Максим Горький
Шрифт:
Такое единодушное осуждение заставило царское правительство понервничать. Наверху не были готовы к такой шумихе вокруг банального ареста неугомонного писателя. Кроме того, служащий охранки, которому было поручено вести новое «дело Пешкова», все более и более заходил в тупик в попытках сформулировать вину задержанного согласно Уголовному кодексу: участие Горького в делегации не составляло уголовно наказуемого поступка, поскольку делегация явно имела целью предупредить уличные беспорядки путем привлечения внимания властей к опасности конфронтации войск и демонстрантов.
После месяца заключения Горький был временно выпущен на свободу под залог в десять тысяч рублей, обязавшись не уклоняться от судебного следствия и не покидать Санкт-Петербург. Однако начальник полиции вовсе не желал оставлять в столице настолько беспокойную личность. По его приказу Горький был выслан в Ригу, в сопровождении агента охранки. В гостинице, где его поселили, к нему приставили двух шпионов под видом соседей по комнате. Радуясь своему освобождению, он все же чувствовал себя попавшим в дурацкую ситуацию. Не обвинят ли его враги в том, что он бежал суда из трусости? Он написал издателю Пятницкому, чтобы пресечь на корню любые злокозненные толки о своем отъезде: «Об уклонении от суда не может быть речи, напротив – необходимо, чтобы меня судили.
Несколькими днями позже он упрекал Толстого в открытом письме за то, что он занимается, «во дни несчастий своей страны», совершенствованием личности: «Подумайте, Лев Николаевич, возможно ли человеку заниматься нравственным совершенствованием своей личности в дни, когда на улицах городов расстреливают мужчин и женщин и, расстреляв, некоторое время еще не позволяют убрать раненых?» (Письмо от 5 марта 1905 года.)
Правительство все еще пребывало в неуверенности относительно того, какое отношение к Горькому следует избрать. Следовало ли начать публичный процесс, чреватый новым взрывом возмущения в мире? Или следовало прибегнуть к закрытому процессу? А может быть, дело замять? Политические события вынуждали власть к чрезвычайной осторожности. На поражения, одно за другим, на японском фронте внутри страны эхом отзывались забастовки и народные демонстрации. В июле 1905 года команда броненосца «Потемкин», служившего в Черноморском флоте, устроила мятеж в знак протеста против ужасного питания, убила нескольких офицеров, привела корабль под красным флагом в Одессу, чтобы там поддержать восстание рабочих, после чего, узнав о поражении восстания в этом городе, взяла курс на один из портов Румынии, где безоружные повстанцы были схвачены. Это восстание, беспрецедентное в истории имперского морского флота, вдохновило революционеров усилить пропаганду в сухопутных войсках и военно-морских силах. Осенью 1905 года царь, припертый к стене, пошел наконец на уступки, даровал конституцию, которой требовали либералы, и преследования Горького прекратились. Циркулируя между Санкт-Петербургом и Москвой, Горький участвовал в митингах, составлял прокламации и не жалел своих сил, убеждая рабочих и интеллигенцию в том, что недавняя капитуляция власти должна подтолкнуть их к выдвижению дальнейших требований.
17 октября 1905 года Николай II опубликовал наконец манифест, в котором обещал созыв Учредительного собрания, Думы. Тем временем Горький и его друзья социал-демократы основали крупный ежедневник, «Новая жизнь», первый номер которого вышел 27 октября. Это была первая легальная большевистская газета. Часть необходимого начального капитала была внесена самим Горьким. В действительности благодаря гонорарам он имел теперь весьма солидный доход. Время героической бедности осталось далеко позади. Сегодня он бунтовал, не нуждаясь ни в чем. Из принципа. Заботясь о других. Но он так высоко вознесся, что опасался, как бы ему не пришлось иметь дело с реакционными бандами, называвшими себя черносотенцами. Поэтому он согласился, чтобы у него жили восемь грузин-большевиков, крепких и решительных парней, в обязанности которых входило охранять его ото всякой агрессии. Эти же черносотенцы не так давно убили революционера Баумана, похороны которого 20 октября 1905 года переросли в огромную народную демонстрацию с криками: «Долой самодержавие!»
Именно в «Новой жизни» он опубликовал свои знаменитые «Заметки о мещанстве»: «Я не знаю более злых врагов жизни, чем они. Они хотят примирить мучителя и мученика, и хотят оправдать себя за близость к мучителям, за бесстрастие свое к страданиям мира. Они учат мучеников терпению, они убеждают их не противиться насилию, они всегда ищут доказательств невозможности изменить порядок отношений имущего к неимущему, они обещают народу вознаграждение за труд и муки на небесах и, любуясь его невыносимо тяжкой жизнью на земле, сосут его живые соки, как тля. Большая часть их служит насилию прямо, меньшая – косвенно – проповедью терпения, примирения, прощения, оправдания…» Под горячую руку он уличал в мещанских тенденциях произведения Достоевского и Толстого.
27 ноября 1905 года он впервые встретил Ленина, который только что вернулся из эмиграции с твердым намерением ускорить процесс падения режима. Горький расскажет потом, что тогда у них что-то не заладилось, но потом они взглянули друг на друга более внимательно, и беседа мгновенно потекла легче. При всем восхищении Горьким и одобрении его резких выпадов против буржуазии Ленин сожалел о его сентиментальных связях с некоторыми либеральными интеллигентами. Горький хотел, чтобы редакция «Новой жизни» объединила убежденных большевиков и левых писателей невоенных убеждений, с тем чтобы газета получилась действительно демократичной, однако Ленин требовал выгнать из редакции все элементы, не принадлежащие к партии, чтобы создать неуязвимую команду, слепо преданную идеям марксизма. Именно это последнее обстоятельство и поставило на газете крест. Тон «Новой жизни» стал настолько агрессивным, что 2 декабря 1905 года газета была запрещена. На смену ей в неумирающем деле борьбы пришли другие издания, более или менее легальные.
7 декабря 1905 года Москву парализовала общая забастовка, организованная большевиками. В тот же день на место событий явился Горький, чтобы участвовать в раздаче бастующим оружия. Его квартира стала оперативным центром организации уличных боев. Первые столкновения с силами правопорядка были жестокими и кровавыми. Возведенные в спешке баррикады взять штурмом не удавалось. «Хороший бой! – писал Горький Пятницкому 10 декабря. – Гремят пушки – это началось вчера с 2 часов дня, продолжалось всю ночь и непрерывно гудит весь день сегодня… Рабочие ведут себя изумительно!.. У Николаевского вокзала площадь усеяна трупами, там действуют 5 пушек, 2 пулемета, но рабочие дружины все же ухищряются наносить войскам урон… Вообще – идет бой по всей Москве!» В некоторых полках начались митинги, и определенная часть солдат не скрывала своей симпатии к повстанцам. Не испытывая уверенности в московском гарнизоне, правительство прислало из Санкт-Петербурга Семеновский полк с артиллерией. Три дня спустя восстание было подавлено. Итог: тысячи убитых и раненых. Искупавшись в крови, Москва вновь обрела спокойствие. Страна жила, не зная, избежала ли она ужасного несчастья или только что упустила шанс на политическое обновление. В конце концов,
29
«К рабочим всех стран». (Прим. перев.)
Глава 12
Гнев эмигранта
Решившись уехать за границу, Горький действовал сознательно – в интересах не только своих товарищей, но и в своих собственных. Дело в том, что уже некоторое время, не ставя под сомнение необходимость борьбы против самодержавия, он больше не чувствовал себя комфортно в своей личной жизни. После семи лет совместной жизни он расстался, в 1903 году, со своей первой женой, Екатериной Пешковой. Однако официально развод они не оформили. Как и, собственно, не было разрыва как такового. Отдалившись один от другого, они сохранили между собой отношения привязанности, доверия и уважения. Их дети, Макс и Катюша, жили с матерью. Горький же недавно связал свою жизнь с Марией Андреевой. До самозабвения преданная своему новому другу, она пренебрегала театром, чтобы следовать за ним, куда бы он ни ехал и что бы ни затевал. Он же, однако, хотя и был по-настоящему увлечен ею, на публике воздерживался от каких-либо сентиментальных проявлений. Хотя свои политические страсти он изливал в письмах обильно, о делах сердечных он не говорил своим друзьям ни слова. Словно бы эта сторона должна была оставаться в тени, с тем чтобы все освещение было сосредоточено на деятельности борца-революционера.
Когда Горький предложил Марии Андреевой покинуть Россию по заданию партии, чтобы готовить революцию за границей, она охотно согласилась. Ее сопровождение в этом путешествии было для Горького тем более желательным, что она говорила на многих иностранных языках, тогда как он ни на одном, и она могла, таким образом, быть при нем переводчицей.
Они отбыли вместе, тайно, пересекли финскую границу и в феврале 1906 года прибыли в Берлин. Европа уже давно открыла Горького. Шесть издательских домов публиковали его произведения в Германии; во Франции его реноме поддерживалось благодаря восторженным исследованиям Мелькиора де Вогюэ; «На дне» и «Дети солнца» с триумфом шли на берлинских сценах, витрины книжных магазинов были увешаны книгами и фотографиями автора. Вскоре после его приезда Макс Рейнхардт, заправлявший немецким театром, устроил в его честь вечер. Когда Горький появился на сцене, присутствующие поднялись со своих мест, чтобы его поприветствовать, восторженно крича: «Hoch!» Сбор от этого вечера пошел в кассу большевистской партии.
Встретившись с лидерами немецких социал-демократов, Либкнехтом и Бебелем, Горький счел, что в Германии ему делать больше нечего, и отправился в Париж, где его ждало деликатное поручение. Этой весной 1906 года русское правительство, разоренное глупой русско-японской войной, просило у западных стран займа, который позволил бы ему выправить внутреннюю ситуацию в стране. Горькому было поручено настроить общественное мнение Франции против оказания помощи царскому режиму. 9 апреля 1906 года газета «L’Humanitе'e» [30] опубликовала его статью «Pas un sou au gouvernement russe!» («Не давайте денег русскому правительству!»). Этот призыв был с готовностью поддержан Обществом друзей русского народа, в президиум которого, помимо Анатоля Франса, входили Стейнлейн, Мирбо, Ланглуа, Сеньобос. Вскоре Горький написал Анатолю Франсу, чтобы выразить свою благодарность: «Искренно уважаемый мною собрат по оружию! Когда я узнал, что во Франции образовалось Общество друзей русского народа – этот день был днем моей великой радости… Ибо Ваше отношение к русскому народу не только подтверждает мою веру в силу искусства – оно воскрешает в мире великую мечту о братстве народов… Моя родина – страна невыразимых, безумных, зверских насилий над человеком, – моя родина становится кошмаром всего мира… Я знаю русский народ и не склонен преувеличивать его достоинства, но я убежден, я верю – этот народ может внести в духовную жизнь земли нечто своеобразное и глубокое, нечто важное для всех. Придавленный к земле своекорыстными стремлениями Романовых утвердить свою власть, расшатанную их бездарностью и жестокостью, ныне мой народ поднимает голову, он хочет открыто бороться за свою свободу со зверями – владыками его судьбы… Все честное, смелое, искреннее дружно встало на сторону народа – все чувствуют, что только его сила может спасти страну от гибели, и даже священники, старые враги его, идут ныне во главе крестьян-революционеров. А бездарное, выродившееся семейство Романовых, желая во что бы то ни стало удержать в своих руках власть над страной, обезумевшее от страха потерять эту власть, окружает себя всем, что есть в России подлого, зверского, позорного… Министр Дурново, публично обвиненный в краже казенного овса, не выгнан из кабинета министров. Он дает балы, и его дом охотно посещают все воры, убийцы, окружающие трон последнего из Романовых и самого жалкого из них… Русский народ понимает, что его хотят грубо обмануть, и не поддается обману. Он готовится к бою. Этот бой не будет продолжителен и тяжел, если русскому правительству не дадут денег в Европе на продолжение убийств и казней, бой будет краток и решителен, если народ получит теперь же материальную помощь. Но если будет продолжаться то напряжение, в котором живет теперь мой народ, – в душе его все более будет скопляться ненависти, все более жестокости, и в решительный момент – он неустраним все равно! – эта сила ненависти, этот обвал жестокости ужаснет весь мир!.. Кто искренно любит человека – должен помочь русскому народу скорее сбросить с своей груди иго людей, развращающих душу его – душу глубокую, мягкую, душу прекрасную!»
30
В то время газета находилась под влиянием Жореса.