Мамка-кормилица
Шрифт:
Мамка Еликанида плакала, но все-таки размахивала гирями и прыгала. Дабы пріохотить ее къ гимнастик, ей съ разршенія доктора была подана разъ къ столу селянка на сковородк изъ кислой капусты и ветчины, которую она такъ хотла и просила.
На одномъ изъ такихъ сеансовъ гимнастики присутствовала и маменька Колояровой, смотрла и дивилась.
— Вдь вотъ у насъ, когда я васъ воспитывала, ничего подобнаго не было, а были также и мамки-кормилицы, — говорила мать Екатерины Васильевны. — А васъ, дтей, у меня было семеро. И вотъ
— Тогда былъ вкъ другой, мамаша, — оправдывалась дочь. — Да и люди были проще. Мамки тоже были сердечне. А наша мамка Еликанида — да это ужасъ, что такое! Поговорите вы съ ней… О, она особенная. Я мученица съ ней… Да не я одна, а и мужъ… Вы знаете загадку — волкъ, коза и капуста? Какъ перевезти черезъ рчку козу, чтобы ее волкъ не сълъ и чтобы она капусту не съла? Вотъ это точь-въ-точь наша мамка Еликанида. Отпустить ее гулять одну на улицу невозможно. Она будетъ съ каждымъ мужикомъ, съ каждымъ солдатомъ лясы точить или зайдетъ въ мелочную лавочку и нажрется тамъ чего-нибудь самаго вреднаго, въ род соленыхъ груздей. А отпустить ее въ сопровожденіи лакея Павла — что-же это такое будетъ! Вы знаете, маменька, въ нее вся наша мужская прислуга влюблена. Швейцаръ, пожилой человкъ — и тотъ… Даже дворники — и т… Вс, вс, однимъ словомъ.
— Странно… — покачала головой маменька. — Но мн кажется, что тутъ только у страха глаза велики… Очень ужъ ты того…
— Нтъ, маменька, вы не знаете. А я ужъ наблюдала за ней. Натирали тутъ у насъ полы полотеры… Ну, что такое полотеры? А она между ними земляка нашла. Зубы скалитъ, глазами блещетъ, а сама — тра-та-та, тра-та-та… Какъ ее выпустишь по улиц погулять для моціона? Ну, вотъ искусственный моціонъ и длаю ей съ гирями. Каждый мужикъ для нея что-то въ род того, что для нашихъ музыкальныхъ психопатокъ модный теноръ. Она къ каждому мужику готова броситься на шею.
Екатерина Васильевна удваивала и утраивала надзоръ за мамкой, но это ни къ чему не привело.
Не прошло и недли, какъ Екатерина Васильевна похала въ Гостиный дворъ за покупками. Дло было передъ обдомъ. Сдлавъ закупки, она захала за мужемъ въ департаментъ и домой вернулись они вмст. Пріхавъ домой, Екатерина Васильевна подождала, пока она согрлась посл мороза, и тотчасъ-же бросилась въ дтскую къ ребенку. Мурочка лежалъ въ кроватк и спалъ, а мамки Еликаниды не было около него.
— Гд мамка? — тревожно спросила она бонну.
Бонна улыбнулась угломъ рта и отвчала:
— Ушла.
— Куда ушла?
— Можете вы думать, сударыня, въ дворницкую убжала. Пришелъ какой-то ея землякъ. Въ кухню его не пустили. Онъ въ дворницкую… Дворникъ увдомилъ Еликаниду черезъ парадную лстницу, что землякъ ждетъ ее въ дворницкой, и она убжала.
Екатерина Васильевна поблднла и схватилась за сердце.
— Спирту… воды… Скажите мужу… Ахъ, ахъ!.. Капель… А ее вернуть!.. Послать… привести домой… Господи,
А Колоярову о кормилиц ужъ докладывалъ лакей Павелъ.
— Никакой возможности не было ее удержать, ваше превосходительство… Какъ съ цпи сорвалась… Словно удила закусила… Выскочила на парадную лстницу и въ одинъ моментъ… Я ужъ бгалъ въ дворницкую… А тамъ два мужика и баба… Земляки… Зову — не идетъ.
— Сейчасъ привести ее!.. Сказать, чтобъ не медля шла! Или я самъ за ней явлюсь! — кричалъ Колояровъ. — Силой привести домой.
Лакей побжалъ за Еликанидой.
Пришла къ Колоярову бонна и сказала ему:
— Пожалуйте, Бога ради, къ барын. Ей дурно. Она въ дтской.
Колояровъ поспшилъ въ дтскую. Тамъ ужъ около Екатерины Васильевны возилась горничная съ флакономъ спирта и разсказывала:
— Цлая орда гостей къ ней въ кухню явилась: два мужика, баба, солдатъ… Поваръ не пускаетъ. Ругаются…
— Ахъ, и солдатъ! — взвизгнула барыня… — Базиль, мы должны что-нибудь предпринять ршительное.
— А ужъ потомъ дворникъ вызвалъ ее на парадную лстницу, — продолжала горничная. — Павелъ сначала думалъ, что насчетъ паспорта что-нибудь. Переговорила она съ дворникомъ, да какъ пустится бжать внизъ.
— Какой дворникъ? — спрашивалъ Колояровъ. — Старшій?..
— Нтъ, младшій. Трифонъ.
— Я пойду къ домовладльцу и буду требовать, чтобы этого Трифона прогнали. Вдь это-же безпорядокъ, наглость, вндреніе въ семейную жизнь жильцовъ.
— Охъ, это ужасно, ужасно! Бдный Мурочка! — стонала Екатерина Васильевна. — И давно она тамъ сидитъ въ дворницкой?
— Да больше получаса, барыня. Судомойка бгала туда, такъ разсказывала, что они ей гостинца изъ деревни привезли: сушеной малины и грибовъ. Земляки, то-есть.
— Господи, только этого недоставало! И она теперь сидитъ тамъ въ дворницкой и все это жретъ. Базиль! Да прими-же какія-нибудь мры! Словно ты и не отецъ. Вдь твой-же ребенокъ.
— Я послалъ, другъ мой, Павла и приказалъ притащить ее силой, — засуетился Колояровъ. — Но меня удивляетъ одно: какъ могъ выпустить ее швейцаръ на улицу. Вдь онъ-же видлъ, что она была даже не одта.
— Какъ? даже и не одта? — взвизгнула Екатерина Васильевна. — Не одта… Инфлуэнца… А потомъ перейдетъ на Мурочку. Затмъ корь, скарлатина…
— Вы говорите, баринъ, швейцаръ… Швейцаръ влюбленъ въ нее… — говорила горничная. — Онъ вдовецъ и даже сватается къ ней…
— Кругомъ вода… — произнесъ Колояровъ и въ недоумніи развелъ руками.
— Но она не идетъ за него… Еликанида не идетъ… У ней есть женихъ… Вотъ этотъ самый, что-теперь въ дворницкой… Онъ-то и привелъ къ ней деревенскихъ земляковъ. Онъ прежній… Еще съ огорода… Когда она на огород въ полольщицахъ жила… Онъ тоже изъ земляковъ… А потомъ его взяли въ солдаты… — повствовала горничная.