Мама
Шрифт:
– Ты чего там рвёшь?
– Огурцы.
– Это же не наши, а чужие. Нельзя их рвать. Это всё равно что украсть.
– Есть хочу, плевать мне на всё.
Сказав это, я сорвал огурец. Его нежная кожица была вся покрыта мягкими колючками.
Сестра снова попыталась остановить меня, сказав ещё решительнее:
– Нельзя красть. Кто крадёт, тот разбойник!
– Отстань, хочу и буду! – взбесился я.
Я разом сорвал четыре штуки.
Сестра кричала:
– Это двор инвалидки, нельзя у неё красть!
Я остановился:
– Правда что ли?
– Правда!
Когда я услышал это, мне стало стыдно, и я заорал:
– Что ты нудишь всё «не кради-не кради», задолбала уже!
Сестра ответила с нажимом:
– Потому что так и есть.
Я выпрыгнул назад из огорода и протянул ей огурцы, чтобы она спрятала их к себе в портфель.
Но сестра сказала:
– Это краденые, не буду. Клади к себе в портфель!
Я выпучился на неё и сказал, что ко мне не влезет. Потом я вскинул руку, собираясь её ударить:
– А ну клади!
Сестра испугалась и послушно вложила огурцы в портфель.
Мой портфель был набит книгами и тетрадками под завязку, там бы действительно ничего не поместилось.
– Ты украл у инвалидки. Всё расскажу про тебя. Учителю и маме, – заныла она.
Я снова вскинул руку:
– Посмеешь, я тебя прибью!
Сестра больше не осмелилась ответить.
Стоило мне войти в класс, как я почувствовал себя заключённым. Я всё время думал об этих огурцах. Они, как четыре маленьких гранаты, норовили взорваться у меня в руке. Я ужасно жалел о своей минутной слабости, о том, что украл, и особенно о том, что украл их у бедной, ни на что не способной женщины. Дом инвалидки был у самой школы, каждый день, когда мы шли на уроки или с уроков, мы видели её. Ей было лет семьдесят с лишком. В детстве она упала в печь и обожгла себе лицо – оно было всё покрыто рубцами. Ещё у неё была заячья губа. Инвалидка никогда не была замужем, и детей у неё не было. Она была ужасно жалкая и дряхлая. Несчастные огурцы дались ей с превеликим трудом, и теперь, когда я украл их, я чувствовал себя последним отребьем.
С детства мама учила меня и сестрёнку быть честными, никогда не красть. Учитель тоже всегда говорил, что нельзя воровать и грабить, нельзя прикарманивать чужое. И я всегда старался быть таким, как они говорили, кристально честным, безукоризненно неподкупным. Что же со мной случилось? Как я мог украсть, как я мог так поступить? Я был примерным учеником, главным школьным активистом, я не мог сотворить такую глупость, стать таким нравственным уродом. Я должен был во всём честно признаться учителю. Но я жутко боялся, что стоит мне признаться, как всему придёт конец.
И вот я терпел. Один урок. Потом второй. Не смел рассказать всё начистоту. Но я боялся, что сестрёнка доложит обо всём сама. Если это случится, что я буду делать? Лучше уж рассказать самому.
Слова так и вертелись на языке, но я держал их глубоко в глотке. Я знал, что сестра – человек добрый, она не станет доносить на меня.
Но я боялся, что кто-то меня видел. Мама часто говорила: не рой другому яму, если хочешь, чтобы люди не знали за тобой
После всех бессчётных «но» на последнем уроке я наконец собрал свою волю в кулак и встал.
Медленно-медленно я поднял руку так высоко, как смог.
– Что такое, Сюэмин? – спросил учитель.
Я встал, понурил голову и сказал:
– Учитель, я…
– Да что с тобой?
Я снова, заикаясь, попытался произнести:
– Я…
Тут сидевшая со мной рядом сестра настойчиво замахала мне рукой, чтоб я ничего не говорил.
Если бы она не стала махать, всё было бы прекрасно. Но тут я зачем-то сказал, что это она воришка!
Ведь я же хотел сказать, что это я!
Все испуганно зашикали.
Сестра завыла, как от боли:
– Ты…
Учитель спросил:
– Что она украла?
– Огурцы, – ответил я. – Она украла огурцы у инвалидки.
Учитель обернулся к сестрёнке:
– Сюэцуй, ты украла?
Она заплакала от обиды:
– Я не крала.
Учитель сказал:
– Если ты не крала, почему он говорит, что крала?
– Наговаривает на меня, хочет меня опоганить.
– Ничего подобного, если не верите, – сказал я, – проверьте её портфель.
Учитель сказал сестре:
– Сейчас я проверю твои вещи.
Что вышло в итоге, в общем можно догадаться.
Я-то думал, что сестра уличит меня в моём проступке, но вместо этого она разрыдалась и в отчаянии выбежала из класса.
Ради меня она без лишних слов приняла всю вину, которую я спихнул на неё.
Я почувствовал, как граната в моих руках рассосалась, и на время успокоился.
Но то, что случилось потом, до сих пор не даёт мне покоя, да, верно, и до самой смерти будет бередить мне душу.
Я знал, что поступил дурно, и не смел вернуться домой. Я просто шатался по горам.
Сестрёнка же давным-давно вернулась домой, потому что ей было стыдно оставаться в школе. Она ждала маму, чтобы поплакаться ей о своей обиде.
Кто мог подумать, что мама не поверит её словам, а скажет:
– Твой брат украл? Очернил тебя? Да ни за что не поверю! Наверняка ты, дурочка, сама украла!
– Я правда не крала, это всё он!
Услышав это, мама взбесилась:
– Хочешь на него всех собак навешать? Да твой брат – лучший ученик во всём уезде, разве он мог украсть? Хочешь испоганить его доброе имя? Посмеешь ещё сказать, что это он, прибью!
Когда сестра поняла, что хоть войди в реку Хуанхэ, всё равно не отмоешься, она закричала:
– Давай, убей меня! Это не я была! Это всё он!
Увидев, что сестра не сдаётся, мама связала её верёвкой, примотала к стремянке и стала зверски молотить бамбуковой палкой.
Она била её и орала:
– Будешь ещё красть?! Будешь сваливать на брата?! Дрянь бесполезная, тварь бесхребетная, позоришь меня на всю округу. Прибью!!!
Если бы не учитель, который как раз зашёл домой пообщаться, мама бы, наверное, точно забила её в тот день насмерть.