Мальчики Из Бразилии

Левин Айра

– Плохи у тебя дела, - сказал Менгеле.
– Но долго ­ты не протянешь. Я вижу даже отсюда. Лицо серое, как пепел. Эти собаки не проявят ко мне интереса, если я буду спокойно сидеть и разговаривать с ними. Им захо­чется помочиться, попить воды.
– Обращаясь к собакам, он сказал по-английски: - Воды? Пить? Хотите воды? Хорошие собачки. Идите, попейте водички.

Доберманы продолжали рычать, оставаясь на местах.

– Сукины дети, - с удовольствием выругался Менгеле по-немецки. И обращаясь к Либерману.
– Так что ты ничего не добился, еврейский выродок, если не считать того, что теперь тебя ждет долгая смерть вместо мгновенной, ну и разве что у меня немного поцарапана

кисть. Через пятнадцать минут меня здесь не будет. И Четвертый Рейх грядет - пусть даже не немецкий, но пан-арийский. И я еще успею увидеть его и стать одним из его вождей. Можешь ли ты только представить, какое благоговей­ное преклонение вызовет их появление? Какой мис­тической властью они будут обладать? Каким трепетом будут охвачены русские и китайцы? Не говоря уж о евреях.

Телефон зазвонил.

Либерман сделал попытку оттолкнуться от стены - если бы удалось, он бы мог дотянуться до провода, свисающего со столика около дверей, но боль в бедре пронзила и обездвижила его. Он полулежал в крови. Закрыв глаза, он старался набрать в грудь воздуха.

– Отлично. Через пару минут ты умрешь. И, умирая, думай о своих внуках, отправляющихся в газовую печь.

Телефон продолжал звонить.

Может, то Гринспан и Штерн. Звонят выяснить, по­чему он не звонит им. И, не получив ответа, они должны обеспокоиться и явиться сюда, не так ли? Если бы только доберманы еще придержали Менгеле...

Он открыл глаза.

Менгеле сидел, улыбаясь окружавшим его псам - спокойная, уверенная, дружелюбная улыбка. Теперь они уже больше не рычали.

Он позволил векам опуститься на глаза.

Он попытался изгнать из своих мыслей картины газо­вых камер, марширующих армий и вопящих толп. Он подумал, что, скорее всего, Макс, Лили и Эстер смогут и дальше руководить работой Центра. Возмездие должно прийти. И остаться в памяти.

Рычание и лай. Он открыл глаза.

– Нет, нет!
– торопливо говорил Менгеле, вжимаясь спиной в угол дивана и вцепившись в подлокотник и спинку, пока доберманы, рыча, надвигались на него.
– Нет, нет! Хорошие собачки! Хорошие! Нет, нет, я нику­да не двигаюсь! Нет, нет! Видите, как я спокойно сижу? Хорошие собачки. Хорошие.

Улыбнувшись, Либерман снова прикрыл глаза.

Хорошие собаки.

Гринспан? Штерн? Приходите же...

– Еврейский выродок?

Носовой платок уже и сам держался на ране, присох­нув, так что он держал глаза закрытыми, стараясь не дышать - пусть себе думает - но тут он приподнял правую руку и шевельнул средним пальцем.

Далекий лай. Собаки на задах дома подали голос.

Он открыл глаза.

Менгеле в упор глядел на него. И в его взгляде была та же ненависть, что в тот вечер, давным-давно, хлыну­ла на него из телефонной трубки.

– Что бы ни было, - сказал Менгеле, - я все равно победил. Уиллок был восемнадцатым, кого постигла смерть. Восемнадцать из них потеряли своих отцов, ког­да и он потерял своего, и, по крайней мере, хоть один из восемнадцати достигнет возмужания, как и он, и станет тем, кем был он. И тебе не удастся живьем покинуть эту комнату, чтобы остановить его. Мне, мо­жет, это тоже не удастся, но уж тебе-то и подавно; уж в этом-то я могу тебя заверить.

Шаги на крыльце.

Доберманы рычали, обступив Менгеле.

Либерман и Менгеле, разделенные пространством комнаты, смотрели друг на друга.

Открылась передняя дверь.

Закрылась.

Они смотрели на порог.

Что-то упало в холле. Звякнул металл.

Шаги.

В дверях появился и остановился мальчик - худой, остроносый, темноволосый. Широкая красная полоса пе­ресекала грудь его синей куртки с молнией.

Он посмотрел на Либермана.

Он посмотрел на Менгеле и на собак.

Перевел взгляд на убитого добермана.

Вытаращив светло-голубые глаза, он обводил взгля­дом комнату.

Рукой, затянутой в черную пластиковую перчатку без пальцев, он откинул со лба острый клок волос.

– Вот черт!– воскликнул он.

– Mein... дорогой мой мальчик, - начал Менгеле, с обожанием глядя на него, - мой дорогой, дорогой, до­рогой мальчик. Ты просто не можешь себе представить, как я счастлив, как я рад видеть тебя перед собой, такого красивого, сильного и здорового! Не можешь ли ты ото­звать этих псов? Этих восхитительных и преданных тебе собачек? Они держат меня без движения на месте уже несколько часов, ошибочно решив, что именно я, а не этот грязный еврей, что валяется вон там, пришел сюда обидеть тебя. Так будь любезен, отзови их, да? И я все тебе объясню.
– Он нежно улыбался, сидя среди рыча­щих доберманов.

Мальчик, рассмотрев его, медленно повернул голову к Либерману.

Либерман мог только отрицательно покачать головой.

– Не позволяй, чтобы он тебя обманул, - предупре­дил Менгеле.
– Он преступник, убийца, ужасный чело­век, который явился сюда, чтобы нанести вред тебе и твоей семье. Отзови этих псов, Бобби. Видишь, я даже знаю, как тебя зовут. Я знаю о тебе все - и то, что ты бывал на Кейп-Код прошлым летом, что у тебя есть кинокамера, что у тебя есть две симпатичные двоюрод­ные сестрички, которых зовут... я старый друг твоих родителей. В сущности, я тот врач, что принимал тебя и привез тебя сюда из-за границы. Я доктор Брейтенбах. Тебе когда-нибудь доводилось слышать обо мне? Я давно уехал отсюда.

Мальчик недоверчиво посмотрел на него.

– Где мой отец?
– спросил он.

– Не знаю, - ответил Менгеле.
– Я подозреваю, что эта личность с пистолетом, который мне посчастливи­лось выбить у него - собаки, увидев, как мы боремся, пришли к неправильным выводам - я подозреваю, что он мог...
– Менгеле печально покачал головой, - рас­правиться с твоим отцом. Только что приехав из-за границы, я позвонил сюда, и он впустил меня в дом, сделав вид, что он ваш друг. Когда он вытащил оружие, мне удалось справиться с ним, но он успел открыть двери и впустить собак. Отзови их, и мы поищем твоего отца. Может, он только лежит где-то связанным. Бедный Генри! Но давай будем надеяться на лучшее. Хорошо, что тут не было твоей матери. Она все еще преподает в школе в Ланкастере?

Мальчик не сводил глаз с мертвого добермана.

Либерман шевельнул пальцами, пытаясь привлечь его внимание.

Мальчик перевел глаза на Менгеле.

– Кетчуп!
– сказал он, и доберманы, прыгая, поспе­шили к нему: двое расположились по одну сторону от мальчика, а одна собака - по другую. Руками он кос­нулся их длинных вытянутых голов, отливавших воро­неным блеском шерсти.

– Кетчуп!
– радостно воскликнул Менгеле; спустив ноги с дивана, он принял сидячее положение и начал растирать плечо.
– Да и за тысячу лет я бы не дога­дался сказать «кетчуп».
– Поднимаясь и растирая бедро, он улыбнулся.
– Я говорил им «вон», я говорил им и «прочь», и «идите», я называл их друзьями, но мне и в голову не пришло сказать «кетчуп»!