Мальчики с бантиками
Шрифт:
– Черноморцы и азовцы – становись!
На этот раз – с вещами. Прощай, Соловки…
Все давно ждали этого волшебного момента, но счастье омрачалось болью расставания. Увидят ли они когда-нибудь эти прекрасные леса, блеснет ли им в ночи совиный глаз маяка на Секирной горе?
Последние слова, последние напутствия.
– Тихоокеанцы и амурцы, выходи строиться!
Этих мало. Они понуры и подавлены тем, что, подготовившись к войне, на войну не попадут. Пошел маленький дождик. Аграмов, в кожаном пальто,
– Балтийцы, с вещами на построение!
Федя Артюхов вскинул на плечи мешок:
– Ну, вот и стал я балтийцем. – Он постоял напротив тех, кого еще не звали с вещами.
– Североморцы! – сказал им Артюхов. – Может, еще свидимся. А может, и нет. Прощайте на всякий случай, ребята… Я пошел!
Савка проводил глазами его рослую фигуру, нечаянно подумав: «Скоро он будет в Ленинграде». И что-то кольнуло в сердце: «Может, напрасно я на Север?» Но тут же он отогнал эту мысль прочь: «Я прав, недаром меня и Аграмов одобрил». Трижды вспыхнули песни уходящих и угасли за Секирной горой. Балтийцы ушли.
Теперь все ушли, а оставшиеся огляделись.
– Как мало нас, ребята!
Да, немного. Человек двести. И в любого ткни пальцем, обязательно попадешь в североморца.
Они часто спрашивали:
– Всех отправили, а когда же нас?
– Потерпите, – отвечали им. – Сначала отправляем тех, у кого дальняя дорога. А вам-то, североморцам, ехать – пустяки…
Делать было нечего. Пока они вольные птицы. Ни нарядов, ни приборок, ни занятий. Трижды в сутки сходи на камбуз, а весь день гуляй. Но гулять было невмоготу.
Юнги устали ждать.
– Ждите! Скоро в кремль придет транспорт за вами.
Савка с Поскочиным сидели на скамеечке возле учебного корпуса, когда из-за леса донеслось такое знакомое:
– Ать-два, ать-два… Нож-ку! Не стесняйся поднять повыше!
– Росомаха ведет своих гавриков, – догадался Коля.
Показался небольшой отряд юнг второго набора, старательно бивших по лужам новенькими бутсами. Рядом с ними, следуя по обочине, с кочки на кочку прыгал молодцеватый Росомаха, орлиным оком высматривая непорядки в шеренгах.
– Рука до бляхи! – поучал он молодняк. – После чего отводится назад под сорок пять градусов. Ать-два, ать-два!
– Старается, – сказал Савка. – В науку вгоняет.
Старшина подошел близко, и юнги встали перед ним.
– Ну, как новая публика? – спросил его Коля.
– Публика что надо. Что ни скажу – все делают. Не как вы, бывало, грешные. Но зато с вами, кажется, было повеселее… – Старшина повертел в руках кисет, на котором Танька вышила ему целующихся голубков. – Кажется, я женюсь на этой самой, – признался Росомаха. – Да, вот такие дела. Может, закурим?
– Спасибо. Неженатые и некурящие.
– Везет вам, ребята! –
Он ушел к своим новым гонгам, а Савка фыркнул:
– Нашел чем соблазнять. Зайцами на речном трамвае.
Коля Поскочин вдруг зло блеснул на него глазами.
– А ты ничего не понял? – спросил он. – Росомаха ведь полюбил всех нас. Хотел найти хорошие слова. Но волнуется человек, вот и ляпнул про этот трамвай. Надо понимать людей… Если останусь жив, – закончил Коля, – я навещу его в Киеве. Пускай он катает меня себе на здоровье. Мне-то на трамвай плевать, но ему будет приятно…
– Верно, – согласился Савка. – Так ведь я разве спорю? Мужик он хороший. Зря мы нервы ему понапрасну трепали.
Издалека послышался печальный надрыв запоздалого горна. Горнист выпевал сбор.
– Пошли. У меня даже сердце заколотилось.
– У меня тоже, – сознался Коля. – Это нам…
Последовала быстрая перекличка. Североморцы отвечали сорванными от волнения голосами: «Есть! Есть! Есть!..» Вещи уже в руках. Какие там вещи у юнги! Казенное бельишко. Пара учебников. Куски мыла. Не обжились. Специально для проводов североморцев прибыл оркестр. Пожилые матросы-музыканты продували для марша трубы, опробовали звоны тарелок. Щедровский вышел из штаба, произнес речь о славных традициях русского флота, о верности долгу и Родине. Он закончил словами:
– Высоко несите по морям гордое звание юнги!
Солнце уже садилось. Блеснула медь духовых труб, юнги тронулись, все вокруг наполнилось торжественной печалью, а гигантская труба геликона еще долго выговаривала за лесом: «Будь-будь… будь-будь!» На электростанции прокудахтал им в расставание движок дизеля. В конюшне прощально заржала родная юнговская Бутылка. Вот и баня. Вышла оттуда распаренная, как свекла, Танька с веником и тазом. Была она в синем берете и тельняшке.
– Поклон защитникам отечества, – пожелала она. – Понапрасну-то под пули не суйтесь…
Витька Синяков крикнул ей на прощание:
– Ты хоть новеньких-то на сахаре не обвешивай…
Юнги переговаривались, что Аграмов не вышел на их проводы.
– Не заболел ли старик?
Вдали уже была видна крутая лестница, ведущая к маяку на Секирной горе. Капитан первого ранга ждал юнг на дороге. Он поднял руку.
– Вы, – сказал он им, – уходите последними. А на флот вы, североморцы, прибудете первыми. Ехать всего одну ночь. Товарищи юнги… дети мои! – нашел он нужное слово. – Вся большая жизнь лежит перед вами. Большая – как море. Как море! Я, старый офицер русского флота, низко кланяюсь вам…