Мама
Шрифт:
— Да, кажется, еще нет, — ответила Светлана, погладив Димку по голове, вернее, погладив его меховую шапочку. — Вроде еще не охамел!
А все-таки задатки хамства в Димке есть — и даже давно уже проявлялись.
Летом еще — положишь ему в кроватку игрушки, а сама займешься чем-нибудь, и тут же, у тебя на глазах, сын одну за другой игрушки выбрасывает. Выбросил последнюю и ждет: ну-ка, мама, поднимай, кипяченой водицей вымой их все как следует, давай мне сюда, а я опять повыкидываю!
Пробовала
Не подняла. Пускай почувствует, сам виноват!
А Димке без игрушек скучно, сел посредине кровати и палец сосет. Мордочка сразу стала отупелая, глупая… Палец еще куда ни шло, а то загнет простынку и начинает расковыривать ватные помпоны на шнурах, которыми простеган матрац, и вот эту серую, абсолютно не стерильную вату — в рот! Скучно же ему без игрушек!
Как говорит тетя Леля: «Что делать?»
Или еще хуже: схватил как-то за волосы маму свою родную. Волос у мамы много, очень соблазнительно в них вцепиться. Ухватился ручонкой и потянул небольно.
И ему и маме смешно.
— Посмотри, Костя, что он делает! Не нужно, Димок, нельзя маму за волосы драть! Давай поиграем лучше: «Ладушки, ладушки! Где были? У бабушки!»
Димка вежливо похлопал руками. Но ладушки — уже пройденный этап, ладушками нас не удивишь. А тут совсем новое удовольствие. Изловчился и, когда не ждала, снова хвать за волосы!
— Ой, Димка! Стой, больно маме! Нельзя так делать, нехороший мальчик! Слышишь, нельзя!
А он смотрит смело, вызывающе и опять ручонкой тянется к волосам. Что делать? Отвлечь внимание? Посадила в кроватку, дала кубики, построили башню, развалили башню, позвенели попугаем — будто и отвлеклись.
Через полчаса стала кормить, Димка снова оказался у мамы на коленях и вдруг вспомнил. Появилось у него в глазах что-то агрессивное, нацелился ручонкой — вовремя удержала.
Игрушки из кровати теперь уже не выбрасывает, разве когда расшалится или оставишь одного в комнате. Что касается маминых волос… сколько с тех пор времени прошло? Несколько месяцев! А ведь нет-нет да и вспомнит.
У Тони Бобровой на все такие случаи один рецепт:
— А вот я тебя сейчас ремнем по попе!
Одно из первых слов, которые стал повторять Борька, кажется, еще раньше, чем «мама» и «папа», — на иностранный манер выговариваемое слово «по-попэ».
— Тоня, ты его действительно ремнем бьешь или только грозишься?
До ремня дело не доходило, и слова: «Ешь, а то с ремнем!» — имели значение какой-то мистической, непонятной угрозы. А вот рука Тонина довольно часто приходила в соприкосновение
«Мама попу бобо» — это была первая фраза, услышанная Светланой от Бори.
Еще с чем очень трудно бороться — это с детской жадностью. Между прочим, детскую жадность обычно подогревают взрослые — бабушки, мамы, няни.
«Ешь, Боря, кашку, а то мама съест!»
«Димочка, не бери совок, это наш совок!»
«Леночка, не трогай Митины санки!»
«Коля, зачем лопатку бросил, ее ребята возьмут!»
Димка привык летом играть с Верочкой ее игрушками и своими, не разделяя: твое — мое.
И теперь охотно отдаст ребятам лопатку, не станет кричать, если кто-нибудь захочет прокатиться в его санках… Но вот беда — с такой же непринужденностью он садится «не в свои сани» и может молча и хладнокровно взять лопатку из рук какого-нибудь оторопевшего малыша. За свою такую непринужденность он уже получил раз лопаткой по лбу.
И как внушить ему, что свое он должен отдавать, не жадничать, а другие ребята своим добром делиться не обязаны! Нет, мол, такого закона, каждая мама решает по своему усмотрению, каждая мать лепит характер своего ребенка по своему образу и подобию.
Потом будет (если будет) детский сад, потом школа, но характер в основном уже вылеплен. Учителям (им и книги в руки!) остается только перевоспитывать.
Учителя, вожатые — хорошие, конечно, учителя и вожатые — перевоспитывают. А дома продолжают свое воспитание папы и мамы. Очень часто это превосходные папы и мамы, или просто хорошие, или удовлетворительные. Но бывают — и еще, к сожалению, нередко! — папы и мамы, которые воспитывать не умеют.
Домашняя политика ремня и пряника, причем некоторые родители делают уклон в сторону ремня, другие — в сторону пряника.
Знакомая пожилая дама в беличьей шубке увидела Светлану еще издали, заулыбалась, подсела к ней:
— Гуляете? Какой сынишка стал! Герой! Да как бегает хорошо! Много, наверно, говорит?
Беличья шубка местами уже потерлась, порыжела — на ярком мартовском солнце особенно заметно. И много, много седых волос из-под серой меховой шапочки.
— А как ваш сын? Ведь он в институт, кажется, поступал?
Лицо матери омрачилось.
— Не удалось поступить. Ездил в Москву с товарищами, половина вернулась: конкурс большой.
— Что же он теперь, работает?
— Да, еще осенью стал работать.
— Где же?
— Да я все забываю… артель какая-то… «Пром… бом… мет… бром»… забыла название! — Она засмеялась. — И, знаете, неплохо зарабатывает! Муж мне присылает деньги… Живем, конечно, не так, как прежде, но все-таки неплохо. Сын костюм новый недавно купил — дорогой костюм, на собственные заработанные деньги. — Ее лицо оживилось и даже помолодело. — Мне ко дню рождения подарок сделал!