Магнитофонного дерева хозяйка. Часть I дилогии
Шрифт:
Работа. Работа придумана для того чтобы отвлекать от всяких глупостей, таких, например, как смерть. Вот Анна Аркадьевна Каренина была неработающей, и где она теперь? Посмотрела бы я на неё в метро в час пик. Вход с амурами запрещён – хрупки не по годам, да ещё без одёжек, а стрелам-то их конец ещё на входе – в такой давке уцелеть – без мазы.
Что? Тревога, беспокойство? Дурацкие, с утра с самого, плотно обосновались под ложечкой и над. Столько этот ненормальный наплёл всего – про безвременно загубленные жизни своих знакомых – двое погибли только за последний месяц, вообще ни за что. Работа, работёнка ли его – связана с риском,
Чтобы по самую маковку. Наборщица не вышла на работу, что-то там дома стряслось, вызвалась ещё и за неё поработать, сверх обязанностей журналиста и правщика. Ни перекуров, ни лишней болтовни. Красота! С работы – бегом на танцы, тоже хорошо. Каждую божию неделю – два раза. Вторник, пятница. Особенно здорово бежать в обуви с острыми носами – чтобы бить под дых ожидание – с каждым шагом резче, точнее, наповал, жёстко, без тени жалости. Чтобы оно провалилось, это жданье!
Дерево это тоже ещё! Вот и не покинуло оно меня, а что толку? Приросло к одному месту, в танцах – ноль. А у меня – пятница!
…Только когда из метро вышла, заметила, что погодка – престарелая, вконец одряхлевшая осень. До того дошла, что уже дождь не дождь у неё, а холодные мокрые плевочки. Да, и серого хоть отбавляй… И сразу он. С ярко-серыми глазами. И сразу эти плевочки стали чем-то личным. Тягостным неразрешимым вопросом: почему же, ну по какому такому гнусному закону я тащусь на танцы одна? Ну почему у них у всех всегда находится что-то важнее? Что может быть важнее танца? Что он забыл на своей льдине? Там уж не потанцуешь. Что, что он там?! Жив ли? Живы ли его норковые глаза?
С размаху наступила на какой-то лист бумаги. Как обожглась, отпрянула. Рядом ещё листки, листки. А поодаль… разодранная книга. Валяется в грязном мокром месиве распластанная, будто калека, потерявший костыли, или подбитая птица. Кто её так? Формат стандартного листа, да и шрифт типичный – самиздат! Я стала читать её, эту подбитую, покалеченную…
Дурная привычка – раз книга, значит, читай. Даже если она под ногами, даже если в жидкой грязи. Но почему-то я заволновалась ещё до того как поняла хоть слово. Явно, тут был подвох. По стилю сразу – запредельщина, сновидения и космос, тот, что внутри. Перелистывать не надо – ветер. На мгновение приоткрылся титульный лист: «Дар орла» – написано от руки тушью или чем, чёрные буквы стекают вниз ручьями. «Дар орла». Как током! Читал его ещё до того, в списках… Привет от него? С Севера?
Отдельные листки, подхваченные ветром, отлетали от калеки навсегда, как последнее дыхание. Мое собственное стало внутри куском льда. Хотела броситься собирать их, не зная зачем… Вообще, не зная ничего. Не понимая, откуда она могла взяться, эта несчастная книга, и почему должна была свалиться под ноги – ко мне. Просто вот так – с неба? Для чего?! В нескольких шагах от нее заметила размытую фигуру, по одёжке – бомжа. Может, его имущество? Но он и не думал смотреть ни на полёт листов, ни на книгу – скрюченный, с непокрытой головой, сосредоточенно наматывал одной рукой на другую серую тряпку. Да и никто другой из толпы не дивился на явление парения листов, не останавливался. Все шли мимо, не замечая, будто для них она была невидимкой, эта раненая книга.
Надо быть как все. Не выделяться. Все не видят, значит, и мне не надо. Ничего не
Как только теряю работу, иду и записываюсь на танцы. Привычка такая. И в прошлый раз, с полгода назад, так и было. Позднее выяснилось, что не одна я такая сообразительная. Прибилась там с разговорами другая «неспаренная», без кавалера, то есть – безработная рабочая с завода. Глядя на её лицо во время наших «штудий» под дивную штраусовую музыку, всё думала, неужели у меня такое же? Восторженное, розово-глупое до легкой невменяемости. Танцующий пластмассовый пупс.
Тем убийственнее были слова, из уст этого розовощёкого пупса: «В жизни я сделала три ошибки, две, впрочем, вытекают из первой, главной: вышла замуж, родила ребенка и развелась».
Она что?! Не иначе, стоя за токарным станком, вытачивала эту формулу жизненной нескладухи? И не заметила, как тронулась? «Бедным ни к чему рожать. И семей никаких не надо. Замуж вышла, будто в могилу легла. Человек должен жить один», – простая такая, улыбчивая работница в кофточке в горошек и турецкой шёлковой юбке. От её убежденности даже не хотелось прояснять: почему же развод ошибка, если одному в сто раз лучше? «С тех пор, как поняла это, стала счастливой».
А человечество веками бьётся над рецептом счастья. Глупое.
Зал был вместительный, и можно было танцевать в противоположном конце, подальше от таких теоретиков. Был бы ещё нормальный партнер… Разные там ча-ча-ча куда ни шло – можно и без партнера. Но когда дошла очередь до танго, тут уж… Оставалось пойти по миру, то бишь по подругам – какого-никакого выискать танцора среди их знакомых.
Вероника оказалась щедрее других. Ей было не жалко одного своего… чичисбея. Слово не очень на слух, как ни удивительно, итальянское, на самом деле ничего неприличного. Чичисбей – это всего-навсего человек, сопровождающий замужнюю даму – повсюду. Идет дама, скажем, в гости к другой даме… Или в библиотеку, или в ночной клуб. Почему уж даме не приходит в голову пойти туда со своим мужем – уже другой вопрос.
В общем, у Ники проблемы «с кем пойти» не существовало, на выход в свет под рукой всегда имелся Митя – верный до оскомины, странно и неразрешимо влюбленный в неё человек. Неглупый, без пяти минут кандидат наук. И внешности вполне приличной – рост, подходящий для танцев, тёмная, слегка вьющаяся шевелюра и такие же глаза. Вот только эти глаза и общее выражение лица портили вечная безысходность пополам с удивлением— будто все кругом только и делают, что наносят ему незаслуженную обиду. И за что?
Ясно, когда-то он решил, что Ника назначена ему судьбой – независимо от таких мелочей, как её замужество. С фантазией, видимо, у него было не очень, раз бог знает сколько лет он продолжал думать всё так же, оставаясь примерным чичисбеем. Даме своей он отказать не мог – даже в таком странном деле, касающемся её не напрямую. Покорно приходил в студию танца, когда других туда «плёткой не заманишь». Хотя танцор из него был… Раз десять за танец ногу не отдавит, значит, норму не выполнил.
На этот раз, однако, и нормы и рекорды были за мной. Я вступала невпопад, виск путала с шассе, левое с правым. Митька был озадачен и чего доброго заподозрил месть. Из стремления к совершенству он считал вслух «и-раз-два-три» во всю глотку, стараясь перекричать музыку – и сбивал меня окончательно.