Мальчик из Уржума
Шрифт:
– ...А потом во время переменки из класса выходить надо, - сказал Никифор Савельевич, подходя к самой парте.
Оба от неожиданности даже вздрогнули.
– Почему в классе сидите?
Филиппов и Сергей ничего не ответили.
– Почему, спрашиваю, в классе сидите?..
– Да я тут с Костриковым задачу решаю, - пробормотал Филиппов.
– А почему у тебя глаза на мокром месте? Чего ревел?
– Это просто так!
– буркнул Филиппов.
– Как это просто так?
– Да он меня в коридор не пускает. За ремень под партой держит. Пока задачку не решу.
Еле сдерживая
Сережа Костриков был его любимый ученик. В те дни, когда ребята делали в диктовке много ошибок и Никифор Савельевич, хлопая дверью, уходил с пол-урока, весь класс обступал Сергея.
– Костриков, иди попроси Никифора Савельевича. Он для тебя будет...
Что "будет" - ученики не договаривали, но Сергей сам понимал, в чем дело. Он бежал в учительскую, и обычно через несколько минут Никифор Савельевич возвращался в класс.
Прищурив глаза, заложив руки назад, учитель вприпрыжку принимался ходить по классу. Потом останавливался посредине и, подняв кверху указательный палец, говорил школьникам:
– Хотел я вам почитать одну интересную книжку, но теперь раздумал и читать не буду. Не буду! Урок плохо приготовили. Недоволен я вами, друзья! Недоволен!
После этих слов Никифор Савельевич снова направлялся к дверям. Ученики вскакивали с парт и бросались за Морозовым.
– Простите, Никифор Савельевич, мы больше не будем. Почитайте нам что-нибудь, простите нас!
– кричали ребята.
– Ну уж так и быть! Сегодня я почитаю. Но не лентяям читать буду, а тем, у кого головы на плечах. Голова, друзья, для того дана, чтобы ею думать, а не для того, чтобы на ней вихры помадить!
Все ученики при этих словах Никифора Савельевича обязательно поворачивались и смотрели на Филиппова.
Глава XVII
СПЕКТАКЛЬ
Шел второй год Сережиного ученья в УГУ и пятый год его жизни в приюте, когда случилось событие, которое сильно взволновало всех ребят. Для приюта построили новый дом. Деньги на постройку пожертвовали уржумские купцы, которых отец Константин называл "благодетелями".
Старый приют был настолько плох, что давно уже боялись, как бы он не рухнул и не придавил всех воспитанников.
Новый деревянный дом выстроили здесь же, во дворе, в двух шагах от старого. Давно уже в приюте не было, такого волнения, как в день новоселья.
Что там ни говори, а всё-таки новый дом. И жизнь в нем, верно, будет тоже новая, не такая, как прежде.
Но дом оказался ничуть не лучше старого.
Комнаты были также малы, спальни также тесно набиты койками. Уборная, как и в старом доме, помещалась в холодных и темных сенях; рядом с кухней, на стене, висели всё те же, давно знакомые, рукомойники. А в коридоре уже на другой день после переезда запахло мочалкой и жареным луком.
Только тем и отличался новый дом от старого, что бревенчатые стены, еще не успев потемнеть, пахли лесом, и на них выступали капли смолы, когда печки бывали жарко натоплены.
Новый приютский дом пришел осмотреть сам председатель совета Уржумского благотворительного общества - Польнер. Это был пожилой человек в очках и в длинном черном сюртуке. Ходил он слегка сутулясь, заложив левую руку за спину, мягко и осторожно ступая, словно шел по льду.
Приютским
Но надежды на Польнера и на новую жизнь не сбылись. Всё шло по-прежнему, так же скучно и однообразно, как раньше. Так же по утрам приходила будить ребят Дарья, так же по пятницам и средам ели они липкую кулагу и гороховый кисель с постным маслом, так же наказывали их за всякие провинности - ставили столбом посредине столовой, и так же после ужина сразу гасили лампу. Это для Сережи было обиднее всего: нельзя было читать книги.
А книги Никифор Савельевич давал замечательные - и Гоголя, и Тургенева, и стихи Некрасова.
Рано утром, как только начинало светать, Сережа поднимался с кровати и, завернувшись в одеяло, усаживался на окно. За окном было темно, и звезды еще не все успевали погаснуть в ночном небе. Понемногу рассветало, а Сережа сидел на холодном подоконнике, с трудом разбирая слова.
– Сидит, как домовой, на окошке, людей только пугает! Вот погоди, скажу Юлии Константиновне, что сам не спишь и другим не даешь, - ворчал и грозился проснувшийся Пашка.
В ту же зиму, под Новый год, Юлия Константиновна решила устроить спектакль, в котором участвовали бы сами ребята. Пьесу выбрала она грустную, под названием "Сиротка". Говорилось в этой пьесе про девочку, у которой померли родители. Сиротке очень плохо жилось до тех пор, пока ее не взял к себе на воспитание добрый старик-лесник. Но как только лесник взял ее к себе, пьеса и кончилась.
Всем ребятам очень хотелось играть в пьесе. Роль сиротки досталась Наташе Козловой, и все девочки ей завидовали. Маленькая, бледная Наташа славилась на весь приют своим голосом. Ей дали главную роль потому, что сиротке полагалось по пьесе много петь. Играть лесника досталось Пашке. Это были самые интересные роли.
К спектаклю готовились долго. Репетиции устраивали в канцелярии, за плотно закрытой дверью. Все, кто не участвовали в спектакле, изнывали от любопытства, бегали подслушивать и подсматривать в замочную скважину. Репетировали пьесу по два, а то и по три раза в день. Ребята с непривычки уставали и путали слова. На одной из репетиций двое "артистов" горько расплакались и не захотели читать в третий раз свою роль.
Юлия Константиновна рассердилась. После репетиции она приказала упрямым "артистам" пойти в столовую и стать на колени. Теперь уж "артисты" стали завидовать тем, кто не участвовал в спектакле.
Три недели готовили пьесу - репетировали ее и рисовали декорацию: большущую русскую печь с заслонкой, похожей издали на огромную черную заплату, и стену с дверью, которая не открывалась.
И вот, наконец, пришел Новый год, а с ним и тревожный день спектакля. "Артисты" с утра так волновались, что за завтраком даже не прикоснулись к жареной картошке, самому любимому блюду приютских. Наташа Козлова то и дело бегала в коридор и пила из кадки ледяную воду. От страха ее бросало то в жар, то в холод. К полудню она охрипла.