Макамы
Шрифт:
Абу Зейд взор потупил, коварство тая, и промолвил:
— Слушай меня, судья:
Я — Абу Зейд ас-Серуджи, а это — моя жена. Поверь мне, что с солнцем рядом стать может только луна. Красой и нравом веселым — всем щедро наделена, В свой храм моего монаха всегда впускает она. И жажду мою утоляет только она одна, Один лишь знаю источник, его лишь вода вкусна. Но вот уж почти неделю мы ночи проводим без сна. Взгляни на жену — ты видишь, она худа и бледна, И я причины не скрою — давно уж она голодна. Мы долго терпели, но силы теперь истощились до дна. И вот мы придумали хитрость —Тут кади воскликнул:
— Отряхни заботы с твоей души и утешиться поспеши. Ты не только заслуживаешь прощенья, но и за беды твои достойного возмещенья. При этих словах жена возмутилась и, к свидетелям обратись, на судью напустилась:
О жители Тебриза, в целом свете Судьи достойней, право, не сыскать, В нем нет пороков, даже самых малых, Коль одного порока не считать — Что поровну делить он не умеет, Привыкши долю львиную хватать. Ведь мы вдвоем пришли к нему, желая Плодов заветных с дерева сорвать. И что же? Старика он награждает, Готов и похвалить и приласкать, Мне ж ожидать хвалы или награды — Ну словно дождика в июле ждать! А между тем все это представленье Я старика подбила разыграть, И если захочу, то может кади Посмешищем всего Тебриза стать!Когда кади увидел, что эти двое на все способны, а языки их бритвам подобны, он понял, что они опаснее всякой заразы и могут навлечь на него все беды сразу, ибо отпустить одного с дарами, а другого с пустыми руками все равно что с долгами расплачиваться долгами или, молитву творя в час заката, совершать вместо трех лишь два ракята [303] . Кади нахмурился и зажмурился, насупился и потупился, забормотал невнятно, заговорил непонятно, кляня судейскую должность злосчастную и судьбу, ему неподвластную, и все несчастья, что на него навалились, словно бы сговорились Вздохнувши тяжко, словно он все добро свое потерял, кади, как женщина, зарыдал и сказал:
303
Ракят — определенный повторяющийся цикл молитвенных поз и формул. Каждая молитва состоит из установленного числа ракятов.
— Неужели не удивляет вас, что две стрелы меня одного поразили зараз? Видано ли, чтоб за одно и то же плату требовать дважды? Разве напасешься воды на всех, кто страдает от жажды?
Затем он обратился к привратнику, у двери стоявшему и все приказания его выполнявшему, и сказал:
— Это день испытания, день страдания! Клянусь, злополучней я не видывал дня: нынче не я сужу, а судят меня. Не я справедливый налог налагаю, а с меня ни за что ни про что мзду взимают. Избавь ты меня от них, болтунов безбожных, парой динаров [304] им глотки заткни понадежней, а после того выставь их за порог да двери запри на замок. Всем скажи, что судья нынче занят, жалобщиков не принимает; пусть ко мне никто не приходит и тяжбами не донимает.
304
Динар — см. примеч. 27 к макаме 3.
Привратник от жалости к господину тоже всплакнул, рукавом со щеки слезу смахнул, вручил Абу Зейду и его жене по динару и сказал, выпроваживая достойную пару:
— Готов засвидетельствовать, вы двое хитрей всех живущих на свете, даже джиннов, не только людей! Однако советую вам суды уважать и язык свой в узде держать. Ведь не всякий на тебризского кади похож и не всюду любителей стихотворства найдешь!
Супруги привратника поблагодарили, совет его по достоинству оценили и удалились, добыче рады, оставив
Перевод В. Кирпиченко
Тиннисская макама
(сорок первая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— В расцвете молодости моей был я послушен голосу пылких страстей, с красавицами прельстительными знался, щебетаньем их нежным наслаждался. Но вот на висках появились гонцы седины, предвещая конец весны. Время я стал проводить в праведных размышлениях и раскаялся в прежних заблуждениях.
Как отставший от каравана подгоняет верблюда, стал я добро творить всегда и повсюду, надеясь упущенное наверстать, пока мой срок не пришел перед Аллахом предстать. Веселых красавиц, средь которых я провел расцвет своих дней, заменило мне общество достопочтенных мужей. Раньше мой дом посещали танцовщицы и певицы, ныне — одни лишь благочестивцы. Дал я обет общаться только с людьми достойными, добродетельными и благопристойными, с теми лишь, чьи прегрешения после раскаяния преданы были забвению. А при встрече с распутником нечестивым, что, закусив удила, несется по жизни ретиво и, устав от ночных похождений, спит целый день в предвкушении новых бдений, я как можно дальше спешил от него отстраниться, чтобы он позором своим не мог со мной поделиться.
Однажды, спустившись по Нилу вниз, попал я в город Тиннис [305] . В мечеть городскую, что приветливым видом манит, зашел я, гляжу: посреди проповедник стоит, окруженный плотным кольцом людей, с него не сводящих очей. А в словах проповедника твердость духа слышна и мудрость великая заключена:
— Несчастен сын Адама, сколь несчастен! Ведь над судьбой своею он не властен. Опоры твердой у него под ногами нету, пылинкою кружится он по свету. Зарезан не ножом — любовью к миру, отдал он душу ложному кумиру. Богатство копит ради похвальбы, о деньгах мысли все его и все мольбы. Клянусь я твердь от воды отделившим, солнце и луну сотворившим, когда бы разумней был сын Адама, он бы избегнул этого срама, задумался бы над тем, что ждет впереди, и стеснилось бы сердце в его груди, он вспомнил бы о расплате неминучей и слезою бы умылся горючей. Воистину удивления достоин тот, кто в адское пламя прямо идет, золото и серебро собирая и добром сундуки набивая. Но, право, еще удивительней тот, кто не видит, что близок расчет, кому облака седины, наплывая, закат его солнца предрекают, а он думать не хочет о спасении и прегрешений мерзостных искуплении.
305
Тиннис — город в Нижнем Египте.
И дабы подкрепить увещевание, шейх прочитал стихи в назидание:
Горе тому, у кого голова поседела, Он же в плену обольщений греховных живет, В суетном вихре кружится, не зная предела, Хоть от бессилья уже головою трясет. Скачет он яростно на скакуне наслажденья, Не опасаясь нисколько, что в грязь упадет. Не вызывают седины его уваженья, Если, беспечный, он сам свою честь не блюдет. Милости божьей за гробом такой не дождется — Да и земное его пребыванье не в счет: Ведь от него, хоть над смертью он дерзко смеется, Как от покойника, тленом могильным несет. Если ты жаждешь оказывать благодеянья, Молви тому, кого бремя порока гнетет: «Кайся всем сердцем, поверь — лишь одно покаянье Черные пятна с плаща твоей чести сотрет».Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:
— Когда старик закончил увещевания и замолкли его причитания, вышел вперед юноша рослый, совсем уже взрослый, в лохмотьях, едва прикрывавших тело, и к собранию обратился смело:
— О люди разумные и степенные, вы послушали наставления драгоценные. Кто совету мудрому намерен внять, должен это поступками доказать в щедростью подаяния грешные искупить деяния. Клянусь я всезнающим и всепрощающим, бедность моя не требует объяснения, а назойливость заслуживает снисхождения. Неужели мой вид не вызовет жалости в ваших сердцах? Помогите мне, и вам поможет Аллах!