Мамка-кормилица
Шрифт:
— Боже мой, Боже мой! — продолжала стонать Екатерина Васильевна. — Что намъ теперь съ мамкой длать? Надо составить совтъ… Вдь ее придется дезинфицировать… Базиль… пошли за докторомъ, пошли за моей маменькой, пошли за твоей маменькой…
Въ дверяхъ показалась бонна.
— Павелъ мамку привелъ… — доложила она.
IX
Уже издали слышался вой кормилицы Еликаниды, когда вели ее въ дтскую. Такъ воютъ въ деревняхъ только по покойникамъ. Велъ Еликаниду Павелъ, держа подъ руку, а она упиралась. Ее подталкивала сзади судомойка. Юбка будничнаго голубого ситцеваго
— Барыня, голубушка, простите! Баринъ, ангелъ, что хотите длайте, а я безъ родни жить не могу!
Екатерина Васильевна не поднималась со стула.
— Безстыдница! Срамница! Губительница ребенка! — вырвался у ней какъ-бы стонъ изъ груди.
— Милая барыня, да вдь я только что накормила его передъ тмъ, чтобы уйти. Пришли дяденька Селифонтъ Митричъ, земляки… принесли родимаго гостинца, а ихъ изъ кухни гнать стали.
Колояровъ остановился передъ ней въ наполеоновской поз, скрестивъ руки на груди, и глухимъ голосомъ спросилъ ее:
— Несчастная женщина, скажи, что мн съ тобой теперь длать?
— Да что хотите, баринъ миленькій, то и длайте… только простите, — плакала Еликанида.
— Поднимите ее съ пола и посадите ее на кушетку!
— Не встану я, баринъ добрый, не встану, пока не простите. Барыня сердечная, заступитесь!
— Отчего ты не шла наверхъ, когда тебя звала прислуга?
— Баринъ, ваше превосходительство, вдь кровные, кровные земляки… Родные… Поговорить хотлось… о деревн поразспросить. Баринъ родименькій, вдь и у васъ есть родня… Охо-хо-хо! О, моя головушка!
— Не корчи изъ себя дуру. Встань и сядь вонъ тамъ на кушетк… Теб надо успокоиться. Теб вредно тревожиться. Ты ребенка кормишь. Не реви… А я объявляю теб строгій выговоръ. Чтобы не было этого! И если это повторится или ты сдлаешь хоть попытку къ повторенію, ты будешь лишена подарка къ Пасх, будешь лишена награды посл того, какъ откормишь ребенка.
Судомойка и лакей Павелъ подняли Еликаниду и повели на кушетку.
— Не сажайте ее близко къ кроватк ребенка, не сажайте! — закричала Колоярова. — Ее прежде всего надо обчистить, обмыть и привести въ порядокъ. Кто это порвалъ у ней рукавъ у рубахи и сарафанъ? Земляки?
— Да вдь не идетъ изъ дворницкой, такъ за неволю… — отвчалъ Павелъ. — А драки промежъ ихъ въ дворницкой не было.
— Они это, барыня, они… Наша прислуга… Они оборвали… Бусы сорвали… — стонала Еликанида.
— А ты не упрямься, ты иди… Ты вонъ по дорог даже укусить меня хотла… — жаловался лакей.
— Прежде всего теб надо переодться, — обратилась къ мамк Екатерина Васильевна. — Даша, уведите ее къ себ, перемните на ней сарафанъ, а затмъ ванну ей приготовьте, — отдала она приказаніе горничной. — Ей необходимо вымыться и надть чистое блье, а до тхъ поръ я не подпущу ее къ ребенку. Пожалуйста, Даша. Возьми себ въ помощь судомойку и сдлай все это. А я васъ награжу… Я умю награждать тхъ, кто преданъ нашему дому и исполняетъ наши приказанія.
— Да я, барыня, съ удовольствіемъ, — откликнулась судомойка. — А только не велите ей брыкаться.
Та перестала плакать и поднялась.
— Стало быть, барыня, вы меня простили? — уныло спросила она.
— Такіе проступки не прощаются. Но все равно иди. Теперь я удвою надъ тобой надзоръ, и ты ужъ не убжишь. А что я не кричу на тебя, не браню тебя, такъ я не тебя, дуру, жалю, а ребенка. Поняла? За ребенка я скорблю, скорблю душой, что не могу сорвать на теб мое сердце… Разносить тебя — ты будешь ревть, безпокоиться, и вотъ порча молока для Мурочки.
— Спасибо вамъ, барыня, — произнесла слезливо мамка, удаляясь.
— Дура! Она еще благодаритъ! Ведите ее и мойте скоре, Даша! Да вымыть ее зеленымъ мыломъ! Зеленымъ калійнымъ мыломъ. А потомъ обтереть одеколономъ. Пожалуйста.
— Слушаю, барыня…
— А вы, мадемуазель, пока мы будемъ обдать, посидите около Мурочки, — обратилась Екатерина Васильевна къ бонн. — Онъ теперь спитъ, а какъ проснется и заплачетъ — я приготовлю ему немножко муки Нестле. Шурочка, чтобы не мшать вамъ, сядетъ съ нами за столъ. А вамъ мы пришлемъ обдъ сюда. Ахъ, да… Попрыскайте немножко здсь скипидаромъ. Все лучше… Кто знаетъ… съ какими такими земляками она тамъ въ дворницкой бесдовала… Можетъ быть, съ заразными.
Супруги Колояровы вышли изъ дтской и направились въ столовую обдать. Колоярова вела Шурочку.
Колояровъ садился за столъ и говорилъ:
— Нтъ, какова женщина! Я про Еликаниду. По пылкости, по мужчинолюбію — это испанка какая-то, а между тмъ по паспорту она уроженка Валдайскаго узда. Нтъ, тутъ не новгородская кровь, а южная, прямо южная, знойная какая-то. И все узнаемъ новости, новости относительно ея. Теперь ужъ оказывается, что къ ней нашъ швейцаръ сватается.
— Да, да, да… И знаешь, мы не должны ограничиться сейчасъ сдланнымъ, мы должны принять относительно Еликаниды какія-нибудь экстраординарныя мры, — произнесла супруга.
— Ахъ, другъ мой, я все передумалъ и ршилъ, что никакихъ мръ мы принять не можемъ. Она чувствуетъ свое исключительное положеніе, знаетъ, что она необходима намъ для ребенка — и вотъ длаетъ, что хочетъ. Ты думаешь, она не видитъ этого? Все видитъ. Она очень хорошо понимаетъ, отчего мы мягки къ ней относительно, отчего не бранимъ ее. Мы бережемъ ее отъ нападокъ, чтобъ не испортить молоко для Мурочки, и она отлично понимаетъ.
Колояровъ лъ супъ. Екатерина Васильевна продолжала:
— Но все-таки мы должны подумать объ изысканіи мръ для ея обузданія. Вдь то, что она длаетъ — прямо преступно. И мы вотъ что сдлаемъ: для изысканія этихъ мръ мы созовемъ совтъ… Совтъ изъ близкой родни и нашего доктора. Твоя маменька, моя маменька, я, ты, докторъ.
— Маменьки опять поссорятся, — замтилъ супругъ.
— Пускай ссорятся, вдь он все равно ссорятся изъ-за нашихъ дтей, но он все-таки выскажутся… За ними опытъ. И у твоей, и у моей маменьки было по многу дтей. Въ крайнемъ случа мы пригласимъ на совтъ и профессора Ивана Павлыча. А Еликаниду такъ оставить нельзя… Послушай, не послать-ли намъ всю ея одежду, въ которой она была въ дворницкой, въ дезинфекціонную камеру для полнйшаго обеззараженія?
— Я думаю, это напрасно… — отрицательно покачалъ головой супругъ. — Вдь это не доказано-же, что на землякахъ Еликаниды или въ дворницкой была зараза. А съ дворникомъ Трифономъ я завтра-же расправлюсь!