Малютка Эдгар
Шрифт:
«Только не это», — простонал дядя, но ничем не помешал Малютке, что означало — выбора нет.
Эдди остановился в трех шагах от Красного Костюма. Незнакомец внушал ему одновременно страх, отвращение, любопытство и надежду на какой-нибудь выход. Ну хоть какой-нибудь. А тот ухмылялся, словно явившийся из закоулков Дыры мальчик был чем-то забавным, глуповатым и не вполне здесь уместным. Чуть позже до Малютки дошло, что таким он казался дяде Эдгару, потому что мысли незнакомца не были ведомы никому.
— У тебя есть книга? — внезапно заорал ворон. На этот раз — сверху, хотя хриплый голос донесся как бы из невообразимой дали.
«Проклятье! — Эдгар в голове Малютки звучал как лай злобной, но бессильной собаки. — Знаешь, сопляк, кого я ненавижу больше, чем птиц?»
Эдди молчал, подавленный безысходной дядиной горечью.
«Только Джокеров. Ну, еще, может быть, себя».
И опять Малютка ничего не понял.
Человек в красном костюме подмигнул ему, опустил руку и разгреб песок («снежок, мать твою, чистейший снежок!») у своих ног. В углублении показался край того, что Эдди вначале принял за коробку. Он еще не улавливал иронии, заключенной не в словах или интонациях, а в самой ситуации. Но дядя-то улавливал. Конечно, в песке была зарыта книга.
Красный Костюм поднял ее, сдул песчинки и протянул Малютке. Ослушаться улыбчивого человека оказалось так же немыслимо, как всерьез не подчиниться родителям. Такое просто не могло взбрести Эдди в голову, а Эдгар вел себя будто притаившийся в темном шкафу свидетель какого-то непотребства, хотя, похоже, прекрасно знал, что играть в прятки с существом в красном костюме довольно дурацкая затея. В какой-то момент Малютке даже почудилось, что мужчина в красном и есть его настоящий отец, а тот, кого он раньше называл папой, был только живой куклой, старательно изображавшей заботу и любовь.
Он взял книгу, оказавшуюся неожиданно тяжелой. На темной шершавой обложке выблескивала золотыми буквами надпись в две строчки. Первым словом было «Эдгар». Дальше — непонятно: «Аллан По. Избранное».
Малютка знал, что у него редкое имя — среди знакомых ему людей не было ни одного Эдгара… если не считать дяди, но дядя — случай особый. Малютка сомневался, можно ли назвать его знакомым.
— Эдди-Эдди, выходи, — прошелестел голос человека в красном. Он произнес это, будто начало детского стишка, но продолжение оказалось прозаическим и вполне взрослым:
— Неплохо придумано, старая сволочь. Конечно, страдает невинное дитя, однако кого и когда это останавливало? Вот только ума не приложу, как ты столько времени обходишься без женщин?
С лицом Малютки произошла уже знакомая ему метаморфоза: оно перестало ему принадлежать, словно отделившаяся от черепа маска.
— Не было другого выхода. — Дядя приложил немалое усилие, чтобы выдавить из Эдди эти слова. Получилось не слишком внятно.
Человек в красном сказал назидательно:
— Выход всегда один-единственный — тот, который выбираешь.
Затем его тон изменился:
— Ну что же, малыш, теперь у тебя есть книга. Почему бы тебе не поблагодарить Харда за то, что доставил столь дорогого мне гостя в целости и сохранности, и не освободить его от дальнейших обязанностей?
Малютка совершенно растерялся от иронии, сопровождавшей вроде бы знакомые слова, но дяде, похоже, все было ясно. Эдгар заставил Эдди без лишних вопросов открыть книгу. В углублении, вырезанном в ее бумажной сердцевине, покоился пистолет, который Малютка принял вначале за вожделенную копию «Хеклер унд Кох» для своей коллекции. Однако по дрожи, пронзившей его и явно передавшейся от дяди, он тотчас догадался, что как раз это оружие — самое что ни на есть настоящее. То бишь созданное для убийства, а не для игры.
В импульсах, посылаемых дядей, ощущались быстрота, решительность, осведомленность и сноровка в обращении со смертоносными предметами, однако Малютка оказался слабоват, чтобы реагировать с должным соответствием. Эдгар действовал, а Эдди осознавал происходящее с некоторым запозданием, и ему казалось, что от собственных движений его отделяет гораздо больший промежуток, чем доля секунды.
Одна рука извлекла пистолет, слишком тяжелый для Малютки, другая выпустила книгу и подперла снизу рукоять. Длины пальцев не хватало, чтобы охватить ее полностью. Дядя испытывал по этому поводу мучительное неудобство. Тем не менее он успел нащупать предохранитель и убедиться, что по этой причине помех не будет. Он направил пистолет на ворона. О твердости руки и точности прицела не могло быть и речи. А чем дальше, тем хуже — ствол начал подрагивать и опускаться.
Матеря в хвост и гриву «проклятого недоноска», дядя нажал на спуск. Выстрел прозвучал сухо, будто рядом сук сломался. Отдачей Малютке едва не вывернуло кисти, да и весь он пошатнулся. Пуля взметнула песок («Стиральный порошок, гений») в шаге от Харда, который ринулся прочь, расправляя крылья, и на третьем неуклюжем прыжке взмыл в воздух. Только в это мгновение до Малютки дошло, что означали слова «освободить от дальнейших обязанностей».
Помимо злобы, дядю охватил страх — похоже, он смертельно боялся разочаровать человека в красном. Он выстрелил еще раз вслед ворону, и попасть мог только чудом. Или случайно. Малютка уже убедился, что чудеса случаются, однако не в этот раз. Хард издал огорченное «Кар!» и растворился в ночи за пределами освещенного пламенем пространства.
Эдди опустил пистолет, чувствуя на себе издевательский взгляд Красного Костюма и дядю внутри, скребущего чем-то металлическим по незримому стеклу.
— Ну что, старый болван, теперь понял, чего ты ст'oишь?
— Я и не говорил, что чего-то ст'oю, — огрызнулся Эдгар, обнаглев от безысходности. — Если бы у меня было время, я бы сделал из него мужчину.
— Все так говорят. Интересно, кто первым придумал это долбаное время, чтобы оправдать свою никчемность? — Красный Костюм уставился в костер, словно там имелись все ответы, надо только суметь их прочесть. Затем спросил: — Ну что, дружище Эдгар, может, тебе подыскать другой костюмчик?
Дядя воспрянул, но не слишком, ожидая подвоха. Тем не менее поспешил заверить:
— Дай мне шанс, и я тебя не подведу.
Малютка нутром понял, что его бросают. Он почувствовал глубочайшее, неведомое ему прежде, окончательное одиночество. И ненависть к дяде, который в его сознании почему-то вдруг соединился и слился с Красным Костюмом, словно наложившиеся тени. Да и вся его короткая жизнь показалась игрой теней в свете этого странного костра, топливом для которого, возможно, служили брошенные мальчики…