Маленький, да удаленький

Сирге Рудольф

Вместо этого по дороге на пастбище да и в поле он находил много чего более интересного, Однажды он наткнулся на выводок перепелки, которая привела свое семейство на ржаное поле полакомиться. Ах как он заливался лаем и гонялся за маленькими серыми комочками, которые и летать-то еще не умели, зато резво бегали — Фомка едва поспевал за ними. Старая птица, размахивая крыльями, пыталась увести Фомку за собой, чтобы дать птенцам разбежаться как можно дальше. Но где там! Охота была жаркая и веселая — все поле заполнили птицы, каждый стебелек был пропитан их манящим запахом. Фомка хоть и не смог поймать ни одного птенца, зато надолго запомнил азартную погоню. И всегда, оказываясь на поле, он первым делом обнюхивал, нет ли тут перепелиного духа.

В другой раз его нос учуял заячьи следы. Фомка носился по дну канавы и по краю поля, пока не спугнул нескольких предоставленных самим себе зайчат. Те то стремглав мчались в кусты, то прятались в зарослях пшеницы, но Фомка снова нападал на след одного из них, и охота продолжалась. Ох и лаю было! И этот чудесный день врезался Фомке в память. Да разве можно охоту на зайцев сравнить с пастушьими заботами — гнать коров на пастбище да отпугивать их лаем? Того и гляди в навоз вляпаешься или корове под ноги попадешь, а то и на рога. Фомка чувствовал себя слишком маленьким, чтобы гоняться наперегонки с этими огромными животными. Он всегда искал и находил таких, кто был слабее. За такими можно было гоняться сколько угодно, их не надо было сопровождать на пастбище и обратно да сторожить их там.

Потому-то он был необычайно удивлен, когда Хенн, застав Фомку у разоренного чибисового гнезда, выпорол его.

— Ах так! Стадо сторожить тебе лень, а птичьи гнезда разорять — пожалуйста! — сердито приговаривал мальчик.

А тут и разорять-то было нечего. Чибис такая птица, что сразу, как только птенцов выведет, гнездо покидает. Фомка по своему собачьему разумению решил, что с ним обошлись несправедливо. Он разозлился и даже укусил Хенна за руку. Мало того, Фомка считал, что имеет полное право сопротивляться, потому что он ведь не тронул ни одной птахи. Но за строптивость Хенн наказал его еще сильнее. Не будет настоящей собаки из того щенка, которого не наказывают за проступки. Так, Хенн слышал, не раз говорила мать, так поступал и он. Трудиться, стадо сторожить ему неохота, а вот бедокурить готов! Вот и получай за дело… И хотя душа у Хенна болела, наверное, не меньше, чем у Фомки спина — у мальчика даже слезы на глазах выступили от щенячьего визга, — пришлось-таки Фомке принять порку. Потому что точно так же, как и щенка, любил Хенн птиц, птенцов и зверей. И не мог допустить, чтобы их кто-нибудь обижал.

Но из Фомки непременно должна получиться хорошая собака — такая, которая с честью оправдывает надежды, а для этого ей следует научиться уважать порядок.

Фомка, как настоящая собака, должен уметь себя вести, будь то среди животных или среди людей. О поведении детей Хенн читал в школьных учебниках и теперь требовал достойного поведения и от своего воспитанника. Пусть даже эти требования причиняют боль не только Фомке, но и ему самому. И он, всхлипывая, направился домой. Хенн был стойким по характеру и любил порядок. Дома он сказал:

— Больше я не возьму Фомку с собой на пастбище.

— Не получается из него пастух, что ли? — поинтересовался отец.

— Не получается… Ах, да что там говорить!

Родители подумали, что Хенн повздорил с Фомкой. Это было видно и по тому, как вел себя Фомка — он несколько дней даже не подходил к Хенну, не бросался с радостным лаем ему навстречу. Все выяснилось однажды в полдень. Держа в руках сплетенный своими руками кусок веревки, Хенн подошел к отцу и попросил у него обрывок ремешка, которым можно было бы обвязать Фомке шею.

— Зачем ему ремень? — удивился отец. — Ведь собака-то домашняя.

— Значит, пусть молодых птиц распугивает, пусть зайчат душит? — нахмурился Хенн в ответ.

— Так, хочешь сразу посадить его на привязь?

— На какое-то время — да, на привязь, — решительно сказал Хенн.

Так и появился у Фомки ошейник с длинной красивой веревкой впридачу. Фомке хотелось поиграть концом веревки, и он спокойно позволил завязать ремень вокруг шеи. А как только почуял, что веревка держит его и не отпускает, мешает ему прыгать и резвиться, начался скандал.

Фомка скулил и визжал, царапался и рвался, пытался стащить ошейник через голову. В отчаянии срывал лапами ремень с шеи. Но все понапрасну. И тогда он обиделся на людей Перестал брать еду. Не позволял себя гладить. Только рычал. Оставшись на привязи, он испытывал еще большее желание побывать в лесу, ощутить заманчивые запахи птиц и зверей. Он жаловался, громко скуля и повизгивая, порой принимаясь даже выть, Но Хенн взял себя в руки и только покрикивал на него. Конечно же, Фомка не понял ничего из этой «учебы», но что это было наказание — пес уразумел. Однако наказание, по его мнению, затягивалось. Однажды ночью он перегрыз веревку и сам освободил себя из плена. Когда все утром встали, он с громким лаем бросился им навстречу. С той же радостью, с какой прыгал до того, как был посажен на привязь.

Хенн собрался было снова водворить его на место, но отец посоветовал:

— Не стоит снова привязывать его веревкой. Он теперь свое дело знает. Нужно взять цепь… Пусть тогда попробует…

А цепи в тот момент ни у кого не нашлось. Фомка остался без привязи. Снова носился по двору, выбегал на дорогу, обнюхивал все подряд. Только в стадо больше не ходил. Но туда Хенн его бы и не взял…

Хенн выбрал совсем иной ход, для Фомка-Дружка совершенно неожиданный. Проводив стадо на выгон, Хенн на обратном пути завел Фомку на лужайку возле дома, усадил его, приподнял его за передние лапы и, легонько придерживая руками, приказал:

— Сидеть!

Фомка прекрасно умел сидеть, но совсем по-другому, по-собачьи — опираясь передними лапами о землю. Поэтому приказ Хенна он принял за игру — как баловство. Он выдернул лапы из рук Хенна и сел, поставив передние лапы на землю, показывая, как должна сидеть собака. Не так, как заставляет Хенн, по-человечьи, а вот так ловко, как умеют собаки. Но друг Хенн не желал этого понимать. Он снова схватил пса, усадил его, поднял передние лапы и повторил:

— Сидеть!

— Я же сижу, Хенн! — залился лаем Фомка, повалился на траву и стал баловаться.

Но Хенн не поддавался на озорство. Он легонько шлепнул его ладонью и стал распекать:

— Глупый, сиди как следует!

И снова повторил тот же прием.

Сколько раз, даже десятков раз, пришлось его повторить, прежде чем Фомка догадался, чего от него хотят, — никто из них потом не мог вспомнить, ни учитель, ни ученик. Только после длительных и постоянных тренировок случилось вдруг, что Фомка почувствовал в себе способность сидеть в нужной позе. И вправду, если он не сразу опускал лапы, то ему какое-то мгновение удавалось удержаться в таком положении, какое нравилось Хенну. Тогда Хенн бывал чрезвычайно добр. Гладил и ласкал его, расхваливал и даже принес из дому кусочек мяса!