Мальчишка с бастиона
Шрифт:
Тополчанов дёрнул ликующего Кольку за руку и деловито сказал:
– Очнись, Ника! В увольнение пойдёшь - не сомневайся. А пока давай слушай.
Прапорщик остановился у первого орудия.
– Эта кириллица, что тебе непонятна была, «фитой» зовётся. Понял?
– Понял, - не раздумывая, ответил Колька.
Тополчанов недоверчиво посмотрел на него, но продолжал настойчиво:
– А ещё есть «ижица»… Запомни: «миропомазанье» - тут «ижица».
– Миропомазание, - радостно повторил Колька, - тут,
Фита…
Тополчанов насупил брови.
– Нет, не фита, а… а… ижица, - заметив суровый взгляд прапорщика, быстро поправился Колька.
– Я ведь слухаю, ваше благородие… хрест святой - слухаю…
– И он наклонился к стволу.
– Вот что, Ника, - сказал Тополчанов, - погляжу я, настроение у тебя нынче возвышенное, не до ижицы тебе. Да и мне некогда, лучше завтра продолжим занятия.
А сейчас, коли есть охота, позанимайся с Ковальчуком. Как я погляжу, он быстрей тебя всё усвоил.
Тополчанов ушёл. Колька тоже хотел сбежать, но на его плечо легла тяжёлая рука Ковальчука.
– Давай слагай, - грозно приказал он.
Колька покорно подошёл к пушке.
– Он… то… есть… ук… фу…
– Эн нет, - перебил его Степан, - давай ещё раз. Заруби соби на носи: фита…
Фита, - повторил он настойчиво. И неожиданно добавил: - Ты, браток, запомни: корень ученья горек, да плод сладок. Подивись зорче сюды, - он ткнул пальцем в ствол орудия, - тут не «Алёна» написано, а другое слово. Поняв?
Николка покраснел до кончика носа, но ничего не ответил.
А Ковальчук продолжал:
– Мий вучитель, як дошлы до этих самых ижиц и фиты, усе приговаривал: «фита да ижица - розга к телу ближится». И бил после кажной буковки и кажной цифири. Да як бил! Ты, браток, того не розумиешь!..
– Знаю, - сказал Николка, - меня тётка Маланья била нещадно и тож приговаривала, только всё матерно. Папаня не бил - на корабле да на корабле, неколи было. А мамка - та болельщица была, у неё сил лупить не хватало…
Подошёл незаметно Берг и долгое время наблюдал за необычным занятием. Потом негромко спросил:
– Как давно вы занялись сим делом?
Они вскочили и вытянулись перед инженером.
– С полмесяца как будет!
– отрапортовал Ковальчук.
– Их благородие Тополчанов содействует, - и тут же добавил, - тильки хранцуз мешае, ваше благородие.
– Это верно, мешает, - улыбнулся поручик.
– Однако успехи имеются?
– повернулся он к Кольке.
– Да вот, нову пушку разбираем, Александр Маврикиевич, - ответил за мальчика Ковальчук.
Берг взглянул на литые буквы орудия и сказал, внимательно глядя на Пищенко:
– Хочу послушать, Николка!
– Фита, ук, люди… Фул-тон… За-вод… - чётко выговаривал Колька.
Берг отошёл к рядом стоящей мортире и, указывая на цапфу, оказал голосом, в котором слышалось явное удивление: - А вот это прочтёшь?
– Покой, ук… Пу, - начал Колька. Прапорщик ласково подбадривал: «Так, так, так…» - Пушка-карронад, - прочитал мальчик.
– Вес 118 пуд… 1827 года…
Берг протянул мальчугану руку.
– Молодец, Пищенко… молодец! Сначала аз да буки, а там и науки!
– офицер повернулся к Степану.
– Верно я говорю, Степан Иванович?
– Так точно, ваше благородие. Мальчонка он смекалистый. Ещё месячишко - и буде окорострильно читать… Ему б после войны учиться пойти, - понизив голос, сказал Ковальчук, - от в науки и вышел бы.
– Пойдёт, обязательно пойдёт!
– ответил поручик.
– Дай бог ему и нам всем уцелеть… Обязательно поможем!
И зашагал по блиндажному ходу к офицерской землянке пятого бастиона. Колька и Степан задумчиво глядели ему вслед. Потом Степан сказал:
– Ну что ж, падем в фурлыгу, пора чаёк состряпать…
Они пошли к своему укрытию, которое одни называли «фурлыгой», другие «курлыгой», но в общем похоже оно было на маленькую берлогу, в которой и не всякий медведь жить согласился бы.
С тех пор как матросская землянка была окончательно разбомблена, Степан и Колька построили себе собственный «дворец». Ковальчук лопатой выдолбил в каменистой, неподатливой земле небольшое углубление со скатом с одной стороны (это был будущий вход, вернее «влаз»). Из нескольких камней была сложена посреди ямы «грубка» - нечто вроде печи - и ловко прилажен навес. Это было жилище на двоих. Вползали туда на четвереньках, а проводить время в этом «дворце» можно было только лёжа.
Колька шмыгнул в фурлыгу и начал подавать оттуда Степану котелок, ложки, хлеб и прочие припасы. Надо сказать, что на тот случай, когда уже готовый обед разбивало снарядом, у Ковальчука с Колькой были свои запасы. Антонина Саввишна частенько подкармливала их.
Степан установил у входа в фурлыгу две коряги с перекладиной и начал раздувать угли.
– Так, - приговаривал он, - пока наш поварче сотворит обед, мы чайком с хлебом побалуемся.
Вылез Колька. Взял котелок и пошёл к землянке кока за (водой.
Кок был худой и длинный, как жердь, солдат. Батарейные считали его кладом. И верно, с тех пор как появился на редуте Ерофеич, с питанием всё сразу наладилось. Он даже живность завёл кое-какую, и ещё недавно у землянки расхаживало несколько кур. В последнюю бомбардировку их не успели загнать в прикрытие, и почти всех перебило гранатной картечью.
Но самой большой гордостью Ерофеича был рыжий, с оборванным наполовину гребнем петух. Рослый, вечно испачканный смолой (неизвестно, где он её отыскивал) гордец, он ступал, высоко поднимая растопыренные пальцы, вскинув чёрный, побитый .в драках клюв.