Мальпертюи
Шрифт:
– Агх!…
Был ли то вздох или хрип – в любом случае этот звук единодушно издали все сидевшие за столом, – будто лопнули невидимые оковы, мучительной тревогой сдавившие грудь?
Вздох облегчения при виде угрозы, наконец–то воплотившейся в нечто материальное?
Хрип ужаса перед первым проявлением инфернального гнева? – Фигурка отделилась от оловянного блюда.
Я увидел маленького человечка, толстенького и, казалось, увесистого, будто в нем сохранилась оловянная или свинцовая тяжесть; лицо его, хоть и величиной
Таксидермист сидел не шелохнувшись, с выпученными глазами, разинув рот в отчаянном беззвучном призыве на помощь.
Чудовищный карлик уже приближался к Филарету, как вдруг, рассекая воздух, на него обрушилась чья–то гигантская рука.
Послышался тошнотворный звук раздавленного яйца, и большое багровое пятно лучистой звездой расползлось по белоснежной материи.
Грозная карающая десница вернулась в вечный сумрак – складки на одеянии Элеоноры Кормелон.
На Самбюка напал приступ судорожного смеха, от которого скорчило его поношенное тельце, и пена выступила у рта.
– Отличный удар! – просипел он сквозь икоту.
– Заставьте его замолчать, Грибуан! – прогремел приказ.
И Розалия Кормелон повелительно простерла руку, огромную и грозную, как у ее старшей сестры.
Древообразный силуэт Грибуана отделился от стены.
Я видел, как он нагнулся, открыл рот, и его дыхание огненной струей обрушилось на тщедушную скрюченную фигурку доктора… а после – только кучка пепла причудливой формы дымилась на кожаном сиденье.
Я заорал что было сил.
– Сон, кошмар… ради Бога, разбудите меня!
Фантасмагорический вихрь закружил все вокруг; фигуры валились друг на друга, их очертания растекались. Три дамы Кормелон, спеленутые в единую компактную массу, катились, подскакивая, мимо – огромный шар черного тумана, в котором кишело что–то неразличимое, но ужасное. Несколько мгновений я видел умоляющее выражение на мертвенно–бледном лице кузена Филарета, затем на месте умиротворенно дремлющей тети Сильвии вынырнула светящаяся физиономия Грибуана.
Кто–то схватил меня за волосы и сильно потянул назад.
Когда я вновь обрел способность воспринимать окружающее, мы с кузеном Филаретом бежали по большому вестибюлю.
– Быстрей, быстрей, – на бегу руководил он, отдуваясь, – к лавке… Там мы еще продержимся.
– Что же такое происходит? – взмолился я. – О, кузен, заверьте меня, ведь это просто дурной сон?
– Один Бог знает, – простонал он, распахивая дверь старой лавчонки.
Такой светлый покой царил здесь, что я ощутил себя в чудесной гавани после ужаснейшей бури; чудным огнем горел газовый рожок, а на прилавке очень самодовольно восседал Лампернисс и с добродушной миной
– Дружище Лампернисс, – обратился к нему Филарет, – нам придется принять бой, боюсь, весьма неравный.
Последовал короткий и невразумительный диалог между ними.
– Ты не из их числа, Филарет, и над тобой все еще тяготеет тень Кассава!
– Зато ты из их числа!
– Увы!… И все же моя участь плачевна!
– Я спасу тебя, Лампернисс!
– Не тебе, бедняга Филарет, противиться року, восседающему на гранитном троне времени!
– Ко мне!…
– Кого ты зовешь? Этих? Ты же сам знаешь, они не стоят и дуновения ветерка в кронах деревьев.
Палец Лампернисса указывал в самый темный угол подсобки.
Там недвижно сидели трое.
Один грустно улыбался мне, другой стыдливо избегал моего взгляда, а третий был инертнее камня – и дикий ужас снова объял меня.
Я узнал Матиаса Кроока, дядю Диделоо и бесформенного Чиика.
Лампернисс пронзительно засмеялся.
– Посмотри–ка на них, мой молодой господин… Подумать только, что Филарет вообразил себя богом, отбирая их у смерти… Смотри!
Он набрал воздуха и дунул на новоявленных Лазарей.
И тотчас они ожили причудливой жизнью: переваливаясь и падая друг на друга, покачиваясь, сталкиваясь, как воздушные шары, они внезапно поднялись к потолку и остановились.
– Пустые шкуры! Пузыри, которые можно надуть, – знаешь, как дуют в раковину? Бедный, бедный Филарет!
Из большого дома раздался ошеломляющий рев, и я рухнул наземь ничком.
Лампернисс скорбно вскрикнул.
– Вот они, с ними мы не можем бороться. Если только…
Мощный удар сорвал с петель двери, и сквозь проем я увидел в сумраке холла трех устрашающих монстров из притона мамаши Груль.
Шесть пламенем налитых глаз, шесть драконьих крыльев и сталью сверкающие когти готовы были к сатанинской расправе над нами.
Но чудовища не пересекли порог. Мощный голос, показавшийся мне знакомым, сотряс пространство:
– Рождество! Рождество! Христос воскрес! Вдалеке раздалось торжественное песнопение многих голосов, и я отважился приподнять разбитое лицо с каменных плит пола.
Я смотрел не на отвратительные исчадия тьмы, а в окно, выходящее в сад, – стройное пение доносилось оттуда.
На белом фоне проступали прямоугольники золотистого света – сквозь заснеженные ветви деревьев виднелось строение монастыря, чьи незастекленные окна вдруг ослепительно засверкали.
Лампернисс закрыл лицо руками и разрыдался.
– Барбускины! – стонал он.
Трудно сказать, что преобладало в его стонах – радость или страдание. Я продолжал наблюдать за происходящим – грандиозным и грозным зрелищем.
Сад заполнился людьми, в которых я узнал монахов, – высокие силуэты в рясах из грубой ткани и апостольниках.