Мама для малышки, или Надежда в подарок
Шрифт:
Сердце екает, сжимаясь в болезненный ком обиды за мою малышку, лишенную такого обыденного, на первый взгляд, семейного общения. А все потому, что я выбрал когда-то в жены не ту женщину, руководствуюсь точно не той головой.
Есть время все исправить! С этой мыслью и решительной улыбкой я делаю шаг в сторону девочек и выдаю свое присутствие теплым приветствием. Фани окидывает меня искрящимся радостью взглядом. Марина чуть вздрагивает, смущенно теребит полотенце, стараясь не смотреть на меня, словно боится, что по эмоциям, блуждающим в ее глазах, я смогу прочесть
Не смогу, но очень этого хочу. Хочу, чтобы она раскрылась и стала частью нашего мирка. Но пока я формулирую правильные фразы, стараясь разрядить несколько скованную обстановку, дочь, со своей детской непосредственностью, задает Марине вопрос, выбивающий почву из-под ног даже у меня.
Рыжий лучик будто резко теряет свой свет, тускнеет и погружается во тьму. Её лицо становится похожим на безжизненную маску, губы бледнеют и дрожат, а омуты зеленых глаз затягивает бурой тиной отчаянной скорби. Секунда-другая лишь сильнее отдаляют нас друг от друга. Фани не замечает этого, в ожидании ответа привычно ковыряет ложкой в тарелке с кашей. А меня обдает диким холодом беспокойства и смятения.
Время на мгновение замирает, позволяя мне собраться с мыслями, чтобы после стартануть с удвоенной скоростью и в считанные секунды разогнать грозовые тучи с горизонта счастливого утра.
Аккуратно встряхиваю Марину, вглядываясь в её отрешенное лицо. Тихо, но настойчиво зову ее, выдергивая из трясины забвения, в которую она все сильнее погружается. Возвращается. Остекленевший взгляд преображается, теплеет, наполняя взволнованную Рыжулю внутренним свечением.
Мне кажется, что я не дышу все это время, и делаю глубокий жадный вдох, когда она пытается робко улыбнуться и ответить на вопрос малышки. Быстро прихожу Марине на помощь, находя какое-то нелепое объяснение, но Фани оно устраивает, и та все так же беззаботно выдает идею:
— А давайте тогда Надей мою сестричку назовем!
— Какую? — ошарашенно и в один голос удивляется мы с Маришей.
— Которая у нас скоро появится, — беспечно пожимает плечами эта доморощенная Ванга, продолжая уплетать овсянку.
Черт, меня начинают беспокоить эти ее «предсказания» и «вещие сны»! Надо бы поговорить серьёзно. А может, к специалисту сводить? Кто занимается этим?
— Детские фантазии, — тихо и с каким-то потаенным сожалением выдыхает Марина, опускается на стул и, обхватив ладонями чашку с дымящимся кофе, прячет за ней эмоции, вновь погружаясь в свои мысли.
— А давайте после завтрака поедем за елкой! — предлагаю я, стремясь разрядить обстановку.
— Да! — поддерживает меня Фани, и вместе с ней мы смотрим на удивленную женщину. — Мамулечка, поехали! Нам же нужна большая елка, чтобы много-много подарков под ней поместилось!
— Я не… — теряется Марина.
— Ну, пожа-а-а-а-алуйста! — умоляюще тянет маленькая подлиза, а зеленые глазищи увлажняются, готовые вот-вот разразится потоками горестных слез.
— Хорошо, — соглашается она, одаривая крошку ласковой улыбкой.
— Значит, с аппетитом все съедаем и собираемся в «поход», — подытоживаю я, довольно потирая ладони, тянусь за блинчиком и с наслаждением уплетаю его, запивая бодрящим напитком.
ГЛАВА 12
МАРИНА
Завтрак проходит в какой-то невероятно теплой семейной обстановке, создавая иллюзию маленького счастья в отдельно взятой «ячейке общества». Я уже и забыла, как это бывает приятно и душевно — вот так, улыбаясь и шутя, таскать с соседской тарелки блинчики, сладкие сиропы, пропуская момент, когда одна забавная малышка весело пачкает всех вокруг малиновым вареньем.
— Ну, я нечаянно, — каждый раз оправдывается она, блестя зелеными глазищами, наполненными до краев искрами лукавства и беззаботности.
— Фани! — хмуря брови для вида, но не добавляя при этом в голос ни капли строгости, журит ее Игнат, и тут же нос малышки оказывается янтарно-желтым, и она, пытаясь достать до него языком, чтобы слизнуть медовую массу, скашивает глазки, сосредотачивается, но бросает это гиблое дело и тянется с ложкой к отцу для ответного действия.
Дружно схлестнувшись столовыми приборами, они, хохоча, соревнуются, а затем с победоносным кличем «Ура!» она возносит над головой отвоеванный блин — последний из огромной стопки.
— Заслужила, — с наигранной усталостью вздыхает Игнат, отваливаясь на спинку стула. — В меня все равно больше и не вместится, — сыто отмахивается он от лакомства, потирая живот. — Спасибо, Марин, я так вкусно сто лет не завтракал, а блинчики… — мечтательно так вздыхает, — просто сказка!
— На здоровье, — немного тушуюсь я, чувствуя, как щеки заливаются румянцем смущения. — С такой умелой помощницей это не сложно, — перевожу взгляд с Игната на девчушку, а рука сама тянется к его кучерявой головушке.
Фани жмурится от удовольствия, словно кошка на солнышке, и подставляется под нежные поглаживания. Сердце екает, и вновь в горле ком. Так хорошо, так спокойно и так до щемящей тоски непонятно, что же дальше и как нам со всем этим теперь жить.
В очередную нору гнетущих размышлений провалиться мне не дает все та же солнечная малышка и ее детская непосредственность, с которой она втягивает меня в продолжение абсолютно семейного утра.
— Мамуль, ты же мне поможешь выбрать наряд? — Спустившись со своего стула, она останавливается около меня и заглядывает в мои глаза с умилением в искреннем детском взгляде.
— Хорошо, — сглатывая ком грусти, не успевшей захватить меня в свой безнадежный плен, улыбаясь малышке. — Только со стола давай вначале уберем, — предлагаю ей.
— Конечно! — тут же спохватывается она и, схватив свою тарелку, с важным видом добросовестной помощницы несет ее к раковине. — Только я до крана еще не достаю, — предупреждает меня, привставая на носочки и опуская с грохотом чашку в мойку.
— Давайте-ка, девочки, вы пойдете приводить себя в порядок, а я наведу на кухне порядок. — Игнат выдвигает свою кандидатуру на роль посудомойки, и мы с Фани не смеем ему в этом отказать.