Маленький человек на большом пути

Бранк Вольдемар

В комнате за кухней такая же чистота и порядок. На окнах кружевные занавески, на подоконниках горшки с цветами. Посреди комнаты кадка, из нее поднимается до потолка странное растение с блестящими зелеными продолговатыми листьями. За этим то ли кустом, то ли деревом виднеется кровать, крытая белоснежным покрывалом с целым ворохом подушек — штук пять или шесть. Вряд ли на такой спят, наверное, для украшения.

Но больше всего заинтересовала меня картина в золоченой раме. Крутая гора, а на самой ее вершине — солдаты. Схватив большие камни, они мечут

их в наступающих врагов. Те лезут снизу, на них высокие красные шапки с кисточками. Всюду лежат убитые, и на вершине горы, и на склонах… Я быстро сообразил, что в высоких шапках — это турки: дедушка Августа много рассказывал про них.

А заботливая хозяйка тем временем принесла ушат с теплой водой, поставила у моих ног. Потом вытащила из-за печи низкую скамеечку, полотенце, мыло и опять заворковала:

— Садись, помой ноженьки! А одежду, что у тебя в узелочке, положим под кроватку: там у моего сыночка сундучок. Она взяла у меня из рук узелок и развязала. Удивившись, спросила:

— Где же твои ботиночки? Здесь одни только рваные постолы.

Я опустил голову, произнес тихо-тихо:

— Заработаю — отец купит.

— Правильно, миленький, купит, обязательно купит! Но вот если бы ты был моим сыночком, я бы тебя одела, как барчука. На ногах блестящие туфельки, бархатные штанишки, белая рубашечка, а вот тут, под воротничком, у горлышка, шелковая ленточка…

Она не говорила, а пела, ее теплые мягкие пальцы поглаживали мою шею.

Я чувствовал, как лицо заливает краска. Такую одежду я видел только на сыне управляющего имением. Ну, может быть, есть еще что-то подобное у сына аптекаря. А ведь мы против них воевали на Храмовой горке!

Стало не по себе. Чтобы увернуться от ласки, я присел на скамеечку, склонился над ушатом и начал мыть ноги. Чистым полотенцем, которое хозяйка мне протягивала, совестно было их вытирать, и я замешкался. Она все поняла:

— Вытирай, вытирай, миленький! Это льняное полотенце, груботканое, для того и сделано, чтобы рученьки-ноженьки вытирать.

И, поскольку я все еще никак не мог решиться, наклонилась и сама вытерла мне ноги. Я неловко поблагодарил и торопливо встал.

— Вот теперь ноженьки чистенькие, можно и в комнаты. Охотнее всего я пустился бы сейчас наутек и бежал, бежал бы, пока снова не оказался на привычном сеновале над хлевом Садовница, улыбаясь, посмотрела на меня, взяла за руку, повела через кухню в большую комнату и усадила за стол.

Я с замиранием сердца ждал. Что ж теперь еще будет? Вскоре она вернулась из кухни, неся дымящуюся тарелку. Поставила передо мной. Рядом с тарелкой положила ложку, вилку и нож. Суп был ярко-красным, поверху плавали блестки жира. Пахло очень вкусно; в самой середине тарелки, словно островок, торчал аппетитный кусок мяса. У меня потекли слюнки. Такого супа я еще никогда не ел. Садовница ласково положила на мою голову мягкую руку:

— Ешь, миленький, ешь. Этот супчик из молоденькой баранинки, сварен со свеколкой. Возьми вилочку, ножичек, съешь сначала кусочек мясца, а потом

супчику похлебай.

Новое несчастье! Я нерешительно взял в кулак обе блестящие железки со всякими завитушками, так мало похожие на ножи и вилки с деревянными ручками у нас дома. Как ими обходиться? Переложил в левую руку нож и — будь что будет! — взялся за мясо.

Да, это был трудный экзамен. И я опозорился, разбрызгал суп. Садовница взяла у меня вилку и нож:

— Левой ручкой придерживай, правой режь. Вот так… Отрезал кусочек — положи вилочкой в рот…

Это было потруднее, чем у ящика с раствором! Я весь взмок, пока научился с грехом пополам обращаться со столовым прибором.

Щедрая хозяйка поставила передо мной хлебницу, полную ровно нарезанных ломтей пахучего ржаного хлеба. Суп оказался необычным на вкус, кисло-сладким. И напрасно я радовался втихомолку, думая, что уж с супом-то управлюсь запросто. Оказалось, и тут надо соблюдать определенные правила:

— Не хлебай так шумно, миленький! Ротик закрой, теперь глотай. Вот так… Ложечкой не стучи по тарелочке, некрасиво…

Я облегченно вздохнул, когда наконец завершился самый трудный в моей жизни обед.

Теперь можно было продолжить осмотр комнаты. На стене тикали необычные стенные часы. Циферблат был вставлен в футляр из резного дерева, в верхней его части находился домик, вроде скворечника, с маленькими дверцами. Домик был вырезан из цельного куска, но раскрашен так, что казалось, он выстроен из крохотных бревен. Мерно раскачивался маятник с большим желтым кругом на конце, раздавалось звонкое: тик-так, тик-так…

Вдруг распахнулись дверцы под крышей, и наружу выскочила деревянная птичка. Она поклонилась, клювик у нее раскрылся, и я, к величайшему своему удивлению, услышал голос настоящей кукушки: ку-ку, ку-ку…

— Видел ли ты когда-нибудь такие часики? — Садовница уже вернулась из кухни.

— Нет! — Я энергично тряхнул головой.

— Это знаменитые часы, шварцвальдские, из Германии. Сам господин барон подарил нам их за то, что вырастили для него виноград.

Рядом с часами на рогах косули, прибитых к стене, висела на длинном ремне медная труба. Она ярко блестела, еще ярче, чем каски пожарников в местечке.

Картина, часы, теперь эта труба… Диковинные, никогда ранее не виданные вещи вызывали во мне почтительное уважение, даже боязнь. Ведь такое, по моему глубочайшему убеждению, могло принадлежать только богачам, господам.

— Что это за труба? — осмелился я спросить.

— Охотничий рог. Его очень далеко слыхать. Мой муженек всегда идет на охоту с господином бароном, он его личный псарь, — сказала хозяйка с гордостью. — Дунет в рог один раз коротко, другой подлиннее, третий совсем длинно, и все охотничьи собачки, где бы они ни бегали, бросаются на звук…

Останешься жить в нашем поместье, сам все увидишь, сыночек. — На последнем слове она сделала особое ударение и посмотрела на меня вопросительно.

Я все еще не мог понять, чего добивается садовница.