Махапские землеологи

Ермаков Александр

Григорий покорно раздвинул челюсти:

– Не покидай, хозяин, пропаду, битым буду.

– Я тебе оставил пороха чуток. На чудеса хватит.

– На какие?

– На мелкие.

– Мелкие от палок не спасут, – Гришка заскулил.

– Не ной, сбежишь, если что – ноги длинные.

Изо рта вылетела чёрная пыль, слепилась в летучую мышь и закружилась под потолком. Широко распахнулась форточка, и страшная сила скрылась в ночи.

Только брюхо перестало булькать, конокрад вскочил с кровати и упал под образа. Грешная душа взревела и зарыдала, а из глаз брызнули слезы. Утром он схватил лопату и помчался по росе, босой, на задний двор, выкопал, под

стать росту, яму и забрался в неё. На крик прибежала жена и услышала:

– Эй, где ты там? Всё, Парашка, не вылезу отсюда. Видишь, мать, глубина какая? Грешник я большой, молиться буду. Ой, непутёвый я! И зачем на свет уродился? Ты ведь знаешь, в чём моя вина. Виноват перед тобой, перед детьми, перед людьми. Бросай мне харчи понемножку в яму, чтоб не сдох. Хлеб, вода, селёдку не забудь. Если кто спросит, где мужик твой, говори – отчалил в путь-дорожку неведомо куда. Поняла? Придумай что-нибудь.

Прасковья запричитала:

– Что ты удумал, Гришенька? Разве в хате тебе плохо? Не дури. Что люди подумают? Всё равно узнают.

– Не будешь болтать, не узнают. Ступай.

– Бог с тобой, – жена перекрестила мужа и пошла в дом.

Когда через три дня Прасковья принесла затворнику харчи, обнаружила в компании с мужем двух голых девиц. Пьяный смех и громкие поцелуи вырвались из ямы. Лестница, недопитый бутыль самогонки и тронутая закуска вызвали у женщины приступ негодования и ярости:

– Что же ты, паразит, здесь устроил? Верно люди говорили, а я – дура, не верила. Скотина, ты скотина, козёл блудливый!

– Я хотел, как лучше, так и знай, – огрызнулся муж и засмеялся. – Не бери в голову, мать. Я ухожу. Живи, как знаешь.

Так в селе Покровском Распутина не стало. Навязав на дорогу лаптей, он исчез. Чудо страшное, чья душа была темнее ночи, растворилось в просторах российской глубинки.

***

В любом селе, в любом городском районе был и есть всегда свой Распутин. Маргинал, всесторонне не развитый бестолковый пьяница и нарушитель общественного порядка, живучий и неопрятный хам. Он запросто может ночевать где угодно, хоть в сточной канаве, и ходить по снегу босиком. Это товарищ без стыда и совести, неприятный соседям и окружающим, падший грешник каменного века, превративший затхлый дом в пещеру, где ни тепла, ни света и всё кувырком. Это мученик жизни, потерявший человеческий облик на прокуренном и проспиртованном жизненном пространстве грязной с тараканами кухне. И уже не выбраться никак из порочной липнувшей трясины деградации. А в сарае ржавеют косы, пилы, топоры и вилы. Утопают крепкие мужики, пропивая мозги и волю – плотники, сапожники, гончары. Сколько их раньше срока кануло в лету, скрылось в тумане забвения, оставив после себя лишь горе, разлад и деструкцию.

10

Над Сибирским простором, над лесами, лугами, полями и реками, степенно махая крыльями и каркая от скуки, пролетал чёрный ворон – молмутский призрак укисракской династии. Путь не близкий – в пышную столицу. А внизу, куда ни глянь, – кулачные бои! Тут и там жёсткий мордобой привлекал внимание птицы.

Ворон закружил над пустырём, где толпа разъярённых мужиков друг другу уродовала лица. Сразу и не поймёшь, не разберёшь, что случилось, из-за чего весь сыр-бор. Треск кольев, в руках рогатины и вилы, бабий вой, брань и крики, поломанные кусты. Появилась первая кровь – у бедолаги из распоротого живота выпали кишки.

Ворон каркнул, словно хлопнули дверью: «Сколько в них необузданной энергии и силы? Когда такое случается, с мужиком трудно сладить. Надо просто встать в стороне и подождать, когда остынет

горячая неуправляемая лава. И потом искать виноватых. Тут словам не верят, там жену обидели или коня украли, здесь идёт вражда за сенокос. Там чужих не любят, дали в морду. А виновные, козлы отпущения, всегда найдутся. Значит, арестовать и в кутузку, заковать в кандалы и на каторгу или в остроги, как героев-мучеников, на большие сроки. Но время лечит. Глядишь, бесстрашные драчуны, зачинщики наказаны, синяки сошли и раны затянулись, значит, день пришёл – пора помириться и простить друг друга «во Христе», напиться до чёртиков и снова учинить дебош. Замкнутый круг какой-то».

Чёрный ворон всё летел и летел с востока на запад. Иногда крылья отдыхали. Птица каркала, стреляла глазёнками и парила над необъятной Россией, продолжая размышлять: «Почему я здесь устроил логово? Почему в России всё случится? Потому что она крупная, конца и края не видно, и далеко не понята миром. Здесь легко замести следы и скрыться. Что еще надо подпольщику? В каждом мужике живет бунтарь, ночует лих болотный и бес рога точит. Давненько бытует мнение, что этот народ не может долго жить без чудес. А великий бунт – это ли не чудо? Взять и перевернуть всё вверх ногами, поднять кровавый флаг над судном и утонуть в штормах утопий.

Тёмная отсталая Россия, будет чудо тебе, подожди немного. Будет и во спасение мессия – пролетарский вождь с авангардом решительных и смелых. Вот, где будет разгуляться гневу и ненависти, что в тебе скопились за века! Нахлебалась ты бед и унижений от помазанников божьих. И буржуи будут разбегаться, кто куда, прятаться по щелям, как тараканы, от героя Ваньки-дурака и разгильдяя. А мужик еще пока с конём и с плугом. Скоро будет человек с ружьем в хоромах свергнутых аристократов бороться тревожным сном с приступами голода и согреваться кипятком, спасаясь от дворцовых сквозняков.

А в тайге скрываются общины староверов. Ушли в лес от новизны безумного мира, чтобы не попасть под беспощадную колесницу прогресса. Много их тут, старообрядцев, с тонкой душевной организацией, мясо не едят, предпочитают ягоду-малину. Всё хотят быть незамеченными, чистенькими, отсидеться в сторонке, не замараться грехами мирской жизни. Но их молитвы уже не остановят бронепоезд прогресса и нужных мне потерь. Двадцатый век даст топливо. Я раскочегарю топку добела и получу идеальный парок. Тени декабристов поднимутся из могил и выйдут из тайги. Староверы, стоя на коленях, устанут молиться в пустоту, понимая, что всё земное горе от неуемного ума человеческого».

Ворон закружился над Ходынским полем. Огромная безлюдная пустошь источала безмятежное спокойствие. Вспомнились торжества по случаю коронации Николая Второго. Полигат наблюдал эту трагедию с высоты птичьего полёта: «А народу было – тьма-тьмущая, не видно края! Люди необузданной массой толпились на поле. Толпа кипела, громко проклиная теснотищу. Море человеческое разволновалось и вышло из берегов. Люди давили друг друга, мочились под себя, погибали от удушья и переломов. Трещали косточки и грудные клетки. Детей подсаживали наверх, чтобы хоть как-то уберечь. Они с плачем бежали по головам взрослых болванов к краю бурлящей биомассы в надежде на спасение, спотыкаясь и проваливаясь в кипящий котёл с человечиной. Да, глупость слепа и беспощадна! В тот раз были побиты все рекорды. Когда гулянья закончились, наступило утро и осветило горы мёртвых тел. В басурманские походы такого не увидишь. Словно Мамай прошёл. Ежегодные хаджи паломников в Мекку частенько заканчиваются тем же. Что называется – перегнули палку».