Мальва
Шрифт:
– Черт!
– закричал Яков, фыркая.
– Я утону! Будет!.. Ей-богу - утону! Вода - горькая... Ах ты... тону-у!
Но она уже оставила его и, по-мужски загребая руками, плыла к берегу. Там, ловко взобравшись снова на баркас, она стала на корме и, смеясь смотрела на Якова, торопливо подплывавшего к ней. Мокрая одежда, пристав к ее телу, обрисовывала его формы от колен по плечи, и Яков подплыв к лодке и уцепившись рукой за нее, уставился жадными глазами на эту, почти голую, женщину, весело смеявшуюся над ним.
– Ну, вылезай, тюлень!
– сказала она сквозь смех и, став на колени,
Яков схватил ее руку и с одушевлением воскликнул:
– Ну... теперь держись! Я тебя - в-выкупаю!..
Он тянул ее к себе, стоя по плечи в воде; волны перебегали через его голову и, разбиваясь о лодку, брызгали в лицо Мальве. Она жмурилась, хохотала и вдруг, взвизгнув, прыгнула в воду, сбив Якова с ног тяжестью своего тела.
И снова они начали играть, как две большие рыбы, в зеленоватой воде, брызгая друг на друга и взвизгивая, фыркая, ныряя.
Солнце, смеясь, смотрело на них, и стекла в окнах промысловых построек тоже смеялись, отражая солнце. Шумела вода, разбиваемая их сильными руками, чайки, встревоженные этой возней людей, с пронзительными криками носились над их головами, исчезавшими под набегом волн из дали моря...
Наконец, усталые и наглотавшиеся воды, они вылезли на берег и сели на солнце отдыхать.
– Тьфу!
– морщась, плевался Яков.
– Ну, и вода дрянная! То-то ее и много так!
– Дрянного всего много на свете, парней, например, - батюшки сколько! смеялась Мальва, выжимая воду из своих волос...
Волосы у нее были темные и хотя не длинные, но густые и вьющиеся.
– То-то ты старика и облюбовала себе, - ехидно усмехнулся Яков, толкнув ее локтем в бок.
– Иной старик лучше молодого.
– Уж коли отец хорош, стало быть, сын еще лучше...
– Ишь ты! Где учился хвастать-то?
– Мне девки в деревне часто говорили, что я совсем не плох парень.
– Разве девки что понимают? А ты меня спроси...
– А ты что? Али не девка?
Она пристально взглянула на него, он зазорно смеялся. Тогда она вдруг стала серьезной и с сердцем сказала ему:
– Была, да - однажды родила!
– Складно, да не ладно, - сказал Яков и расхохотался.
– Дурачина!
– резко бросила ему Мальва и отвернулась от него.
Яков сробел и замолчал, поджав губы.
С полчаса они оба молчали, повертываясь к солнцу так, чтобы оно скорее высушило их мокрое платье.
В бараках - длинных, грязных сараях, с крышами на один скат просыпались рабочие. Издали все они были похожи друг на друга - оборванные, лохматые, босые... Доносились до берега их хриплые голоса, кто-то стучал по дну пустой бочки, летели глухие удары, точно рокотал большой барабан. Две женщины визгливо ругались, лаяла собака.
– Просыпаются, - сказал Яков.
– А ведь я хотел сегодня в город ехать пораньше... и вот пробаловал с тобой...
– Со мной добра не будет, - не то шутя, не то серьезно сказала она.
– Чего ты все пугаешь меня?
– удивленно усмехнулся Яков.
– А вот увидишь, как отец-то тебя...
Это напоминание об отце вдруг рассердило его.
– Что отец? Ну?
– грубо воскликнул он.
– Отец! Я сам не маленький...
Она насмешливо поглядела ему в лицо и с любопытством спросила:
– Не трогать тебя? А ты что делать собираешься?
– Я?
– Он надул щеки и выпятил вперед грудь, как будто тяжесть поднимал.
– Я-то? Я много могу! Меня чистым-то воздухом довольно обвеяло, деревенскую-то пыль сдуло с меня.
– Скоренько!
– насмешливо воскликнула Мальва.
– А что? Я вот возьму да и отобью тебя у отца.
– Н-ну? Неужто?
– А то побоюсь?
– Да ну-у?
– Ты вот что, - взволнованно и пылко заговорил Яков, - ты меня не дразни!.. Я... смотри!
– Что?
– спокойно спросила она.
– Ничего!
Он отворотился от нее и замолчал, имея вид парня удалого и уверенного в себе.
– А ты задорный! Вот у приказчика черненький кутенок, видел? Так он такой же, как и ты. Издали лает, укусить обещает, а близко подойдешь, он подожмет хвост да и бежать!
– Ну, ладно же!
– воскликнул Яков, озлобляясь.
– Погоди ты! Увидишь, каков я есть, увидишь!
А она смеялась в лицо ему.
К ним шел, медленной походкой и покачивая корпусом, высокий, жилистый, бронзовый человек в густой шапке растрепанных, огненно-рыжих волос. Кумачная рубаха без пояса была разорвана на спине у него почти до ворота, и чтобы рукава ее не сползали с рук, он засучил их до плеч. Штаны представляли собой коллекцию разнообразных дыр, ноги были босы. На лице, густо усеянном веснушками, дерзко блестели большие голубые глаза, нос, широкий и вздернутый кверху, придавал всей его фигуре вид бесшабашно нахальный. Подойдя к ним, он остановился и, блестя на солнце телом, выглядывавшим из бесчисленных дыр его костюма, громко шмыгнул носом, вопросительно уставился на них глазами и скорчил смешную рожу.
– Вчера Сережка выпил немножко, а сегодня в кармане у Сережки - как в бездонном лукошке... Дайте двугривенный взаймы! Я все равно не отдам...
Яков добродушно расхохотался над его бойкой речью, а Мальва усмехнулась, разглядывая его ободранную фигуру.
– Дайте, черти! Я вас обвенчаю за двугривенный - хотите?
– Ах ты, балагур! Да разве ты поп?
– смеялся Яков.
– Дурак! Я в Угличе у попа в дворниках жил... дай двугривенный!
– Я не хочу венчаться!
– отказал ему Яков.
– Все равно - дай! Я твоему отцу не скажу, что ты за его кралей приухлестываешь, - настаивал Сережка, облизывая языком сухие, потрескавшиеся губы.
– Ври, так он тебе и поверит...
– Уж я совру, так поверит!
– пообещал Сережка, - и вздует тебя - ах как!
– Не боюсь!
– усмехнулся Яков.
– Ну, так я сам вздую!
– спокойно заявил Сережка, суживая глаза.
Якову было жалко двугривенного, но его уже предупреждали, что с Сережкой не нужно связываться, а лучше удовлетворить его притязания. Многого он не потребует, а если не дать ему - подстроит во время работы какую-нибудь пакость или изобьет ни за что ни про что. Яков, вспомнив эти наставления, вздохнул и полез в карман.