непременно завершится годом лошади. А это счастливый год!.. Вам, читатель, повезло, вы просто в сорочке родились!.. Таких же счастливых еще пять: годы мыши, зайца, тигра, барана и дракона. Остальные шесть – трудные, нехорошие. Отметьте вдобавок – к животному своего года рождения следует относиться внимательно и чутко. Если вы родились в год тигра или дракона, не нужно охотиться на их – это может повредить вам. Кроме того, будьте особенно осторожны, когда вам 13,25 и 37 лет (годы полного счисления круга); тут какая-нибудь каверза может подстерегать вас; ну а уж после 38 лет живите спокойно до самой смерти…
– Можно ли вычислить по календарю, какой нынче год? – я спросил у Кадикова, собирая в памяти скудную информацию относительно 1970-го (кажется, "год собаки" по японскому календарю?).
Мы прикинули по алтайскому: и верно – "год собаки"… Непонятное совпадение?.. Но специалисты знают, что алтайский календарь – отпрыск более могущественной системы тюркско-монгольского летосчисления. Стоит взглянуть на соответствующую таблицу, как с несомненностью убеждаешься: 1970 год – "год собаки". Тут, правда, указаны и дополнительные признаки: год "мужского рода", "железный", "белый". Это потому, что перед нами система 60-летнего счисления, включающая в себя как часть 12-летний цикл. Такой календарь, рассчитанный на 60 лет, и поныне не забыт, хотя исторические корни его тянутся далеко за пределы второго тысячелетия до нашей эры. Что же касается идеи обожествления животных, то ее временные пределы установить вообще немыслимо. И невзрачная деревяшка из бийского музея несет на себе ее отблеск. Память резчика Джараха Кюкюлова не удержала и простейших сведений о применении календаря. Но руки его, безошибочно копируя воспроизведенное отцом, дедом, прадедом, помнили вернее и надежнее его, вспоминали мифические долины окаменевшего прошлого – орудуя ножом, вырезая фигурки мыши, тигра, коровы, лошади. Вечная человеческая традиция единства с животным миром… Вот тут, наверное, и набрели мы с Кадиковым на предмет нашего спора (о нем пора вспомнить), такого примерно: