Мальчик в капюшоне
Шрифт:
– Ничего, – тихо ответил мальчик. – Дайте пройти, я уйду.
– Куда собрался, мы ещё не договорили, – с наездом сказал пацан, и толкнул моего друга. Мальчик упал на бетонный пол почти возле самого края крыши, я увидела, как пацан пнул его ногой, и услышала крик.
Я испуганно охнула, пацаны обернулись – меня заметили. Сильнее прижав к груди книгу я со всех ног бросилась вниз по лестнице, пулей вылетела из заброшки, отбежала от неё на приличное расстояние и только тогда перевела дух, поняв наконец, что за мной никто не гонится. Мои коленки тряслись, зубы стучали, никогда
Я представила, что они могли бы сбросить меня с той крыши, в страхе закрыла глаза и помотала головой, отгоняя от себя эти страшные фантазии.
Я должна была как-то помочь мальчику в капюшоне – рассказать бабушке, позвать кого-то из взрослых. Но я ничего не сделала. Я вспомнила, что бабушка запрещала мне ходить в заброшку, и в моей глупой детской голове страх того, что бабушка узнает о моих похождениях пересилил голос совести, говорящей, что я должна помочь другу.
И я предала его. Я ничего не сделала. Просто забежала домой, спрятала книгу в ящик стола, засунула голову под подушку, и сделала вид, что ничего не произошло.
Через пару дней родители забрали меня домой, и я больше никогда не встречала мальчика в капюшоне. В те пару дней, что я провела у бабушки перед отъездом, я порывалась пойти на крышу, хотела удостовериться в том, что с ним всё в порядке. Но мне было стыдно. Я представляла, что он обвинит меня в том, что я убежала, а убежав, не позвала никого на помощь, назовёт предательницей.
Ведь он наверняка меня видел. Знал, что я поднималась в тот день на крышу. Поэтому я так и не смогла туда вернуться. Не попыталась с ним поговорить, не попросила прощения. Вдруг он бы меня простил меня? Этого я уже не узнаю.
Именно поэтому сейчас, когда я уже десятиклассница, мне стыдно напрямую спросить Рощина, он ли это. Он ли тот самый мальчик в капюшоне, с которым я сидела на крыше и болтала обо всём на свете.
Я боюсь, что если он меня узнает, он не за что не захочет со мной общаться. А я так сильно хочу его вернуть! Хочу вернуть те дни, когда мы были друзьями. И вернуть книгу о собаке по имени Джерри, которая так и осталась у меня… Но тогда он точно поймёт, что я та сама девочка, предавшая его. Поэтому я не собираюсь возвращать книгу, и просто надеюсь, что он – это Алекс Рощин, хозяин собаки по имени Джерри.
Ведь это будет значить, что после того, как мы перестали общаться, у него всё сложилось хорошо, и моё чувство вины хотя бы ненадолго сможет оставить меня в покое. Потому что с тех пор, как я бежала с той крыши, оно почти всегда было со мной.
Тогда, пять лет назад, я не думала, что это будет так. Я думала, что вернусь к привычной жизни, и забуду мальчика в капюшоне и лето у бабушки как дурной сон.
Мне казалось – вернусь домой, и всё пойдёт так, как было раньше. Я прощу родителей за то, что так бессердечно кинули меня на всё лето, мы снова будем семьёй, будем вместе проводить выходные, по будням мама будет возить меня на фигурное катание, которое я так любила.
Всё будет как раньше, и я быстро забуду о том, как предала своего безымянного друга.
Но так, как раньше не получилось. Родители что-то
Мой сбитый режим сказался на тренировочном процессе – я понимала, что девочки из группы начинают меня обгонять, злилась, и мои занятия фигурным катанием как-то сами собой сошли на нет. Кажется, мама этого даже не заметила – только отстранённо кивнула, когда я сказала ей, что больше не буду кататься.
Она вообще стала какой-то отстранённой – не ругала меня за тройки, которых стало больше, чем обычно, почти не хвалила за пятёрки.
– Ты больше меня не любишь! – в истерике кричала я. Мама уверяла меня, что это не так, но я ей не верила.
Забыть о предательстве у меня тоже не получилось. Ложась поздней ночью с красными от игр и сериалов глазами, я долго не могла уснуть, вспоминая, как тёмными вечерами на крыше мы болтали обо всём на свете, делились всеми своими радостями и печалями. Я накрывала голову подушкой, пытаясь забыть его крик, когда самый крупный пацан из компании окруживших его придурков пнул его ногой.
Я пыталась забыть, как позорно убежала, а потом побоялась позвать кого-то на помощь по совершенно дурацкой нелепой причине – чтобы бабушка не узнала, что я хожу в ту заброшку. Я, не боящаяся хамить бабуле, побоялась того, что она меня отругает и запретит выходить гулять, если узнает, что я хожу в заброшку! Где была моя логика и здравый смысл, где была моя совесть!
Я ночами плакала, представляя, как сильно те пацаны могли его избить. Я плакала, вспоминая, как несколько раз ходила кругами вокруг заброшки, но так и побоялась подняться на наше место. Чего я боялась? Того, что застану там тех пацанов? Того, что застану там мальчика в капюшоне, и он назовёт меня предательницей? Думаю, всего сразу.
Я плакала из-за того, что больше никогда его не увижу. Не смогу попрощаться, не смогу попросить у него прощения. И моё первое детское предательство навсегда тяжёлым камнем легло на моё сердце.
А ещё я наконец узнала, что случилось с моей мамой. Рак. У неё нашли рак. Поэтому родители отправили меня на лето к бабушке, поэтому мама полностью забила на мою учёбу и мои тренировки. А не по тому, что хотела покупаться в море без меня или перестала меня любить.
Мамы не стало, когда я училась в девятом классе. Тогда же я узнала, что всё то время, когда мама боролась со своей болезнью, у папы была другая женщина, намного младше мамы.
После маминой смерти он почти сразу же привёл её в наш дом. Предал память о маме, предал меня. И поэтому я ушла. Закончила девятый класс, забрала документы из гимназии, переехала к бабушке и перешла в тридцать пятую школу.
Папа пытался вернуть меня обратно домой, говорил, что я совершаю большую ошибку. Что от учёбы в старших классах и занятий с репетиторами, которые он мне оплачивает, зависит вся моя последующая жизнь. Я разрыдалась, бросила трубку, и с тех пор больше с ним не разговаривала.