Малина Смородина
Шрифт:
– Полторы штуки, мадам… – осклабился он вежливой щербатой улыбкой.
– Чего… полторы штуки?
– Ну не зеленых же… Рублей, конечно.
– А почему так дорого?
– Да потому, что район такой. Какой район, такие и запросы. Ну, едете или нет?
– Еду… – плюхнулась она на заднее сиденье, лихорадочно пытаясь воспроизвести в памяти имеющуюся в кошельке наличность.
И вдруг – будто кто в затылок ударил. Оглянулась, прижав ладонь к щеке… Две одинокие фигурки, Павла и Егора, застывшие у железной калитки, скрылись за поворотом.
Надо же, а щека-то мокрая совсем. И
– Мам… Что с тобой? На тебе лица нет… С Павлом Сергеичем поссорилась, да?
Отодвинув Женьку в сторону, она прошла на кухню, без сил опустилась на стул. Женька тихо вошла следом, села напротив, глядела на нее с опасливым изумлением:
– Он что… Прогнал тебя, да?
– Ну почему – прогнал… Что я, овца, что ли, чтобы меня туда-сюда гонять-прогонять? Не спрашивай меня пока ни о чем, Женечка… Давай завтра поговорим. Или… Лучше вообще не будем больше об этом говорить. Никогда. Не было никакого Павла Сергеевича, ладно? Будем жить как жили.
– Хорошо, мам. Как скажешь. Хочешь, я тебе чаю сделаю?
– Нет. Я лучше спать пойду. Голова болит…
Голова действительно исходила какой-то жалкой бубнящей болью, будто ныл в ней чужой досадливый мерзкий голосок – «Что ж ты наделала, несчастная женщина, что ж сотворила, дурища ты окаянная…» Жалкая, противная боль. Боль-послесловие. Боль-эпилог. И красной болезненной нитью через нее, будто перекрикивая, голос Павла: «…я тебе еще не сказал, что люблю…»
Уснула она на удивление быстро. И спала долго – тоже на удивление. Правда, проснувшиеся глаза никак не хотели открываться, да и весь организм будто сопротивлялся пробуждению, застыл под одеялом болезненной вялостью. Может, вообще сегодня с постели не вставать? И завтра – тоже? Лежать себе так тихонько, не думать ни о чем, не трясти свежую рану-память…
– Ма-а-а-м… – проблеял над ухом испуганный Женькин голосок. – С тобой как, все в порядке? Ты уже двенадцать часов спишь… Вставай, а? Мне в институт идти надо, на консультацию…
– Так иди, Жень. Чего ты? – тихо промычала она, с трудом разлепив губы.
– Ага, иди… Как я тебя тут одну оставлю? В таком… состоянии?
– Да уж… – проговорила она уже бодрее и даже усмехнулась слегка, – состояния у нас у обеих, что ни говори, плоховатые. Особенно в последние дни.
– Ну, тогда я никуда не пойду! Если ты не встанешь, я не пойду!
– Да я встану, Жень. Со мной все в порядке, честное слово. Вот видишь, уже встаю…
Сев на постели, она притронулась кончиками пальцев к вискам, осторожно потрясла головой, вымучила из себя довольно веселенькую улыбку, даже сделала попытку потянуться будто бы в радостном пробуждении. На Женьку старалась не смотреть – вдруг в глазах давешняя боль плеснется?
– Ну все, иди, Жень… Когда у тебя экзамен?
– Завтра… Да я ненадолго, мам! На консультацию сбегаю и обратно! И весь день заниматься буду! А ты вставай, тоже займись чем-нибудь!
– Чем, например?
– Ну, я не знаю… В магазин сходи, обед приготовь. Накорми своего несчастного ребенка, у него же сессия, в конце концов! Организму калории с витаминами нужны!
– Да? Ну ладно…
– Тогда я побежала?
– Беги.
Она
Вот и хорошо. Вот и умница. Вот и молодец. Одно действие совершила, приступай к другому. Умница, уже и до магазина дошла. Теперь обратно – с сумками…
– Лин… Ты, что ли?
Опа… А вот лишние встречи мы вписывать в этот ряд не договаривались. Люся. Только тебя мне сейчас и не хватало…
– А я смотрю – ты, не ты…
– Это я, Люсь. Здравствуй.
– Привет, привет… А чего с сумками-то? Иль ты уже домой из богатого замужества возвернулась?
– Да, Люсь. Будем считать, что возвернулась.
– Ой, да и ладно, да и бог с ним! А я, знаешь, сразу тогда подумала – не сложится у тебя ничего. Потому что неправильно это, шиворот-навыворот получается. Богатство, оно ведь только к богатству лепится, а наоборот никогда не выходит. Так что не бери близко к сердцу. Лучше приходи ко мне вечерком, посидим, как раньше… Я не гордая, я плохое не помню.
– Люсь… А что я сделала… плохое, которое ты обещаешь не помнить?
– Ну так… – наморщила Люся лоб в растерянности, – я уж и не помню, чего я на тебя вдруг озлилась… Ой, я ведь не похвастала еще, Линк! Мы же вчера с Колей «плазму» таки в кредит оформили! Красотища! Теперь, правда, на одной картошке сидеть придется… Ну ничего, перетерпим! Зато теперь зайдешь в дом, оглядишься, и прям ващ-ще… Так прям всё…
– Богато? – закончила Лина за нее, грустно грассируя на хохляцком «г».
– Ага… – ничуть не услышала грусти в ее голосе Люся, – богато, прямо глаз радуется! Да чего рассуждать-то, пойдем прямо сейчас да посмотрим!
– Нет, Люсь. Как-нибудь в другой раз. Ты прости, мне идти надо… До свидания.
– Ну иди, раз надо… – разочарованно протянула Люся в ее удаляющуюся спину. Вздохнув, добавила грустно: – А ты другая какая-то стала, Лин… Не свойская какая-то… Завидуешь, что ли?
Открыв дверь в подъезд, она торопливо нажала на кнопку лифта, оглянулась лихорадочно. Потом одернула себя – перестань. Люсю пережили, и ладно. Теперь надо на приготовлении обеда сосредоточиться. Продолжить жизнь по установленной Женькой программе. Шаг за шагом, все вперед.
Время до Женькиного прихода и впрямь протекло незаметно. Когда ключ знакомо зашуршал в замочной скважине, выскочила в прихожую с улыбкой и тут же и застыла на месте, удивленно тараща глаза. Из-за спины Женьки выглядывал Егор…
– Мам! Этот парень говорит, что тебя ищет! – неловко махнула рукой в его сторону Женька. – Ходит по всем квартирам и спрашивает, где Лина живет… Ты его знаешь, мам?
– Да. Знаю. Познакомься, Женя, это Егор, сын Павла Сергеевича.
– Ах вот оно что… – протянула Женька, уставившись на Егора с жадным любопытством. – Сын, значит…