Маленький, большой

Краули Джон

В ЛЕСАХ На следующий день на небе стали собираться тучи. Он появлялись не спеша, но казалось, что когда они тянут все небо, то окажутся на расстоянии вытянутой руки от земли. Дорога, по которой они шли, петляя по лесу. Огромные деревья стояли так близко друг к другу, что их кони сплетались так, что казалось, что на дубах растут кленовые листья, а орешник покрыт листьями дуба. Они с трудом пробирались сквозь заросли плюща и подгнившие стволы деревьев, которые перегораживали тропинку. - Какая чащоба!
– сказал Смоки. - Зато хорошо защищает,- отозвалась Алис. - Что ты имеешь в виду? Она вытянула руку вверх ладонью, чтобы посмотреть, не начался ли дождь - на ладонь упала капля, потом другая. - Здесь никогда не было столько поваленных деревьев, по крайней мере лет сто. Дождь начался уверенно, неторопливо, подобно тому, как собирались облака - это был не легкий моросящий дождик, а настоящий ливень. - Черт побери,- сказала она, достала из рюкзака мятую желтую шляпу и надела ее, но было совершенно ясно, что им предстоит вымокнуть до нитки. - Далеко еще?
– поинтересовался Смоки. - До лесного домика? Не очень. Хотя, подожди минуту. Она остановилась, лежащую перед ними. Непокрытая голова Смоки начала чесаться от стекающих капель. - Здесь можно срезать путь,- сказала Алис,- можно пойти по тропинке, она должна быть где-то здесь, если только я смогу найти ее. Они ходили взад-вперед по краю непроходимого леса. - Может быть, они не сохранили ее,- сказала она, пока они искали.Они очень страшные. Ведут такой уединенный образ жизни. Они все живут здесь неподалеку и никогда никого не видят. Она остановилась у неясного просвета в мелколесье и сказала: "Здесь". Смоки показалось, что она была не совсем уверена. Они углубились в подлесок. Дождь монотонно стучал по листьям, звук падающих капель становился непрерывным и сливался и сливался в один, удивительно низкий звук. Небо затянуло тучами, под деревьями было темно, как ночью, и даже серебристые струи дождя не освещали темноту леса. - Алис? Он остановился и замер. Все, что он мог слышать - это звук дождя. Он так увлекся поиском предполагаемой тропинки, что потерял ее. Он также сбился и с тропинки, если только она там была. Он снова окликнул ее, все еще чувствуя самонадеянность и не имея причины для беспокойства. Он не услышал ответа, но как раз в это время заметил тропинку, которая легко извиваясь бежала между деревьями. Наверное, она нашла ее и быстро прошла вперед, пока он блуждал в зарослях. Он вышел на тропинку и двинулся по ней, совершенно мокрый от дождя. Алия должна была в любой момент появиться перед ним, но ее все не было. Тропинка уводила его все дальше и дальше в лес. Казалось, что она ускользает из-под его ног и он никак не мог заметить, куда она ведет, но больше идти было некуда. Он не смог бы сказать, сколько времени он шел, только тропинка привела его на опушку леса, которую кольцом обступали мокрые от дождя деревья-гиганты. Внизу на поляне, совершенно нереальный в капающем тумане, стоял дом - самый странный из всех, которые ему когда-либо приходилось видеть. Это был один из ненормальных коттеджей Дринквотера в миниатюре, но только весь цветной: с красной черепичной крышей, с белыми разукрашенными стенами. Он выглядел чрезвычайно странным и совершенно новеньким. "Наверное, это тот самый дом,- подумал он,- но где Алис?" Должно быть, это не он, а она потерялась. Он стал спускаться вниз по холму и двинулся по направлению к домику, минуя семейки грибов и красными и белыми шляпками, которые виднелись из мокрой травы. Маленькая круглая дверь с глазком и молоточком широко распахнулась, когда он подошел поближе и появилось маленькое, острое личико. Глаза подозрительно блестели, но на лице расплылась широкая улыбка. - Извините,- сказал Смоки,- это лесной домик? - Конечно, ответил человек и шире открыл дверь.- А вы Смоки Барнейбл? - Да,- ответил Смоки и подумал, откуда он знает его. - Не соблаговолите ли войти? Смоки подумал, что если в домике соберется больше двух человек, то он будет переполнен. Он прошел мимо мистера Вуда, на котором красовался как будто ночной колпак, и тот протянул руку, приглашая Смоки войти в домик. Смоки никогда не видел такой длинной и узловатой руки. - Очень мило с вашей

стороны пригласить меня,- сказал Смоки и маленький человечек улыбнулся так широко, что Смоки не мог и подумать, что такое возможно. Его коричневое, как орех, лицо, наверное раскололось бы на две части от уха до уха, если бы он продолжал улыбаться. Внутри домика было намного больше места, чем показалось ему вначале, или наоборот, меньше - он не мог бы точно сказать. По необъяснимой причине он почувствовал, как в нем поднимается волна смеха. В комнате стояли старые дедушкины часы, бюро с оловянными кружками и подсвечниками, высокая кровать с пуховой периной, покрытая лоскутным одеялом, простеганным так необычно, как ему не приходилось видеть раньше. Еще там был круглый полированный столик на шатких ножках и шкаф, который занимал большую часть комнаты. В комнате было трое удобно расположившихся людей: симпатичная женщина сидела на корточках перед печью, в деревянной колыбели лежал маленький ребенок, который агукал всякий раз, как женщина покачивала люльку, и старая, старая леди, которая сидела в углу, мерно покачиваясь, и быстро вязала длинный полосатый шарф. Все трое, конечно, заметили его появление, но делали вид, что не видят его. - Садитесь,- протянул певуче мистер Вудс,- и расскажите нам, что с вами произошло. Смоки охватил какой-то приятное удивление, которое буквально переполняло его, тоненький внутренний голос попытался возразить (с какой стати?), но тут же исчез, лопнул, как воздушный шарик, на который случайно наступили ногой. - Ну, начал он,- мне кажется я сбился с тропинки, по которой мы шли с Дэйли Алис, но теперь я нашел вас и не знаю, что с ней. - Хорошо,- сказал мистер Вудс. Он усадил Смоки за стол в кресло с высокой спиной и достал из серванта стопку расписанных голубыми цветами тарелок, которые он расставил по столу как колоду карт. - Вам следует немного подкрепиться,- сказал он. Как по команде женщина вынула их духовки лист противиня, на котором пеклась единственная ароматная плетеная булочка. Ее-то мистер Вудс и положил на тарелку Смоки, изучающе глядя на него. Булочка была не просто плетенкой - на ее поверхности полосками теста была выложена пятиконечная звезда, посыпанная сахаром. Смоки немного подождал, пока попадут еду другим, но булочка пахла так ароматно, что он поднес ее ко рту и съел в мгновение ока. На вкус она была так же восхитительна, как и на запах. - Я только что женился,- сказал он и мистер Вудс кивнул.- Вы, наверное, знаете Алис Дринквотер. - Да. - Мы думаем, что будем счастливы вместе. И да и нет. - Что?
– удивленно воскликнул Смоки. - Что вы сказали, миссис Андерхил? Счастливы вместе? - И да и нет,- повторила миссис Андерхил. - Но как...- начал Смоки и вдруг невероятная печаль нахлынула на него. - Все это - часть сказки,- сказала миссис Андерхил,- но не спрашивай меня, как это произошло. - Это что-то особенное,- с вызовом сказал Смоки. - Ну, ладно,- вмешался мистер Вудс,- ведь ты знаешь, что это не так. Его лицо вытянулось и стало задумчивым. Он уложил свой подбородок в огромную ладонь, сложенную лодочкой, а длинными пальцами другой руки забарабанил по столу. - Скажи нам, какой подарок она тебе подарила? Это было очень несправедливо. Она отдала ему все. Всю себя. Почему она должна дарить ему еще какой-то подарок? Но как только он сказал это, он вспомнил, что в свадебную ночь она предложила ему настоящий подарок. - Она отдала мне,- гордо сказал он,- свое детство, потому что у меня его не было. Она сказала мне, что я могу пользоваться им, когда захочу. Мистер Вудс уставился на него. - А она дала тебе портфель, чтобы положить его туда?
– лукаво спросил он. Его жена, если это была она, кивнула при этих словах. Мистер Андерхил самодовольно качнулась в кресле. Даже ребенок агукнул с таким видом, что казалось, будто он ведет счет. - Это не имеет значения,- сказал Смоки. С того времени, как он съел плетеную булочку, его настроение постоянно менялось и было похоже на постепенный переход от одного времени года к другому. Осенние слезы выступили на глазах. - Это не имеет никакого значения. Я не мог принять подарок. Видите ли - это было трудно объяснить - когда она была маленькая, она верила. Вся семья верила. А я нет. Я думаю, они верят до сих пор. Теперь это просто безумие. Как я мог верить в это? Я бы хотел поверить в чудеса и увидеть их, но если со мной этого никогда не произошло, как я мог принять ее подарок? Мистер Вудс энергично затряс головой. - Нет, нет,- сказал он.- Это совершенно прекрасный подарок. Он пожал плечами. - Просто у тебя нет портфеля, чтобы сложить туда это все. Смотри! Мы подарим тебе подарки. Настоящие. Он откинул крышку горбатого сундука, обитого черным железом. Внутри что-то блестело. - Смотри!
– сказал он, доставая длинную змейку ожерелья,- золото! Все остальные смотрели на Смоки, улыбнувшись при появлении подарка и ожидая его изумлений и благодарности. - Вы ... очень добры,- заикаясь проговорил Смоки, а мистер Вудс тем временем набросил ожерелье на шею Смоки и обмотал несколько раз, как будто собирался задушить его. Золото не было холодным, как и положено быть металлу, наоборот - оно было теплым, как его тело. Оно было таким тяжелым, что оттягивало шею, заставляя его отклоняться назад. - Что еще?
– спросил мистер Вудс, оглядывая его и приложив палец к губам. Миссис Андерхил одной из своих спиц указала на кожаную коробочку, стоявшую на серванте. - Правильно,- сказал мистер Вудс.- А как насчет этого? Цепляясь за коробочку кончиками пальцев, он подтягивал ее к себе, пока коробочка не упала ему в руки. Он с шумом открыл крышку. - Шляпа! Это была красная шляпа с высокой мягкой тульей, перехваченная заплетенными косичкой ремешком, на котором плавно покачивались перья белой совы. Мистер Вудс и миссис Андерхил одновременно ахнули и придвинулись ближе, пока мистер Вудс водружал шляпу на голову Смоки. Она была тяжелой, как корона. - Меня удивляет,- растерянно сказал Смоки,- что случилось с Дэйли Алис. - Это напомнило мне,- сказал с улыбкой мистер Вудс,- о самых лучших днях прошлого. Он достал откуда-то из-под кровати потрепанный, поеденный мышами саквояж. Он поставил его на стол и мягко пододвинул к Смоки. Казалось его взор слегка затуманился печалью. Его большие руки погладили поверхность саквояжа, как будто это была его возлюбленная. - Смоки Барнейбл,- сказал он,- вот мой подарок. Даже если бы она захотела, она не смогла бы дать его тебе. Саквояж стар, но достаточно вместителен для этого. Держу пари, что в нем есть комната для... На его лице промелькнула тень сомнения и он, щелкнул замками в усмешке. - О, множество комнат. Хватит не только для ее подарка, но и для твоего неверия и для чего-нибудь еще. Сам идет тебе в руки. Пустой портфель был тяжелее всего. - Вот и все,- сказала миссис Андерхил и старые часы мелодично зазвенели. - Пора идти,- сказала миссис Вудс и ребенок нетерпеливо зачмокал. - Что случилось с Алис?
– задумчиво сказал мистер Вудс. Он дважды обошел комнату, выглядывая в маленькие окошки и заглядывая во все углы. Он открыл дверь; прежде, чем он снова быстро захлопнул ее. Смоки выглянул в абсолютную темноту и услышал долгий сонный шепот. Мистер Вудс поднял палец, озаренный внезапной идеей, его брови взметнулись вверх. Он подошел к высокому шкафу на кривых ножках, который стоял в углу комнаты, рывком открыл его дверки и Смоки увидел мокрый лес, по которому он шел вместе с Алис, и далекодалеко саму Алис. Мистер Вудс указывал внутрь шкафа. - Было очень мило с вашей стороны,- сказал Смоки, входя в шкаф,отдать мне всю эту чепуху. - Забудь об этом,- сказал мистер Вуд и голос его неопределенно звучал вдалеке. Дверцы шкафа захлопнулись за Смоки с долгим звуком, похожим на звучание огромного гудящего колокола. Он подошел под мокрыми ветками, наклоняясь и отводя их руками. - Ради бога, что случилось,- воскликнула Дэйли Алис, когда увидела его. - Я был у Вудсов. - Представляю. Посмотри на себя. Толстые стебли ползучих растений каким-то образом обвивались вокруг его шеи. Цепкие колючки впились в его тело и нацеплялись на рубашку. - Черт побери,- только и смог выговорить он. Алис засмеялась и начала стряхивать листья с его волос. - Ты что, упал?
– Как ты умудрился набрать полную голову опавших листьев? А это что у тебя? - Портфель,- сказал Смоки.- Теперь все в порядке.- Он поднял руку и показал ей старое осиное гнездо, которое держал в руке, тонкие стенки тут же рассыпались на кусочки и обнажили множество внутренних ячеек. Божья коровка похожая на капельку крови выползла оттуда и тут же улетела. - Полетела домой,- сказала Дэйли Алис.- Теперь все в порядке. Знаешь, тропинка была здесь всегда. Пойдем. Его рюкзак, пропитанный водой, оттягивал плечи. Ему отчаянно захотелось сбросить его. Но Смоки последовал за ней по протоптанной колее и вскоре они подошли к страшно замусоренному, очень большому участку земли, расположенному чуть ниже разрушающегося глиняного берега. Посреди участка стояла потемневшая лачуга, покрытая толью, которая была привязана к стропилам обрывками веревки для сушки белья. Старенький пикап стоял без колес во дворе и крадучись шла черно-белая мокрая и злая кошка. Женщина в фартуке и галошах ахала им рукой из связанного проволокой курятника. - Это Вудсы,- сказала Дэйли Алис. - Да. Но даже когда перед ними уже стояли чашечки с дымящимся кофе, а Эми и Крис Вудс болтали о всякой чепухе и от его сброшенного рюкзака на линолеуме расплывались большая лужа, все равно Смоки чувствовал его тяжесть на своих плечах, и он никак не мог избавиться от этого ощущения и, более того, ему казалось, что он всегда нес на себе этот груз. Он подумал, что, может быть, так оно и было. В памяти Смоки очень мало что осталось о том, как прошел этот день, да и остальные дни их путешествия. Позже Дэйли Алис будет напоминать ему то об одном, то о другом событии, как будто ей больше не о чем было помнить, и он будет отвечать: "Да, да", хотя он и не помнил всего, о чем она говорила. В тот самый день Клауд, сидя на веранде у карточного столика и думая только о том, чтобы продолжить мысленно следовать за путешественниками, перевернула козырную карту, под названием "Тайна" и только собиралась положить ее на место, как вдруг дыхание ее стало затрудненным и она задрожала. Глаза ее неожиданно наполнились слезами и когда мать пришла звать ее к завтраку, Клауд, с красными глазами и все еще потрясенная тем, что она знала или о чем подозревала, без сомнений и колебаний рассказала ей, о чем она узнала. А когда Смоки и Дэйли Алис вернулись - загоревшие, слегка поцарапанные, но счастливые, они увидели, что окна закрыты шторами. Смоки не знал об этом старом обычае, а на крыльце с торжественно-печальным видом стоит доктор Дринквотер. - Умер Оберон,- сказал он.

МЕЖДУ ПРОЧИМ Грачи, во всяком случае, Смоки думал, что это грачи, вернулись домой, стайкой пролетев по затянутому облаками, холодному небу, и уселись на голые еще деревья, разбросанные по вновь вспаханному мартовскому полю. Поломанная изгородь из штакетника отделяла поле от дороги, по которой шел путешественник в треугольном капюшоне. У него под ногами рядами росли грибы с белыми и красными шляпками, а на лице путешественника было выражение тревоги или удивления, потому что последний в ряду маленький грибок приподнял свою красную шапочку и, хитро улыбаясь, смотрел на него из-под полей своей шляпки. - Это оригинально,- сказал доктор Дринквотер, указывая на картину бокалом, наполненным хересом.- Один художник подарил ее моей бабушке Виолетте. Он был ее поклонником. Детскими книгами Смоки были сочинения Цезаря и Овидия, и он никогда прежде не видел таких работ. Он был потрясен и не мог объяснить, почему. Картина называлась "Между прочим" и это звучало в его ушах, как легкий шепот. Маленькими глотками он потягивал свой херес. В дверь позвонили и он увидел, как мать торопливо вышла из гостиной, на ходу вытирая руки о фартук. Расстроенный меньше других, он постарался быть полезным в семейном горе. Вместе с Руди Флудом он выкопал могилу на кладбище, где хоронили всех Дринквотеров. Там уже были похоронены Джон, Виолетта, Гарви Клауд. День был ужасно жарким; над тяжело опущенными ветками кленов висела легкая дымка, как будто деревья тяжело дышали под порывами изредка набегающего ветерка. Руди с видом знатока выбрал место; его рубашка взмокла от пота; с их лопат соскальзывали черви, а темные, прохладные комья земли на ярком свету быстро бледнели и высыхали. На следующий день стали собираться родственники и знакомые. Это были почти все, кто присутствовал на их свадьбе. На некоторых была та же одежда, что и на свадебном вечере, так как они не предполагали, что с кем-то из Дринквотеров может произойти нечто подобное так скоро; Оберон был похоронен без отпевания, только на фисгармонии исполнили длинный реквием, который теперь прозвучал как-то спокойно и почти радостно. - Почему это,- сказала мать, внося небесно-голубой поднос из пирекса, покрытый фольгой,- каждому кажется, что после похорон все умирают от голода? Ну, да это неплохой обычай.

ХОРОШИЙ СОВЕТ Грузная тетушка Клауд спрятала свой мокрый носовой платок в рукав черного платья. Доктор Дринквотер надел мундштук на трубку из шиповника, которой он пользовался очень редко, отложил ее в сторону и уставился на нее тяжелым взглядом, как бы удивляясь, что она несъедобна. - Царство ему небесное и пусть земля ему будет пухом,торжественно произнес он. - Я думаю, теперь мы можем приступить к еде,- сказала входя мать. - Кладите еду в тарелки. Возьмите бокалы. Смоки, возьми бутылку - я принесу еще. Софи сидела за обеденным столом вся в слезах. Не задумываясь, она села на место Оберона, который по субботам всегда приходил обедать за общий стол. - Как я могу забыть,- проговорила она через салфетку, прикрывая лицо. - Он так любил всех нас...- не отнимая от глаз салфетку, она быстро вышла из столовой. Со времени своего возвращения Смоки с трудом заставлял себя посмотреть ей в лицо и сейчас он бросил взгляд на ее удаляющуюся спину. - Ты и она были его любимцами,- сказала Клауд, дотрагиваясь до руки Дэйли Алис. - Думаю, что мне следует пойти и посмотреть, где Софи,- сказали мать, нерешительно глядя на дверь. - Сиди, мать,- мягко сказал доктор.- Ей сейчас никто не поможет. Он положил Смоки картофельного салата, стоявшего на столе среди поминального обеда. - Ну, вот. Это было тридцать лет назад... - Ты ошибаешься,- сказала мать,- уже более сорока пяти лет. - Может быть. Мы здесь не замечаем времени. Благодаря заботе государства о наших детях, мы открыли маленькую частную школу. Это не было данью моде. Но получилось так, что в нашей школе мы установили стандарт. Государственный стандарт. Наши дети стали читать и писать так же хорошо, как и другие и изучать математику; но в программе говорилось, что они должны изучать историю, и основы гражданского права и множество всякой другой ерунды, которую мы не считали нужной. В конце концов, если вы умеете читать, мир книг открыт для вас, а если вы любите читать, то всегда будете это делать. Если же нет, то вы все равно все забудете, как бы вас ни заставляли учить. Люди в округе не так уж невежественны; у них есть какие-то мысли, или даже множество мыслей, о том, что именно следует знать и очень мало что из этого они изучали в школе. - Ну, и дело повернулось так, что наша начальная школа была закрыта и всем детям приходилось ездить в другую школу в течение двух лет... - Власти сказали, что наша программа не готовит детей к реальной жизни,- добавила мать. - А что значит "реальная жизнь"?
– запальчиво спросила Клауд.Все что я наблюдала позже, отнюдь не казалось мне реальным. - Это было сорок лет назад, Нора. - Ну, и что изменилось с того времени? - Некоторое время я посещала общеобразовательную школу,сказала мать. - Это было не так уж плохо. Только вам нужно всегда приходить туда в строго определенное время и каждый день - весной и зимой, в дождь и в жару. Кроме того вам не разрешат уйти, пока не закончатся все занятия. - Ну, и как основы гражданского права и все прочее?
– спросила Дэйли. Алис, стискивая под столом руку Смоки, потому что заранее знала ответ. - Ну, ты ведь знаешь, что. Я не помню ничего из этого. Ни-че-го. Так Смоки впервые получил представление о системе школьного образования. Большинство детей, которых он знал, забывали все, чему их учили в школе, как только они покидали свои классы. - Дети,- сказал бы он,- вам следовало бы ходить в школу с моим отцом и он бы не позволил вам ничего забыть. С другой стороны, когда его спрашивали о старых школьных истинах, таких как верность или День древонасаждений или о принце Генри Навигаторе, он проявлял полное невежество. Все считали его странным, если обращали на него внимания. - Итак, отец Клауд Берри попал в беду из-за того, что не позволяли ему посещать школу,- продолжала говорить тетушка Клауд.- Дело дошло до Верховного суда штатов. - Но мы были вне подозрений,- сказал доктор. - Случай все решил в нашу пользу,- добавила Мом. - Хотя никто и не слышал об этом,- доктор вытер губы ладонью.Мне кажется, что суд был и сам удивлен таким решением и все успокоилось. С того времени нас ничто не беспокоил. - Мы получили хороший совет,- сказала Клауд, опуская глаза и все молча согласились с ней. Смоки, взяв еще один бокал шерри, начал говорить о лазейках в программе, о которых он был наслышан, и о превосходном образовании, которое он получил, и что он не видит другого способа получить настоящее образование, как вдруг доктор Дринквотер неожиданно ударил по столу ладонью, как судья молоточком для установления тишины, и воззрился на Смоки. Его глаза горели от внезапно пришедшей ему идеи.

КАК НАСЧЕТ ТОГО - Ну, как насчет того?
– спросила Дэйли Алис много позже, когда они уже лежали в постели. - Чего? - Того, что предложил папочка. Было жарко и они укрывались только одной простынкой, да и ту, начиная с середины ночи, сдувало ветерком. - Я не знаю,- бездумно ответил он, чувствуя себя не в силах противостоять охватившей его сонливости. Он попытался задуматься над более определенным ответом, но вместо этого погрузился в сон. Она нервно заворочалась и он снова очнулся ото сна. - Что? - Я думаю об Обероне,- спокойно сказала она, уткнувшись лицом в подушку. Он приподнял ее и она, спрятав лицо у него на плече, всхлипнула. Он погладил ее волосы, мягко погрузив в них пальцы. Она очень любила, когда он ласкал ее так, пока она не заснет. А когда она уснула, он обнаружил, что лежит, уставившись в блестящий иллюзорный потолок, слегка удивленный своей бессонницей и ничего не зная о написанном правиле, согласно которому супруг не должен засыпать раньше, чем уснет его жена. Это было правило, о котором ничего не говорилось в его брачном контракте. - А все-таки, что же насчет того? Его пригласили сюда, приняли - с этим нельзя было спорить. Но с того времени не было сказано об их совместном будущем, да и сам он не задумывался об этом: он не имел привычки заглядывать в будущее, поскольку его настоящее было таким неопределенным. Но теперь, когда уже не было неизвестности, он должен был принять решение. Он осторожно положил руки за голову, чтобы не потревожить спокойный сон Алис. Каким он был человеком, если только он вообще был им? Неизвестно, он всегда был никем. Теперь в нем появилось достоинство, характер, симпатии и антипатии. Понравилась или нет ему идея о том, чтобы жить в этом доме, преподавать в школе, заняться религией? Подходило ли это к его характеру? Он посмотрел на смутно белеющую цепь снежных вершин, которые напоминало тело Алис, свернувшейся под простыней. Если он и был личностью, то это она сделал его таким. А если он и был человеком, то очень незначительным, маленький человечек в чьей-то повести, маленькая роль, которую он согласился играть. У него будут свои входы и выходы, он будет участником диалогов. А если человек окажется слишком ершистым, то учителю или кому-нибудь еще не будет до этого никакого дела - все будет идти своим чередом. Он внимательно прислушался к себе, пытаясь обнаружить чувство обиды. Но вместо этого обнаружил, что в нем поднимается ностальгия по утерянной неизвестности, анонимности, по бесконечным возможностям, которые она давала; но он также чувствовал рядом с собой ее дыхание и улья большого дома и, ощутив себя, живущим в одном ритме с ними, он уснул, так ничего и не решив. Когда тени под луной мягко переместились

с одного конца Эджвуда на другой, Дэйли Алис приснилось, что она стояла на цветущем лугу, а на холме рос дуб и рядом с ним колючий шиповник. Их ветки так тесно переплелись, что казалось, они крепко обнялись. А в другом конце дома Софи приснилось, что в ее локте была крошечная дверца, которая со скрипом открывалась и сквозь которую проникал ветер, который доставал до самого сердца. Доктору Дринквотеру приснилось, что он сидит за своей пишущей машинкой и пишет следующее: "Есть старое, старое насекомое, которое живет в земляной норе. Однажды в июне это насекомое надевает свою летнюю соломенную шляпку, берет свою дудочку, посох и фонарик и, подобно червяку добирается до лестницы, которая ведет в дверце в голубое лето". Это показалось ему чрезвычайно важным, но когда он проснулся, то не смог вспомнить ни слова, как ни старался. Матери, спавшей рядом с ним, снилось, что он не в своем кабинете, а с ней на кухне, а она вынимает из духовки протвинь с чем-то коричневым и круглым на нем. Когда же он спросил ее, что это такое, она ответила: "Годы!".

КНИГА ВТОРАЯ СЕКРЕТ БРАТА СЕВЕРНОГО ВЕТРА

После смерти Джона Дринквотера Виолетта, будучи не в состоянии вынести это горе или даже поверить в случившееся в свои тридцать лет, надолго удалилась в комнаты верхнего этажа. Ее густые темные волосы покрылись преждевременной сединой, она еще больше похудела, так как внезапно полностью потеряла аппетит - все это делало ее старше не по годам, хотя она не выглядела старой. Ее кожа была гладкой и оставалась такой еще много лет; темные подвижные глаза никогда не теряли своего молодого блеска и невинности - именно это Джон Дринквотер впервые увидел в них в прошлом веке. Это была предметная комната, окна которой выходили сразу на все стороны. В одном углу под сводами потолка находилась застекленная выступающая ниша - там был установлен большой шезлонг. В комнате стояла кровать занавешенная легкими газовыми занавесками и покрытая пуховым стеганным одеялом и кружевными накидками цвета слоновой кости. Этими накидками еще ее мать покрывала супружеское ложе. Широкий стол красного дерева был завален бумагами и работами Джона Дринквотера. Сначала она думала навести на столе порядок и, может быть, опубликовать часть работ - ему нравилось печатать свои труды - но в конце концов горы бумаг так и остались на столе под торшером на длинной ножке, напоминающей гусиную шею; горбатый скрипучий кожаный дорожный сундук, из которого доставались все бумаги с записями и куда они, спустя годы, будут снова сложены; пара покосившихся вельветовых кресел - слегка потертых, но уютных - стоящих у камина; несколько дорогих безделушек: серебряные и черепаховые гребешки и расчески, ярко раскрашенная музыкальная шкатулка, необычные карты. Ее дети, внуки и просто посетители позже будут вспоминать, что именно карты были главной принадлежностью комнаты. Ее дети, кроме Августа, не обижались на Виолетту за отрешенность и уединенный образ жизни. Если она и появлялась где-то, то побыв немного, уходила и это казалось лишь продолжением ее обычной рассеянности. Все, кроме Августа, горячо любили ее со всеми недостатками и часто спорили между собой о том, кто разведет огонь в ее камине, прочитает корреспонденцию или первым расскажет новости. - Август нашел новое использование для своего форда,- сказал както Оберон, когда они вместе просматривали некоторые его фотографии.Он снял колеса и прицепил мотор ремнем к пиле Эзры Медоуза. Мотор будет приводить в действие пилу и пилить дрова. - Я надеюсь, они не заедут слишком далеко,- ответила Виолетта. - Что? О нет,- сказал Оберон, догадавшись, что имела в виду Виолетта и рассмеялся, представив себе, как форд с пилой вместо колес продирается по лесу, спиливая за собой все деревья. - Нет, машину поставили на бревнышки, поэтому колеса только крутятся, но никуда не едут. - О!
– Ее тонкие руки тронули подстаканник, проверяя, теплый ли еще чай. - Очень умно придумали,- сказала она с таким видом, как будто имела в виду совсем другое. Это была прекрасная идея, хотя она и не принадлежала Августу. Он прочитал об этом в иллюстрированном техническом журнале и уговорил Эзру Медоуза попробовать. Это оказалось немного сложнее, чем было описано в журнале: приходилось все время вскакивать с водительского места, чтобы изменить скорость движения пилы, а машину, установленную на кучке дров, заводить рукояткой и кричать: "Что? Что?" Эзра из-за шума ничего не слышал и Август был не очень заинтересован в распиливании дров таким образом. Но он обожал свой форд и хотел испробовать все его возможности - от езды по железнодорожным путям, напоминающей скачку, до фигурного катания со скольжением и поворотами на замерзшей поверхности озера. Недоверчивый Эзра не выказал и тени презрения ко всему, что проделывал Генри со своим фордом, хотя недоверчивость была свойственна всем членам его семьи. Проделывая все эти эксперименты, Генри частенько отвлекал от работы по дому его дочь Эми. Однажды тщательно стирая остатки муки с противня, она с изумлением увидела, как приводной ремень пилы сломался и яростно затрепыхался, издавая оглушительный шум. Август выключил мотор. - А теперь посмотри, Эзра. Посмотри на все это. Свежеспиленные дрова валялись повсюду, громоздясь и издавая сладковатый запах смолы и свежеиспеченных кондитерских изделий. - Вручную ты провозился бы не меньше недели. Что скажешь? - Ты прав. - А ты что думаешь, Эми? Правда хорошо? Она улыбнулась и стыдливо опустила глаза, как будто хвалили ее. Эзра молча помог Августу надеть колеса на автомобиль. Молчание было весьма напряженным, так как минутой раньше Эзра грубо оборвал Эми и она, опустив голову, чтобы не показать, как она расстроена, медленно ушла в дом. Августу показалось, что фермер испугался, что если он скажет Эми еще какую-нибудь грубость, то его настигнет возмездие. Но теперь он был вне опасности. Что касается Августа, то он, в отличие от младшего сына как это было во всех старых сказках, не мог потребовать руки его дочери после выполнения трудного задания. Возвращаясь домой на своем форде по знакомой дороге, поднимая клубы знакомой пыли, Август остро ощущал единство своего автомобиля и непостижимо таинственного лета, хотя кому-то, может быть показалось бы, что они явно не соответствуют друг другу. Без всякой надобности он подрегулировал двигатель и бросил соломенную шляпу на сиденье перед собой и подумал, что если вечер будет тихим, то можно будет поехать на рыбалку в одно из известных ему местечек. Он испытывал блаженство - чувство, которое теперь нередко охватывало его, и впервые оно пришло к нему, когда он приобрел свой автомобиль, поднял капот и увидел двигатель и все прочие детали мотора, которые были так же необходимы, как человеку внутренние органы. У него было ощущение, что наконец-то он узнал о мире достаточно для того, чтобы жить в нем, он ощущал единство мира и своего знания о нем. Он называл это чувство подростковым и он действительно чувствовал себя, как подросток. Временами, когда его охватывало буйное веселье, он удивленно спрашивал себя, не было ли это связано с его фордом. Август думал, что он не встречал ничего более целеустремленного и совершенного - это была судьба и он следовал ей. Казалось, что кто-то задался целью мешать ему. Когда он сказал папику /он называл своего отца "папиком" про себя и в присутствии Эми, хотя никогда не обращался таким образом к Джону/, что им здесь не помешал бы гараж, где можно было бы ремонтировать автомобили и небольшая заправочная станция, и выложил перед ним брошюрки и проспекты, которые он получил в компании по продаже фордов, где были указаны все расходы на создание такого небольшого агентства, его отец лишь улыбнулся и в течение целых пяти минут сидел, кивая головой, пока Август объяснял ему все это. Он выслушал сына только лишь из любви к нему и еще потому, что любил быть снисходительным. Август не предлагал себя в качестве агента компании - он знал, что шестнадцать лет - слишком небольшой возраст для такой работы, но он был бы счастлив заправлять автомобили и производить мелкий ремонт, очень счастлив. Выслушав сына, отец сказал: - Тебе бы хотелось иметь собственный автомобиль? Конечно, Августу хотелось, но он чувствовал, что с ним обращаются, как с мальчишкой, хотя он так тщательно продумал идею с гаражом, прежде, чем обратиться к отцу. А его отец только улыбнулся, как будто услышал о каком-то сумасшедшем детском желании и чтобы успокоить его, купил сыну автомобиль. Но это не решило проблемы. Папик не понимал этого. Перед войной все изменилось. Никто ничего не знал. Вы могли ходить на прогулку в лес, сочинять разные истории и увидеть все, что вы хотели. Но сейчас ничему не было оправдания. Теперь над всем господствовало знание и только знание о том, как управлять миром и что нужно сделать для того, чтобы управлять им. "Водитель форда модели Т легко и просто включит зажигание. Управление осуществляется следующим образом..." И Август штудировал все эти инструкции самым тщательным образом.

ОТЛИЧНАЯ ИДЕЯ - Тебе нужен свежий воздух,- сказал он своей матери в тот день.Пойдем, я повезу тебя на прогулку. Он подошел, чтобы взять ее за руки и помочь ей подняться с кресла, и хотя она и протянула ему свои руки, они оба знали, что она не сможет подняться и тем более поехать с ним, так уже не раз предпринимала такие попытки. Она сжала протянутые к ней руки. - По этим дорогам мы все равно не сможем ехать быстрее пятнадцати миль в час... - О, Август. - Не охай,- сказал он, усаживаясь рядом с ней и уклоняясь от ее поцелуя. - Ты прекрасно знаешь, что с тобой не происходит ничего особенного, я имею в виду ничего действительно серьезного. Ты просто сидишь. И это был он, ее ребенок, который был вынужден говорить так строго со своей матерью, будто она была непослушной девочкой, хотя были другие старшие дети, которым следовало бы больше заботиться о матери. - Расскажи мне, как прошло распиливание дров,- сказала мать,маленькая Эми тоже была там? - Она не такая уж и маленькая. - Нет, нет. Конечно, нет. Она такая хорошенькая. Ей показалось, что он покраснел, а ему показалось, что она заметила это. Он страшно смутился, ему показалось не совсем приличным, если его мать подумает, что он относится к девушкам иначе, чем с забавным равнодушием. По правде сказать, он действительно не испытывал к девушкам другого чувства, кроме равнодушия и все это знали. - Послушай, мама,- сказал он тоном, не допускающим возражения,- послушай меня внимательно. Ты знаешь, что еще до смерти отца, мы говорили о гараже и создании агентства. Он был не в восторге от этой идеи, но с тех пор прошло четыре года и тогда я действительно был слишком мал. Не вернуться ли нам опять к этому разговору? Оберон считает, что это отличная идея. - Он действительно так думает? - Конечно. Ты же знаешь, что скоро каждый захочет иметь свой автомобиль. Каждый. - О, дорогой. - Не стоит прятаться от будущего и закрывать на все глаза. - Нет, нет, ты прав. Она бросила быстрый взгляд на окна, за которыми висел сонный полдень. - Ты прав. В ее словах прозвучала некая многозначительность, но он не заметил этого. Вытянув руку, он быстро взглянул на часы. - Очень хорошо,- сказал он. - Я не знаю,- начала она, вглядываясь в его лицо, но не для того, чтобы попытаться прочитать его мысли или установить доверительные отношения, а как смотрят в зеркало - со всей искренностью и мечтательностью. - Я не знаю, дорогой. Я думаю, что если бы Джон считал, что это хорошая идея... - Это было четыре года назад, мама. - Да, это так. Это действительно было четыре года назад. Она сделала над собой усилие и взяла его за руку. - Ты ведь знаешь. Август, что ты был его любимцем. Конечно, он любил всех вас, но... Не кажется ли тебе, что он лучше знал, что делать? Он должно быть, думал об этом, он ведь всегда все придумывал. О, нет, дорогой, если бы он был уверен в успехе. Я не думаю, что смогу сделать это лучше него, правда. Он рывком поднялся на ноги и резко сунул руки в карманы. - Хорошо, хорошо. Я только прошу тебя, не вини его. Тебе не нравится эта идея, ты боишься всего, что даже отдаленно связано с автомобилями и ты никогда не хотела, чтобы у меня было хоть какое-то свое дело. И не пытайся теперь переложить ответственность на отца. - Август,- начала было она, но зажала рот руками. - Хорошо,- сказал Август,- не надо слов. Я догадываюсь, что ты хочешь сказать. Думаю, мне лучше уйти. В горле стоял комок. Его охватило чувство протеста и неповиновения. - Может быть, я уеду в город. Я не знаю. - Что ты хочешь сказать?
– Мать говорила слабым голосом, как ребенок, который начинает понимать какую-то страшную и непостижимую истину. - Что ты хочешь этим сказать? - То, что есть в действительности,- сказал он, поворачиваясь к ней. - Я взрослый человек. А что ты думала? Что я буду всю свою жизнь привязан к этому дому? Не собираюсь. При этих словах ее лицо исказилось от боли и беспомощности. Так мог бы сказать любой молодой человек в возрасте двадцати одного года. Это была неудовлетворенность, которую мог испытывать любой человек. Его планы потерпели крушение и эта мысль жгла его и кипела в нем, как лава. Он бросился к ее креслу и стал перед ней на колени. - Мама, мама, что с тобой? Ради бога, что с тобой? Он осыпал поцелуями ее руку, но они жгли ее, как жестокие укусы. - Боюсь, что это все... - Нет, нет, ради бога, скажи мне, что я сказал такого ужасного? Что плохого, что я хочу продвинуться в жизни и быть ... быть ~нормальным~. Что в этом плохого? Лава, бушевавшая внутри его, начала извергаться и он даже не пытался остановить ее, да и вряд ли это ему удалось, даже если бы он захотел. - Что плохого в том, что Тимми Вилли ездит в город? Там живет ее муж и она любит его. Неужели это такой прекрасный дом, что никто даже не смеет подумать о том, чтобы жить вне его? Даже, если женится или выйдет замуж? - Но в доме так много комнат. А город так далеко... - Хорошо, а что плохого было, когда Оберон хотел пойти в армию. Тогда была война. Все уходили. Тебе бы хотелось, чтобы мы на всю жизнь остались у твоей юбки? Виолетта ничего не ответила, на ее ресницах застыли слезы размером с большую жемчужину, она была похожа на обиженного ребенка. Внезапно она очень остро ощутила отсутствие Джона. Она могла излить ему все, что она ощущала и чувствовала, свое понимание и непонимание действительности и хотя он не всегда мог понять ее, он с уважением и почтительностью выслушивал ее излияния. Она могла получить от него совет, предостережение, замечание, мудрое решение, которого она сама никогда не смогла бы принять. Она погладила спутанные волосы Августа, которые не поддавались гребешку и расческе и сказала: - Но ты ведь знаешь, дорогой, ты знаешь. Ты все помнишь, не правда ли? Ведь помнишь? Со стоном он уткнулся в ее колени, а она продолжал перебирать и гладить его волосы. - А элементали, Август - что они подумают? Шум, запах - наглость. Что они должны подумать? Что если ты прогонишь их? - Нет, мама, нет. - Они очень смелые, Август. Ты помнишь, когда ты был маленьким, тот случай с осой, ты помнишь, какой храброй была маленькая оса? Ты сам видел. Что, если ты... если ты рассердишь их и они придумают что-нибудь, что-нибудь ужасное. Они могут, ты знаешь, что они это могут. - Я был совсем меленьким ребенком тогда. - Неужели ты все забыл?
– спросила она, обращаясь как будто и не к нему, а разговаривая сама с собой, спрашивая себя о странном ощущении, которое возникло у нее тогда. - Ты действительно все забыл? Неужели это правда? А Тимми? А все остальные? Она приподняла его голову и вгляделась в его лицо, как бы изучая. - Август, ты забыл, или... Ты не должен, ты не должен забыть, иначе... - А что, если они даже не обратят на это внимания? Что, если это вообще не волнует? Как ты можешь быть так уверена, что им это не понравится? Ведь они и так захватили для себя весь мир, разве не так? - Я не знаю. - Дедушка сказал... - Август, дорогой, я не знаю... - Ну,- сказал он, отстраняясь от нее,- тогда я пойду и спрошу. Я пойду и спрошу у них разрешения.- Он встал.- Если я спрошу у них разрешения и они ответят согласием, тогда... - Я не представляю, смогут ли они. - Ну, а если да? - Как ты можешь быть уверен? О, нет, Август, они могут солгать тебе. Обещай мне, что не сделаешь этого. Куда ты идешь? - На рыбалку. - Август?!

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О НИХ Когда он ушел, на ее глазах выступили слезы. Она торопливо смахивала горячие капли, которые стекали по ее щекам и она не могла объяснить причину этих слез. Она не могла ничего сказать, у нее не хватало слез, а когда она пыталась что-либо объяснить, все сказанное ею, превращалось в ложь или глупость. Она сказала Августу, что они смелые. Она сказала, что они могут солгать. Это может оказаться правдой только детям. Когда вы говорите ребенку, что дедушка ушел, в то время, когда его нет в живых, это звучит как правда, потому что, дедушки больше нет. А ребенок спрашивает вас: "А куда он ушел?" И вы обдумываете свой ответ, и он уже не будет таким правдивым. И все-таки вы говорите об этом по возможности правдиво и вас понимают, по крайней мере настолько, насколько вы смогли это объяснить. Но ее дети уже не были детьми. Она столько лет старалась передать Джону все. Что она знала, при помощи языка, но это было все равно, что ловить ветер в поле. О, какой великий он был человек! Он подошел так близко к пониманию этого, как только могли позволить его сметливость, неутомимое старание, дисциплинированный разум и внимательность. Но в этом не было какого-либо смысла, или намерения или решения. Думать о них таким образом было все равно, что стараться выполнить работу, только смотрясь в зеркало: заставьте, если сможете свои руки делать все в противоположную сторону - двигаться назад, а не вперед, налево, а не направо. Иногда она думала, что размышления о ~них~ были чем-то похожи на зеркало - это был как бы взгляд внутрь себя сквозь зеркало. Но что это могло означать? Она не хотела, чтобы ее дети навсегда остались младенцами, вся страна, казалось, была полна людьми, которые росли с неистовой силой и хотя она не ощущала себя растущей вместе со всеми, она ничего не предпринимала, чтобы остановить других. Ее страшило лишь одно: если ее дети забудут то, что они знали в детстве, они будут в опасности. Она была уверена в этом. В какой опасности? И как она могла, ради всего святого, защитить их? На эти вопросы не было ответа. Все это было лишь в мыслях и речь шла о том, чтобы как можно яснее спросить об этом. Джон спрашивал ее: "Действительно ли существуют феи?" И на это не было ответа. Но он очень старался и формулировал вопрос более обстоятельно и в то же время более точно и прямолинейно и все равно ответов не было. Только вопросы приобретали все более совершенную форму и на этом все кончалось. Джон умер, так и не дождавшись ответа. И все же было кое-что, о чем она знала. На ореховом столике стояла большая пишущая машинка Джона в футляре из черепаховой кости и была похожа на старого рака. Ради Августа, ради всех них, она должна сказать то, что знает. Она подошла к столику и села к машинке, положив пальцы, как пианист на клавиатуру рояля и задумалась, как задумывается музыкант перед исполнением нежного печального, почти неслышного ноктюрна. Внезапно она заметила, что не вставила бумагу в машинку. Она поискала листок почтовой бумаги и когда вставила его в машинку, то листок казался маленьким, мятым и невозможно было представить, что он выдержит удары клавиш. Двумя пальцами она начала печатать и на листке появились следующие строчки:

фиалки знают о них

Что дальше? Она передвинула листок и написала:

они не сулят нам ничего хорошего

Она немного поразмыслила над написанным и решительно добавила:

но они также не означают для нас ничего плохого

Она имела в виду, что им было все равно - дарят ли подарки, женятся или что-то происходит - ничто не имело значения. Их разум был их собственным, если только он вообще существовал. Иногда она думала, что у них разума не больше, чем у камней или у времен года.

они созданы, но не рождены

Подперев щеку рукой, она перечитала написанное и сказала "нет". Аккуратно зачеркнув слово "сделаны", она написала наверху "рождены", затем зачеркнула слово "рождены" и вместо него написала "сделаны". Посмотрев на строчки еще раз, она заметила, что эти исправления не прибавили правдивости ее словам. Все бесполезно! Она сделала пропуск, вздохнула и написала:

ни одна из двух дверей к ним не похожа на другую

Было ли это то, что она хотела сказать? Она имела в виду, что то, что может служить дверью для одного человека, не может быть таковой для другого. Она также имела в виду, что, пройдя однажды через любую дверь, невозможно вернуться, так как она уже перестанет быть дверью. Она имела в виду, что не существует двери, которая бы вела к ним. Она еще раз напечатала последнюю строчку и ниже дописала:

но дверью является дом.

Строчки заполнили уже весь листок и она вынула его из машинки, чтобы перечитать написанное. Виолетта обнаружила, что написанное ею представляло собой краткое изложение некоторых частей последнего издания "Архитектуры", абстрактное, бесстрастное, без каких-либо комментариев, ничем не приукрашенное, довольно жалкое, в котором было не больше пользы, чем всегда. Она смяла листок в руках, думая о том, что она ничего не знала, кроме одного: судьба, которая ожидала всех и ее в том числе, ждала их именно здесь /почему она была слишком замкнута, чтобы признаться, что ей это известно?/, поэтому они должны держаться за это место и не уезжать далеко отсюда. Ей казалось, что сама она никогда не покинет его снова. Это была самая огромная из всех дверей. По воле случая или чьего-то желания она стояла на самой границе где-то и была последней дверью на этом пути. Она еще долгое время будет стоять открытой, затем в течение еще какого-то времени ее можно будет открывать и закрывать, если у вас будет ключ; и наконец, придет время, когда она закроется навсегда и вообще перестанет быть дверью; ей бы очень хотелось, чтобы никто из тех, кого она любила не остался за этой дверью.