Малышок
Шрифт:
– Девочка моя… - говорила Нина Павловна, задыхаясь.
– Худенькая моя, маленькая… Пальчики мокрые… Молча плачешь?… Ты молча, все молча… - и целовала, целовала ее.
Костя ушел из гостиной в боковушку. Случилось то, чего он хотел, о чем много раз думал. Но Костя ни разу не подумал, что будет после того, как помирятся Нина Павловна и Катя, а это и было самое тяжелое. Ему было и радостно и так горько, что он чуть не разревелся. Потом сразу силы упали, он снова испытал то, что уже испытал сегодня за колоннами, когда почувствовал себя лишним, и снова Костя был один, а тишина обступила его и сдавила сердце.
Дверь
– Малышок, ты здесь?
– спросила она, села на топчан, помолчала и едва слышно, как будто спокойно проговорила: - Василий погиб…
Он не понял. Нина Павловна как подкошенная упала лицом на топчан, обхватила голову руками и забилась в беззвучных рыданиях.
Костя сидел, окончательно растеряв мысли. Вдруг Нина Павловна затихла, будто душа оставила ее тело, разбитое горем.
– Неправда это… неправду говоришь, - пробормотал Костя.
– Нет… кажется, правда, - ответила Нина Павловна как-то устало, бездушно.
– Я все надеялась, все берегла надежду… А Катя, оказывается, получила эту записку…
Фронтовой друг Василия переслал Кате записочку, написанную отцом в самую последнюю минуту, когда старший лейтенант Галкин уходил со своей группой пробиваться из вражеского окружения. Его группа ударила на север, завязала горячий бой, отвлекла фашистов, а в это время вся Уральская дивизия ударила в другую сторону и вышла из окружения.
Нине Павловне и Косте было трудно понять это военное, коротко описанное дело, но, вероятно, Галкин знал, что он идет на смерть. В боковушке было уже совсем темно, и Нина Павловна на память прочитала записку, которая кончалась, как завещание: «Помни меня, расти честным советским человеком, люби Нину, моя девочка, и не теряй надежды».
– А мне ничего не написал, - произнесла Нина Павловна с укором и жалобой.
– Хотя… может быть, каждая минута была Дорога… Иначе он, конечно, написал бы… - Она глубоко вздохнула и озабоченно добавила: - Наверное, все лицо заплакала. Аорошо, это электричество еще не горит, она не увидит… Она там плачет, а я здесь… отсиживаюсь! Зайди в гостиную, Костя, а то мне с нею так тяжело… - Она закончила горячим шепотом: - Ведь мне надо, надо надеяться, а я, кажется, не могу… Сразу все так случилось… Где Василий? Что с ним? Если дивизия вышла из окружения, то, может быть, и его отряд пробился?…
Дверь за нею закрылась.
Когда Костя вернулся в гостиную, он услышал оживленный голос Нины Павловны и с трудом разглядел, что Нина Павловна и Катя, обнявшись, сидят на диване.
– Какая ты глупенькая, какой ты ребенок, Катя!
– говорила Нина Павловна.
– Откуда ты набралась таких ужасов? Неужели ты не помнишь, какой папа? Ты ведь помнишь? У тебя есть его портреты…
– Я… я их давно спрятала, - призналась Катя.
– Я боялась на них смотреть. Но все равно я помню… Хорошо помню!
– Высокий, да? Широкоплечий, - подсказала ей Нина Павловна.
– Лицо узкое, тонкое, умное, лоб широкий, а глаза такие же, как у тебя.
– Нет, у него темнее, - поправила Катя.
– Ну, разве чуть темнее, но все равно синие-синие… А каким ты его помнишь: хмурым, сердитым?
– Нет, что ты!
– возразила Катя.
– Он был всегда такой добрый, веселый…
«Митрия манси Веселым Митрием звали», - подумал Костя, сидевший на медвежьей шкуре.
– А помнишь, какой он был сильный?
– Сильнее никого не было!
– с гордостью сказала Катя.
– Он на медведя ходил чуть ли не с голыми руками, с одним ножом… А как он бегал на лыжах, как плавал!… Помнишь, он нес тебя с прогулки на плече от самого Красного бора, а потом смеялся и говорил, что его плечу чего-то недостает.
«И Митрий на медведя с ножом ходил… А на лыжах лучше всех бегал», - подумал Костя.
– Ты все, все вспомни!
– говорила Нина Павловна.
– Ты вспомни и подумай: разве с таким человеком могло случиться то, чего ты так боишься? Кто был смелее, отважнее твоего отца? Кто был таким ловким?
– Никто!
– твердо сказала Катя.
«Митрий к дикому козлу на сажень подходил», - подумал Костя с грустной улыбкой.
– Как же ты можешь думать, что с ним что-нибудь случилось, глупенькая моя!
– Нет, я тоже думаю, что с ним ничего не случилось!
– воскликнула Катя.
– Это я только тогда думала, когда оставалась совсем одна. Нет, с ним ничего не случилось! И знаешь, почему еще я так думаю? Вот я тебе все искренне скажу. Если с ним… что-нибудь случилось, то мне нужно умереть, а я не представляю, как можно умереть. И вот я чувствую, понимаешь, все время чувствую, что не умру… Значит, папа наверное жив.
– Она помолчала и шепнула: - Только если с ним все-таки… что-нибудь случится, тогда я непременно умру, вот увидишь… Зачем мне тогда жить!…
– Если ты еще повторишь это глупое слово, я рассержусь!
– строго остановила ее Нина Павловна.
– Что это за мысли! Я не думала, что ты такая малодушная! Хотя нет, я знаю, я хорошо знаю, откуда у тебя такие мысли. Ты со своим горем забилась в уголок. Ты думала, что этим все кончилось, вся жизнь кончилась. А ты представь, ты на одну минутку представь: вот к тебе пришли все те женщины, которые потеряли на войне своих родных, любимых людей - мужей, отцов, братьев, сыновей… Они пришли к тебе с заводов, из учреждений, из колхозов, со всей страны и спрашивают: «Что нам делать, Катя? Научи нас, как нам жить дальше». А ты говоришь им…
– Нина… - жалобно шепнула Катя.
– Нет, слушай, - с болью продолжала Нина Павловна.
– А ты им говоришь: «Больше незачем жить, работать, бороться. Это нужно было делать, пока на фронте были ваши родные люди. А теперь это не нужно. Вам незачем жить, вы должны умереть… Какое вам дело до тех, кто остался на фронте!…»
– Нет, нет!
– горячо ответила Катя.
– Зачем ты так… Это я только для себя решила… для себя одной… что я не буду жить, не смогу жить, Ниночка…
– А разве те женщины решают не каждая для себя?
– проговорила Нина Павловна.
– Только они решают правильно - они остаются жить и работают еще больше, чем работали раньше, потому что на фронте миллионы родных людей. Они такие близкие, такие дорогие, эти люди, каждый из них - свой, любимый человек, как бы его ни звали! Разве можно его бросить, оставить без помощи? Нет, стыдно тому, кто опустит руки, кто забудет о миллионах родных людей… Еще больше работать, еще больше делать для фронта!