Мама, я жулика люблю!
Шрифт:
– Дит! – гортанно и зло выкрикнул Валид.
Женя не знал, что означало это слово на чеченском языке, но Умалат оставил его в покое.
Досадливо поморщился, плюнул на Женю и походкой «руки в брюки» побрел к машине. Его место возле пленников занял «Хаджи-Мурат».
– Больна? – глядя на Женю, с акцентом спросил Валид. Сам же и ответил: – Больна... Умалат не виноват. Твой камандыр виноват. Вайнах не любишь. А вайнах свой работа делает. А твой камандыр тебя вайнаху продал. И тыбя продал, – ткнул он пальцем на Достова. И на Мальцова показал: – Тыбя тожи продал... Эльцын вас продал. Масква
Со стороны могло показаться, будто Валид оправдывается перед ними. Но это было не так. Он объяснял, что не чеченцев им нужно винить в своих бедах, а своих командиров и больших начальников, которые сначала бросили их в Чечню, а потом сами же продали в рабство. Президента нужно винить и правительство за то, что жизнь русского солдата эквивалентна центнеру пушечного мяса. Пропал боец, ну и черт с ним, нового призовем... Женя почему-то был уверен, что никто не станет искать их группу. А если и будут, то в России – как дезертиров. Можно было не сомневаться, что Шажков выставит их как преступников, самовольно оставивших расположение части, да еще и с оружием.
Валид имел грозный, если не сказать устрашающий, вид. Но в отличие от Умалата и не думал издеваться над пленными. Не было в нем злости. Хотя и добрым его никак не назовешь. Спокойный и рассудительный работорговец. Русские солдаты были для него самым обычным товаром, который требовалось перепродать. Ничего личного. Умалат же был самым настоящим отморозком. Но Валид сдерживал его. И человеколюбие здесь вовсе ни при чем. «Хаджи-Мурат» не хотел портить товарный вид подготовленных к продаже рабов.
Покупатели появились к обеду. Четыре бородатых чечена на стареньком, хорошо побитом временем и дорогами джипе. Осмотрели товар, расплатились с Валидом.
– Ну вот и все, спета ваша песенка, шакалы позорные! – не удержался от злорадства Умалат. – Не видать вам дома. Смертники вы!.. Ну вот мы и в расчете!
Женю запихнули на заднее сиденье машины, рядом умостили Мальцова и Достова. Два чеченца впереди, двое сзади. Из таких клещей при всем желании не вырвешься, тем более со связанными руками и ногами. И еще глаза пластырем заклеили. Чтобы пленники дорогу не запомнили. И рты на тот же замок закрыли.
Первое время машина шла по равнинной местности, затем пошли горные подъемы... Была уже ночь, когда пленников доставили на место. Как баранов сбросили на землю, а затем пинками загнали в зиндан. Там с них срезали путы. И чтобы жизнь медом не казалась, каждого прокатили ногами по глиняному полу. Наконец дверь закрылась.
– Во попали, – прохрипел в темноте Достов.
– Свежачка привезли, – послышался чей-то незнакомый голос.
– Ага, баранинку, – с горькой насмешкой отозвался кто-то.
В зиндане было темно. Но постепенно глаза привыкли к темноте. И голоса... Женя определил, что здесь томится не менее десятка таких же пленников.
– Где мы? Может, кто скажет? – надрывно спросил Паша.
– В аду! – ответил ему человек, лежавший на охапке соломы в шаге от Жени.
Худой, изможденный, вроде бы форма военная на нем, вернее, лохмотья, которые от нее остались.
– Вы тоже бесперспективные? – прозвучал вопрос из дальнего угла.
– Как это бесперспективные? – не понял Мальцов.
– Ну, за кого выкуп заплатить не могут.
– Да нет, у нас даже не спрашивали. Нас командир наш чеченам продал.
– Да, есть такие суки, стрелять их некому... Если командир продал, это глухо. Он же не хочет, чтобы вы вернулись. Вот и продал вас так, чтобы вы сгинули. Смертники мы. И вы смертники...
Второй раз прозвучало это слово.
– Почему смертники? – холодея, спросил Женя.
– А потому что чеченцы нас отсюда живыми не выпустят. К войне они готовятся. Правительство снова войну развяжет. Деньги-то нужно отмывать. А война – это укрепрайоны – траншеи, дзоты, доты, блиндажи. Вот эти укрепрайоны мы и строим. Сами должны понимать, объекты, в общем-то, секретные...
В армию Женю взяли без всякого секретного допуска. Но у чеченцев свой допуск. И, по всей видимости, завтра же они его и выпишут. Заставят рыть окопы и блиндажи. А когда объект будет закончен, начнется обеспечение режима секретности. Это очень просто. Всех фортификаторов к стенке. И все секреты в братскую могилу...
Теперь Женя понял, почему Умалат назвал его смертником. Потому что вызволить его из рабства могла только смерть. И самое страшное, что никто из родных не узнает, где похоронят его. Все будут считать его дезертиром. И ждать, когда он объявится, чтобы сдаться на милость закона. И Варвара будет ждать его, когда выйдет на свободу. Напрасно будет ждать... Как бы передать ей записку, чтобы не ждала, чтобы искала свое место в жизни без оглядки на него...
Глава двадцать первая
1
Белый «Ауди» на скорости выскочил из-за поворота. Знак «Уступи дорогу» не для него. Прет, как танк. Но и Роза не собирается тормозить. Еще чего!.. Визг тормозов, удар в правое заднее крыло. Приехали!
Из «Ауди» выскочил мужик лет тридцати. Весь на понтах, пальцы веером, пена из ушей... Ну да, он же крутой – у него почти что новый «Ауди». А у Розы самая обыкновенная «девятка». Наследство «любимой» учительницы. Сумасшедший дом! Муж – крутой авторитет, в Москве у него ночной клуб на миллионы долларов, сам тачки чуть ли не каждый день меняет. А жена на паршивой «девятке» ездит. Да, он ей «десятку» обещал купить. Шило на мыло. Обидно.
– Ты чо делаешь, коза? – заорал на Розу доморощенный крутыш.
В ответ она показала ему средний палец правой руки. На «фак» его послала.
Мужик взбеленился.
– Ну, сука!
Он попытался вытащить Розу из машины, но та успела заблокировать двери. Тогда он поднял с земли камень, чтобы выбить им стекло. Хотел выбить, но не успел. Неожиданно появившийся Гульков схватил его за грудки и мощно боднул головой в переносицу.
– Ты чо, урод, ты на кого лапу поднял?
Мужик был близок к обмороку. Но Эдик не унимался. Схватил его за шкирку, разогнал и головой приложил к железобетонному столбу. По всем мыслимым законам мужик должен был выключиться. Но нет, лежит с открытыми глазами, с ужасом смотрит на подошедшую Розу. Вся морда в крови. Но ей нисколько не жаль терпилу. За что боролся, на то и напоролся.