Мамка-кормилица
Шрифт:
Все еще держась за голову, Екатерина Васильевна направилась къ телефону. Бонна слдовала сзади ея и уговаривала успокоиться. Екатерина Васильевна продолжала:
— А ужъ съ прогулками я теперь не знаю, какъ и быть. Шурочк докторъ веллъ выходить на воздухъ только на четверть часа, мамк-же предписано для здоровья длать моціонъ полчаса. Посылать ее одну съ Павломъ — неудобно. Онъ начнетъ съ ней разговаривать по дорог, будетъ волновать, а это ядъ для ея молока. Я вотъ что… Я буду васъ посылать кататься съ мамкой на нашей лошади. Это будетъ лучше. Вы, Шурочка, мамка.
Катерина Васильевна сдлала гримасу и покачала головой.
Она повернула ручку телефона. Звонокъ.
— Номеръ восемь тысячъ первый… Соедините. Алло! Кто говоритъ?
Но мужа не оказалось въ департамент, онъ ухалъ уже съ докладомъ.
— Боже мой! Что-жъ это такое! Вдь до обда, пока вернется мужъ, еще три-четыре часа! А я одна, одна и не знаю, что мн длать, что мн предпринять! — съ отчаяніемъ воскликнула Катерина Васильевна, вшая слуховую трубку телефона, и отправилась въ дтскую разносить мамку Еликаниду за ея «непозволительное поведеніе».
V
Быстро дойдя до дверей дтской, Катерина Васильевна Колоярова остановилась и задумалась:
«Вдь если я наброшусь на мамку и буду ей очень строго выговаривать, — соображала она, мамка испугается, станетъ плакать, и молоко ея можетъ отъ волненія испортиться, а это вредно для Мурочки. Да, ему будетъ вредно, и онъ можетъ заболть. Ее я не жалю, а Мурочка несчастный… Стало быть, надо начать слегка… Безъ выговора ее нельзя оставить, но надо слегка… А вернется мужъ — онъ ужъ ей настоящій разносъ сдлаетъ. Но тогда уже это будетъ постепенность, это не отразится на ея молок.
И Катерина Васильевна сейчасъ-же похвалила себя за благоразуміе, за то, что ей пришла такая благая мысль о сдержанности.
Катерина Васильевна тихо вошла въ дтскую. Мамка Еликанида успла уже снять съ себя глазастый шугай, кокошникъ съ блестками, сидла въ не мене глазастомъ ситцевомъ будничномъ сарафан изъ розоваго мебельнаго ситца съ громадными разводами и съ блыми рукавами буффами и кормила грудью ребенка, который, оголодавъ въ ея отсутствіе, громко чмокалъ при сосаніи. Картина была умилительная. Катерина Васильевна при первомъ взгляд пришла въ телячій восторгъ, но тотчасъ-же замтила, что мамка, держа около груди Мурочку, что-то жевала, а правую руку держала въ карман юбки. Екатерина Васильевна вспыхнула и бросилась къ мамк:
— Покажи, что шь! — крикнула она. — Не утаивай, не утаивай, ты что-то жуешь!
Мамка блеснула красивыми, улыбающимися глазами и отвчала:
— Смячки, барыня…
— Какія смячки?
— Простыя смячки… Вотъ-съ.
И она вытащила изъ кармана нсколько подсолнушныхъ зеренъ и показала на ладони.
— Да какъ ты смешь такую дрянь сть! Кто теб позволилъ? — закричала на нее Екатерина Васильевна.
— А
— Еще того лучше! Какое-же ты имешь право сть предметы, не разршенные теб докторомъ! Подсолнушныхъ зеренъ въ списк нтъ. Нтъ, нтъ. Списокъ твоей ды я знаю наизусть. Какъ-же ты смла? Вдь ты можешь уморить ребенка.
— Виновата, барыня… Простите… Я не знала…
— Давай сюда эти смячки… Давай… Вынимай все, что у тебя есть въ карман, и не смй больше ихъ сть… Да и вообще ничего не смй сть безъ нашего разршенія, того, что не отъ насъ.
Мамка послушно вынула изъ кармана горсточку смячекъ штукъ въ двадцать и передала барын.
— Больше не осталось у тебя? — спросила барыня.
— Ничего не осталось.
— Вывороти карманъ. Покажи.
Карманъ былъ вывернутъ.
— Я не знала, что смячки вредны, и очень часто ихъ мъ отъ скуки… — говорила мамка Екатерин Васильевн.
— Прежде всего, ты не должна разсуждать. Откуда ты взяла смячки? Покупать ты себ ды не смешь.
— Мн, барыня, наша судомойка Акулина дала.
— Акулина? Ну, я съ Акулиной раздлаюсь. Чтобы смячекъ у тебя я больше не видла! А теперь вотъ что, — сказала барыня, сла противъ мамки и сдлала маленькую паузу, замтивъ, что глаза мамки подернулись легкой слезой. — Прежде всего не волнуйся… Я буду говорить, а ты слушай и не волнуйся. Это вредно для ребенка. И не плачь… Конечно, ты чувствуешь себя виноватой, но слезами ничего не подлаешь.
— Да какъ-же мн не плакать-то, барыня, коли вы меня всю затормошили! Того не шь, этого не смй… Я уже не знаю, какъ мн и жить, — отвчала Еликанида, и нсколько слезинокъ упало изъ ея прекрасныхъ глазъ на тонкія съ кружевами пеленки Мурочки.
Барыня опять понизила тонъ.
— Ты должна жить такъ, какъ теб предписываетъ гигіена кормилицъ, — проговорила она. — Поняла? Отри глаза… Ты на Мурочку слезами каплешь. Это неопрятно… Слезы — выдленія… Отерла? Ну, вотъ такъ… Слушай… До свднія моего дошло, что ты сегодня хотла себ купить въ лавочк булку съ патокой…
— Наябедничали ужъ вамъ? Ловко! — воскликнула Еликанида.
— Послушай, ты со мной такъ не говори. Ты со мной такъ говорить не смешь… — опять возвысила голосъ барыня.
— Послушайте… Да что такое булка!
— Не въ булк дло. Булка мучнистое вещество и дается теб отъ насъ въ надлежащемъ количеств, но ты ничего не должна сть и даже пытаться сть, что не прошло черезъ наши руки. Поняла? И чтобъ это было въ послдній разъ.
— Ахъ, барыня, да вдь сладенькаго-то хочется! Я изъ-за патоки…
— Молчи. Патока Богъ знаетъ какая въ мелочной лавк… Тамъ грязная патока… Она можетъ развить у ребенка золотуху… Ну, чтобъ это было въ послдній разъ! — стукнула Екатерина Васильевна по столу и, замтивъ, что у мамки на глазахъ слезы не перестаютъ капать, прибавила:- Вмсто патоки я теб дамъ сейчасъ конфетъ… Ты ихъ любишь. А тянушки теб полезны. Тамъ сахаръ и сливки, есть кофе.
— Благодарю васъ, барыня.
— Но главное-то вотъ что… Какіе это такіе у тебя сегодня знакомые солдаты на встрчу попадались?