Мама, я люблю дракона (сборник)
Шрифт:
Новый приступ головной боли не дал ей ответить. Она затихла на миг, уткнувшись лицом ему в колени, а затем зарыдала еще сильнее, повторяя:
– Извини меня, пожалуйста, извини…
– Да что ты, перестань, за что я должен тебя извинять? – Он приподнял ее голову и стал поцелуями снимать с ее ресниц слезы.
– Я такая плохая, такая эгоистка… Но мне больно!
– Все, все, все, больше этого не будет. Отдыхаем! Да и не пройдет еще раз этот номер с инкассаторами. Ты видела, он же почуял что-то неладное, вот и вернулся в машину. А прошлые разы –
– Потому-то мне и пришлось второго обрабатывать.
– Какого черта?! Мы же договорились, если что не так, операцию прекращаем!
– Мне было жалко уже потраченных сил. Обидно работать впустую. Да и азарт уже какой-то появился.
– Азарт… Ради чего причинять себе такую боль?
– Ты же сам только что говорил, что у меня дар, что должна, и все такое.
– Это я все верно говорил. Но нет на свете ничего, ради чего ты должна была бы ТАК мучаться.
– Да? – она улыбнулась сквозь слезы и похлопала по тугому кожаному боку портфеля. – А это?
– Это, конечно, хорошо. Но не такой же ценой! Твоя жизнь стоит в тысячу раз дороже. – Он помолчал. – Нет, больше этот трюк не пройдет. Нужно сочинять новый сценарий. С учетом того, что менты уже начали что-то соображать. Третий инкассатор за месяц… И банки тоже отпадают. Хватит двух. В третий-то раз они обязательно нас на чем-нибудь накроют.
– У нас ведь еще есть Лиза Деева, – напомнила Маша. – Пора взяться за нее. Ее-то мне уже не нужно обрабатывать.
– Там ты пока не нужна. Потом, если понадобишься, скажу. Отдыхай.
Боль немного отпустила ее, и она, сладко потянувшись, произнесла по слогам:
– Бу-дем от-ды-хать!
– Да, до вечера. А вечером – сюрприз. Бал в твою честь. Я откупил десять мест в «Универсале». На всех.
– Почему именно в «Универсале»? Это же ведь деевский кабак. Все-таки опять что-то связанное с работой?
– Никакой работы. Просто это действительно классный ресторан. Деева нет, Лиза там не показывается. Гулять будем.
– Бу-дем гу-лять! – тут она встрепенулась: – Слушай, а сейчас-то мне домой нужно. Я папе сказала, что буду к обеду. Он со мной о чем-то поговорить хотел. А морда загадочная, смех берет. Давайте меня домой.
– А куда мы тебя везем-то? – бросил через плечо Гога, для которого она с момента убийства Прорвы зрительно не существовала, что поражало его воображение и для поддержания достоинства в собственных глазах заставляло разговаривать с ней нарочито пренебрежительно, мол, эка невидаль – невидимка. – Домой и везем, Маруся…
… – Ой, да брось ты, папа! Ну ни в какую историю я не вляпалась. Осенью устроюсь на работу, пойду в шарагу доучиваться. – Она валялась на диване в своей комнате, одетая в выцветший, мамин еще халатик и беседовала с сидящим в кресле отцом. Благо, головная боль окончательно отступила.
– Как мне было стыдно перед Галиной. Ведь надо отдать должное твоей матери: она сумела преодолеть свой естественный материнский эгоизм и отправила тебя ко мне. Потому что
«Боже мой, – думала Маша с нежностью, – милый мой папочка, как же все перепуталось в твоей умной голове. «Преодолела свой материнский эгоизм…» Да уж, она преодолела! Знал бы ты только, как, почему и ради чего она его преодолела…» Но тут же укорила себя за эти не очень-то лестные по отношению к матери мысли, вспомнив ее молящий о прощении взгляд на перроне вокзала. Этот взгляд – самое яркое воспоминание, оставшееся у Маши со дня ее приезда. Папа же продолжал с искусством прирожденного оратора:
– А особенно стыдно мне, что ведь это именно я воспитал в тебе способность быть внутренне абсолютно свободной. И не учел, что это нам, людям зрелым, свобода дается с трудом и никогда не заслоняит внутреннего контролера и цензора, которого в нас прочно вогнали в детстве. Мы можем только слегка обуздывать его. А в вас свобода входит легко, заполняя вакуум, она становится основой вашей натуры, но, не имея внутреннего оппонента, саморазвивается, буйно разрастается до полного анархизма. До омерзительно легкого отношения к жизни. Такое воспитание – как лекарство для здорового: больного оно лечит, а здорового может угробить напрочь.
– Папа, побереги красноречие для студентов. Что я натворила, чтобы так меня отчитывать? – и она тут же испугалась собственного вопроса, понимая, что ему ох как есть ЧТО ответить.
– Во-первых, как я уже отметил, ты не учишься и не работаешь. Во-вторых, как я также уже отмечал, ты не ночуешь дома. В-третьих, тебя постоянно спрашивают к телефону, заметь, спрашивают исключительно мужчины. И в-четвертых, наконец, у тебя появилось много денег.
Маша мысленно усмехнулась: «Много денег!..» Так он называет те несчастные несколько штук, которые вечно болтаются у нее в сумочке. Что бы он сказал, если бы знал, сколько денег прошло через ее руки за последние два месяца!
– Откуда они у тебя? Каким образом ты можешь позволить себе уже несколько недель подряд подкидывать нам с Варей «на хозяйство» сто – двести рублей, а пять – шесть тысяч?!
– Но я же занимаю место, создаю вам хлопоты, а у вас своих – море. Папа, не обижайся, но я все-таки квартирантка. И я должна платить за квартиру.
– Я пропускаю мимо ушей твое заявление о том, что ты, моя родная дочь, «квартирантка» в доме своего отца, списывая его на твою молодость и глупость. Ни я, ни Варя, по-моему, ни разу не давали тебе повода для подобного суждения.