Маленький человек на большом пути
Шрифт:
Подкрепился основательно земляникой, двинулся дальше. Не буду врать — ноша не сделалась легче.
Банка словно наполнялась свинцом. Не я ее опускал на землю — она, когда хотела, сама выскальзывала из рук. И еще меня донимала жажда — напрасно, видать, я глотнул рассолу. В голове появились всякие нехорошие мысли. Для чего дяде Андрису целая посудина с этой бурдой? Не слить ли немного? Хотя бы шестую часть: ведь за нее я заплатил своей собственной копейкой. Все полегче будет.
Присел над банкой, снял крышку. Поверху плавал жир.
Неподалеку на стволе дерева прилежно заработал дятел. Стало стыдно. Надел крышку, крепко прижал…
Я шагал по узкой ухабистой лесной дороге, то и дело наступая на сухие шишки. Странное дело: раньше я их не замечал, а теперь каждая из них норовит побольнее впиться в пятку. Выбитая повозками колея виляла среди вековых елей. Здесь было тенисто и прохладно, только изредка попадались солнечные пятна и узкие яркие полоски света.
Эх, кружку бы чистой прохладной водицы! Сколько ее у нас во дворе — целый колодец. А я не ценил. Напьюсь — и остатки на землю без всякого сожаления. А сейчас бы пил, пил безостановочно, до последней капли.
Я твердо решил больше не отдыхать, не поддаваться никаким искушениям. Жажда — ну и что? Верблюд вон сколько может шагать через пустыню без глотка воды, а тут всего каких-нибудь семь верст осталось. Да где там семь — уже большая часть пути позади. Ну, шире шаг!
Ноги послушались, зато стала донимать боль в руках. Веревка все сильнее врезалась в сведенные судорогой пальцы.
Дальше по дороге ни реки, ни озера, ни даже болотца. Нечего было думать о том, чтобы хоть немного освежиться. Я пропотел насквозь. Рыбьи слезы, просачиваясь каким-то образом сквозь плотную бумажную прокладку под крышкой, капали на штаны. Вероятно, селедочный дух привлек оводов: они преследовали меня целым роем. Я отмахивался от них.
Деревья поредели. Все ближе опушка. Отсюда уже видны усадебные постройки. У самого большого здания — черепичная крыша, широкие окна с белыми рамами. Здесь живет хозяин. На южной стороне — фруктовый сад с беседкой, увитой диким виноградом. А неподалеку от сада, на краю хозяйского двора, приткнулся маленький бревенчатый домик, крытый толстым слоем тростника. Крыша поросла мхом, посреди стены подслеповатым глазком отсвечивает на солнце единственное оконце с треснутыми стеклами. В этом домишке и живет дядя Андрис.
Я облегченно вздохнул.
— Ну, теперь совсем близко, — произнес вслух, помахивая занемевшими пальцами.
Я семенил меленькими шажками, весь изогнувшись, словно кривобокий, откинув свободную руку в сторону наподобие крыла. Пройти больше десяти шагов без того, чтобы не опустить банку с рассолом и не сменить руку, было просто невозможно.
Вот так, чуть ли не волоча банку по пыльной дороге, и втащился в изрытый курами и поросятами двор. Дядя Андрис как раз запрягал свою клячу.
— Принес, значит? Молодцом, молодцом! Я не сел, а рухнул на вышарканный порог; банка с рассолом брякнулась между ног.
— Смотри-ка, где ж ты это выкупался во всей одежде? — услышал я удивленный дядин голос.
Наверное, я спал, потому что когда поднял голову, то увидел перед собой женщину в белом платочке. Дядина жена. Сует мне в руку кружку молока:
— Пей! Пей же, ты заслужил!
А дядя Андрис стоял рядом и обрадованно улыбался:
— Я ж сказал, что он сможет. Не так уж и трудно было, верно?
Не трудно?! Я оторвался на миг от небывало вкусного, прохладного молока, посмотрел на его сияющее лицо и подтвердил:
— Ага…
НА ЯРМАРКЕ
Вот и пришел долгожданный день: сегодня у нас в местечке ежегодная ярмарка.
Стыдно признаться — я проспал. Схватился, лишь когда услышал шаги возле самой кровати. Август!
— Все спишь? А брат твой давно уже на ярмарке.
— Как же так? — Я озадаченно тер кулаком глаза. — Вот только что все здесь спали: и отец, и Густав. Как же так?
— Не беда, — утешил меня друг, — пусть себе носится там сколько влезет. А вот мы с тобой попробуем подкатиться к Игнацию Скуе. Говорят, он снова закупает большую партию быков. И тогда — шагом марш прямо в Псков! Я там дважды был, — не удержался он от того, чтобы лишний раз не напомнить, — и в третий пойду. Тебя с собой могу взять — чесслово! А чего не взять? Парень ты бойкий, ноги у тебя крепкие, быстрые.
Я вскочил с кровати:
— Ой, Августынь, дружок, никого другого не бери, слышишь, только меня! Заработаю — куплю тебе новый нож. Точно такой же, как его… фи… фи…
— Фискар.
— Во-во!
— Ладно, там видно будет.
— Нет, правда куплю! Даже еще лучше, чем тот. Не веришь? Вот тебе моя рука…
Счастье-то, счастье какое — с Августом в Псков, в большой русский город Псков! Мне казалось, я все еще сплю и вижу диковинный сон. Нет, не в Псков я иду со стадом быков, а качу по небу в солнечной колеснице, и со всех сторон сыплются на меня блестящие серебряные рубли. Много рублей, целых три или даже четыре. Чего только на них не купишь! Августу новый нож — это уж точно. Себе тоже. Отцу трубку и табак. Матери красивый цветастый платок, брату какую-нибудь хорошую книгу.
Август ушел. Я разыскал на плите еду, мигом проглотил и ринулся на ярмарку.
Уже с нашей улицы видны ряды белых палаток. Незаделанные края полотнищ плещутся на ветру. А людей! А повозок! Оглобли подняты вверх, лошади с торбами на мордах мерно жуют овес, гоняя хвостом назойливых мух. На повозках изделия деревенских умельцев. И дуги, и горшки, и новенькие, сверкающие желтизной колеса, и плетеные корзины — белые, цветные, с ярко раскрашенными боками.
По соседству скотный рынок. Коровы, быки, свиньи — за год столько не увидишь. Визжат поросята, растерянно блеют овцы…