Малюта Скуратов
Шрифт:
Большого сожаления заслуживает судьба князя Александра Вяземского Глухого (или Глухова). Единственный из князей Вяземских, поднявшихся в опричнине, он и до опричнины достиг на ниве военной службы высоких чинов [158] . Энергия и командирский талант этого человека очевидны. Летом 1554 года, во время боевых действий под Астраханью, он постоянно возглавлял передовые силы, наголову разгромил вражеский отряд на Волге у острова Черного, затем неожиданно атаковал стан астраханского хана Емгурчея и разогнал неприятеля, захватил его пушки и пищали [159] . В 1563 году под Полоцком возглавлял отряд из 154 «служилых людей по отечеству», числился сначала есаулом, потом головой; 16 февраля он опять отличился, совершив разведывательный рейд под Бобыничи и взяв там литовских «языков» [160] . В опричнине Александр Иванович четырежды назначался на воеводские должности. Зимой 1567/68
158
Князь Александр Иванович Вяземский-Глухой осенью 1553 года был поставлен воеводой в Шацк, в апреле 1554 года князь возглавил отряд «вятчан» в походе на Астрахань, в 7070 (1561/1562) году он сидел вторым воеводой в Торопце, несколько месяцев спустя возглавил передовой полк в походе из Великих Лук «на литовскую землю», затем воеводствовал в Старо дубе «за городом» (Милюков П. Н. Древнейшая разрядная книга. С. 165, 166, 231, 232, 240). В. Б. Кобрин указал на тот факт, что «…в грамотах короля Сигизмунда он упоминается в 1551 и 1559 гг. как черниговский наместник» (Кобрин В. Б. Состав опричного двора Ивана Грозного / / Археографический ежегодник за 1959 год. С. 33).
159
Лебедевская летопись. С. 229.
160
Баранов К. В. Записная книга Полоцкого похода 1562/1563 года. С. 131, 133, 136, 140–143.
161
Разрядная книга 1475–1605 гг. Т. 2. Ч. 2. С. 242. До этого, в 1567–1569 годах, он трижды возглавлял отдельные полки во время боевых выходов опричного корпуса на юг, в направлении Калуги и Тулы (Разрядная книга 1475–1605 гг. Т. 2. Ч. 2. С. 221; Разрядная книга 1559–1605 гг. С. 55, 57).
Сообщал ли действительно Афанасий Иванович нечто важное о намерениях царя на берега Волхова? Нельзя сказать точно, но вероятность этого велика. Русские документы XVII века, как уже говорилось, упоминают о «ссылках» между Вяземским и новгородцами. Так что донос Ловчикова, надо полагать, возник не на пустом месте.
Видимо, и А. Д. Басманов так или иначе противился кровавому походу. Возможно, и он пытался сообщить новгородцам о том, какая беда ждет их в ближайшем времени. А может быть, просто попытался отговорить царя от столь жестокого плана.
Почему?
«Отцы-основатели» опричнины являлись самостоятельными людьми, а не бездумными исполнителями. Они считали свое положение прочным хотя бы потому, что получили его заслуженно. Они готовы были допустить казни — ради сохранения опричнины. Много казней. Ведь «семейное дело»! Они не гнушались ради своих семейств измараться о дела неприятные и душевредные — как, например, эпизод со свержением митрополита Филиппа. Но для них все-таки существовала нравственная граница.
Они изначально не являлись ни палачами, ни карателями. Тем более не обретался в них революционный дух, требовавший переворошить традиционные основы русской жизни, вздыбить ее и уничтожить всех противников подобного переворота. Они желали подправить кое-какие детали, но не искали способа перевернуть старинные устои вверх тормашками. И однажды кровавые «постановки» царственного «режиссера» стали приводить их в ужас. Надо полагать, Вяземский и Басманов дошли до той черты, которую не смогли переступить. Еще до большой опалы на Плещеевых пострадало несколько человек из их рода. Быть может, Алексей Данилович наивно верил, что сможет «повлиять» на царя, отговаривая его от жуткой затеи, и дорого расплатился за свою веру. Как ни парадоксально, в этой его «измене» проступают человеческие черты.
В образованном русском человеке наших дней, как правило, живет убеждение: все опричники одним миром мазаны. Только для одних опричники — армия очищения, преданные рыцари-служильцы, честно и бескорыстно выжигавшие скверну по всей стране, а для других все они скопом превращаются в кровавых зверей, палачей, душегубов и садистов без чести и совести. И в первом, и во втором случае на них примеряют мундиры энкавэдэшников, мысленно сажают их в «воронки» или ставят какими-то «вертухаями» на вышках концлагерей, иначе говоря, всем «монолитом» записывают в 1930-е. А опричнина никогда не была единой. Туда попадали люди с очень разными идеалами, целями и общественным положением. У Плещеевых и Вяземских в социальном смысле до крайности мало общего с сотрудниками НКВД. Это были аристократы (особенно родовитые Плещеевы), чувствовавшие себя хозяевами земли по праву «отечества», иными словами, по праву крови. Никто не назвал бы их выскочками без роду без племени. И они относились к своей земле и своему народу принципиально иначе, чем те же Малюта Скуратов,
Аристократ и вел себя самостоятельнее по отношению к престолу.
В 2010 году на докладе автора этих строк, посвященном опричнине, известный социолог Л. И. Блехер воскликнул: «Вы хотите сказать, что деятели, у которых руки по локоть в крови, не захотели запачкаться по шею? Не верю!» Прозвучало в духе: «Да не могли проклятые опричные энкавэдэшники показать себя нормальными людьми!» Так вот, не стоит переносить на опричников образ мыслей да и образ действий людей из 1930-х годов. Получается жуткий анахронизм.
А. Д. Плещеев-Басманов осмелился пойти против воли царя. Карьера его рухнула, потащив за собой в пропасть карьеры многочисленных родственников. Некоторых казнили одновременно с ним, других пораньше или чуть погодя, третьи всего лишь претерпели понижение в чинах… Серьезную потерю понесла русская армия, когда сгинули два его близких родственника, два видных полководца: братья боярин Захарий Иванович и Иван Иванович Плещеевы-Очины.
Современники рассказывали печальную историю: если один сын боярина, Петр, погиб вместе с главой семьи, то другой, Федор, тот самый фаворит Ивана Грозного, будто бы зарезал отца, желая сохранить собственную жизнь… Достоверность этой истории находится под вопросом, но и недостоверность ее не доказана. Алексей Данилович так радел за близких людей! А в итоге кто-то из них жестоко пострадал, а кто-то, быть может, поднял руку на главу семейства…
Федор Басманов не был казнен в результате общей большой опалы на Плещеевых, но и постов при дворе и в армии больше не занимал. Точная дата и обстоятельства его смерти не известны, однако отца он пережил ненадолго. С. Б. Веселовский указывает на одну довольно странную деталь: «Во вкладной книге Троицкого монастыря в 1570/71 (7079) г. записано “По Федоре Алексеевиче Басманове пожаловал государь царь… 100 рублев”. Из этого можно заключить, что у царя были какие-то особые мотивы увековечить память Федора» [162] . Собственно, многие подозревали Басманова-младшего в противоестественных отношениях с Иваном IV.
162
Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. С. 227. Обращает на себя внимание колоссальный размер вклада.
В том же году постригся во иноки опричный боярин Иван Яковлевич Чеботов. Он стал монахом Ростовской Борисоглебской обители.
Старинное московское боярство оказалось не столь прочной опорой для опричнины, какой хотел видеть ее царь…
Требовалось кем-то заполнить «кадровые ниши», опустевшие с падением крупнейших фигур опричнины. Тогда опричное военное командование и Дума пополнились выходцами из высшей титулованной аристократии. Раньше такого в опричнине не случалось! В опричной военной иерархии возвысился и даже стал командующим опричным полевым соединением князь Ф. М. Трубецкой, знатнейший Гедиминович. Полки и самостоятельные отряды опричников возглавили знатнейшие «княжата»: князь В. И. Барбашин, князья Пронские, А. П. Хованский, Н. Р. Одоевский, В. И. Темкин-Ростовский. Некоторых из них даже пожаловали думными чинами… Все они, помимо князей Ф. М. Трубецкого и В. И. Барбашина, прежде имели прочные связи с удельным двором опального князя Владимира Андреевича Старицкого. Как уже говорилось, призыв бывших служильцев Старицкого дома в опричную армию облегчался тем, что прежний их господин уже не мог использоваться как «живое знамя» какой-либо оппозиции.
Таким образом, царь вынужден был опереться в опричной Думе и опричной армии на ту же высшую титулованную знать, которую прежде не допускал к власти в своем «уделе». Но среди нее не было доверенных людей! Все эти Трубецкие, Хованские, Одоевские для государя Ивана Васильевича — чужаки. Они могли считаться весьма ценными или же, напротив, скверными служильцами, но в любом случае царь не имел никаких гарантий их верности. От опричнины пострадали их родственники и свойственники. Как минимум от руки опричника сгинули многие люди, принадлежавшие той же общественной среде. Опричнина висела над их головами дамокловым мечом. Добрая служба в большей степени оказалась для них способом избежать казни, а не добиться пожалований да и просто исполнить свой долг. В подобной ситуации безраздельно доверился бы им лишь сущий простак, новичок в политике. Иван IV давно вышел из возраста наивности и отлично понимал, какими рамками ограничена преданность опричников-аристократов. Думается, верил монарх лишь одному из них — князю Василию Темкину-Ростовскому. Его «проверили» кровью, каковую пришлось лить прилюдно, и особыми поручениями, сущность которых убийственна для репутации. Так, например, князю поручили добыть компрометирующие материалы на митрополита Филиппа, и Василий Иванович справился с задачей, использовав широкий диапазон средств, не исключая пытки. Его людям пришлось пытать не кого-то, а смиренных соловецких иноков.
Прочей высшей знати, взятой в опричнину, — знаменитейшие роды царства! — подобные «проверки «не коснулись.
Что это значило для Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского и ему подобных людей? Да прежде всего расширение возможностей влиять на царя. Ушли Вяземские, ушли Плещеевы, ушли боярские роды, бывшие рядом с Иваном IV от начала опричнины; следовательно, недостаток испытанных помощников, доверенных лиц, Иван IV теперь мог восполнить из одного источника: приближая к себе «худородных». Эти-то «проверены» до конца! Эти давно не чужие.